«Хочу пожелать заключенным в наступающем году, вопреки обстоятельствам, видеть светлое и находить полезное в своем положении. Еще пожелаю родным и близким заключенных побольше взаимопонимания друг с другом. Сила - в единстве чувств», —
написал этот идеолог анархистского движения в своем новогоднем обращении.
В прошлом году газета "Новы час" опубликовала его тюремный дневник - документ потрясающей силы. Он был написан в печально известной «американке» - изоляторе КГБ. Дневник передала мать заключенного, Валентина Олиневич. Из дневника следует, что изнурительными пытками политзаключенных планомерно руководил начальник тюрьмы.
Предлагаем этот дневник Вашему вниманию.
28 ноября 2010 г., Москва, кафе торгового центра «У Горбушки», 14.45 на часах. Выходим из комплекса, со всех сторон метнулись четыре тени, схватив под руки. Один из людей в черном успокаивает: «Это мы вашим помогаем».
Хм, эти «наши» – ваши, а не наши. Звякнули браслеты, запихнули в машину, шмон по карманам, мобила, кошелек, плеер. …Шапка на глаза, одна машина, затем другая, между собой люди в черном не переговариваются, пишут текст на телефоне и передают друг другу. Пару остановок в туалет, смотришь на поле, лес, и кажется, что это сон…
…Граница с Беларусью. Голову втапливают в пол, значит операция – нелегальная. Передача местным в бусик. Московские говорят: «Больше такой х… не подкидывайте». «Конечно, за нами долг, мужики», – отвечают тутэйшыя.
Трогаемся. Начинают с угроз: «Ты понял, что сказать надо? Или заедем в одно место для разъяснений?»
«Да понял-понял, – отвечаю я, – чего уж тут…»
Ага, как же. Не копаться в памяти, не сожалеть, считать секунды, успокаивать нервы. Нужно мобилизоваться, сосредоточиться на одной истине: «Не верь, не бойся, не проси…»
***
Заводят в кабинет, садят на стул, лицом в стол, на шею опускается ребро чьей-то ладони. Впереди самая долгая ночь в моей жизни…
Брали измором. Я засыпал много раз и просыпался, как только чувствовали усталость, сразу усиливали давление. В ход шло все: угрозы, лесть, шантаж, увещевания в бесмысленности борьбы, сомнения в сторону товарищей, упор на эгоизм и т.п. Я не знал, сколько времени прошло. Оно перестало существовать. Было неясно, где реальность, а где сон…
«Закинем в хату к скинхэдам! У нас есть специальная скинхата!… Ты – красавчик, таких в тюрьмах любят… Тебя еще не били нормально… Зачем тебе это? Жил бы как все. Еще есть возможность!…
Ты занимаешься каратэ? Оно ведь иерархично, ты противоречишь своим принципам!… Ты боишься взять, ты – трус!… Ты сядешь. Вопрос решенный. Только вот на пять или десять лет, решать тебе… Я бы дал тебе 12, нет, даже 20 лет… Я звоню твоей бабушке. Пусть узнает о тебе все… Тебе никто не наймет адвоката… Нам нужно знать только одно: кто тебе заплатил?…»
Я включался только, чтобы сказать «Не знаю, не был», и вновь уходил в беспамятство.
***
Второе правило гласит: «Не бойся».
Кто испугался – уже побежден. Стоит показать страх – и ты на крючке. На некоторое время [с меня] сняли шапку. За столом сидел только один:
«Эх, хороший ты парень. Инженер, здоровый образ жизни ведешь, спортом занимаешься. Нельзя так пропадать. Я же и сам понимаю, что вы очень многое правильно говорите, вот только реализация… А может, ну его все это?»
Снова нацепили шапку на глаза. Пришел некто новый. Он не стал всесторонне распрягать, а со всем внушением, отборными фразами и специфическим тоном стал втирать какое же я типа «ссыкло». …Снова ожидание. Ужасно хотелось пить и подмывало стрельнуть сигаретку. Но я знал, что этого делать нельзя. Любую просьбу нужно ставить в формат требования.
Третье правило – «не проси».
Любая просьба делает психологический климат мягче, и, может быть, именно этой капли будет достаточно, чтобы перевесить чашу весов в их пользу.
Сняли шапку, принесли еду. Опера сидят потухшие, исчерпались. Чего-то ждем, очень долго. Через маленькую форточку пробивается свет. Значит, уже день. Вдруг подъем. Снова коридорами, лестницами, коротким переходом по внутреннему дворику, мимо множества кабинетов с табличкой «Идет допрос».
***
Заводят к следователю. Тут же адвокат. Все культурно. Вручается ордер на арест по обвинению в акции у ИВС на Окрестина.
Начинается допрос, на часах 16.00. В их лапах уже сутки. Дознание длилось 19 часов. Наконец-то сняли наручники… Это волшебное ощущение свободы подвигать руками…
Обыск. Изъятие вещей, отшмонали берцы, дали какие-то тапки довоенных времен. Уже не выдерживаю, засыпаю прямо на лавке в отстойнике. Поднимают, ведут в большой круглый холл с массивными стенами. Узкая лестница на второй этаж. Ощущение, что попал в некий симбиоз противоядерного бункера и коллизея. Горизонтальная решетка закрывает весь проем со второго этажа на первый. В середине – центральный пульт с телефоном. Конвоир ведет меня вдоль дверей, одна за другой, по кругу. В руках у меня матрас, подушка, простыни. Остановка, открывается дверь №3 и я захожу в камеру. Никого. Два железных шконаря с жесткими прутьями, два табурета, вмонтированных в стену. Такой же стол. В углу пластиковое ведро с крышкой. На тумбочке стоит поднос: картошка, селедка, сок. Маленькое окошко за двойной решеткой в виде намордника связывает с внешним миром. С видом на кирпичную стену. Дверь с лязгом захлопывается. Падаю на матрас и моментально проваливаюсь в сон.
Проснулся от того, что в камеру вошел старший прапорщик и потребовал доклады.
«В камере один человек, писем и заявлений нет, прогулка 1 час. Дежурный по камере Олиневич» – так звучало каждый день.
Тянулись часы… Заняться было решительно нечем. Дикий холод и сквозняк, но закутаться в одеяло нельзя. Для тех, кто попадает сюда без теплых вещей – это пытка. Особенно чувствуется отсутствие обуви. Ноги продувает в любых носках, даже вязаных. Помогает лишь укутывание стоп в свитер. Но это – мелочи. Самое важное – вокруг постоянная тишина, отсутствует время. Иногда доносятся шаги, скрип наручников, лязг «кормушек» (вертикальная дверца в двери для подачи пищи), «маяковые» уведомляющие удары в дверь, свист и шепот контролеров (они не разговаривали!).
За несколько дней начинаешь ловить и распознавать малейшие звуки. В сутки кормушка открывается несколько раз: завтрак, обед, ужин, лекарства. Дверь открывается 4 раза: утром и вечером в туалет, еще утром на обход дежурного, один раз на прогулку (если есть). И так месяцами, у некоторых годами с круглосуточным люминисцентным освещением.
Полная неизвестность, где я, и что дальше. Часы забрали. Дни смешались… Просыпаешься и засыпаешь, не зная, ни как долго спал, ни времени суток.
Что такое сознание арестанта в первые дни? Это – рой креатива воображения под катализатором подсознательного животного страха. Лишь постоянные физические упражнения приводили в чувство реальности. Изоляция… Каково это? Жизнь человека сплетается из тысячи социальных нитей: общение, обязательства, планы, отношения, работа, даже салат в холодильнике – все имеет ниточку в нашем сознании. И в один миг ты начинаешь соскальзывать с этого прочного настила. Не сразу, а постепенно. Внезапно вспоминаешь о каких-то делах, от более оперативных к менее срочным, разум начинает как бы содрогаться, метаться, нужно что-то предпринять. Ты пытаешься ухватиться за нити, не упустить, как-то увязать по-новому, но вместо этого теряешь одну за другой все и падаешь в бездну пустоты. Это еще не самое страшное: тут хотя бы видишь, что теряешь…
…В этом кромешном вакууме первая передача и первое письмо от близких, как луч света, пробивает мрак и обжигает теплом. Помню. Как вытащил из пакетов теплые носки и шерстяное одеяло. Закутался в него и тут же провалился в сон с ощущением дома и родительской заботы…
***
«…У меня есть о чем с вами поговорить», – сказал седой, но крепкий полковник из 4-го отделения КГБ. Из окна самого дальнего кабинета открывался внезапный вид ночного города, центрального проспекта Минска. Не поверю, что после камеры на кого-то это не произвело бы впечатления. Так близко и так далеко, длиною в годы… Чай, печенье, пряники, прочая обходительность, как в фильмах.
«Вы знаете, почему вы здесь?» – прозвучал коварный вопрос, как это делала инквизиция столетия назад. «Хотелось бы знать для начала, где я нахожусь?» – ответил я.
«Это не тюрьма, слава Богу, а СИЗО КГБ. Есть разница. Американка, как говорят в народе. В 30-е годы здесь было расстреляно более 30 тыс. человек. Печально, но уверяю вас, ни я, ни мои коллеги даже в мыслях не могут допускать больше такого,» – продолжал полковник.
Три беседы до ночи, об анархическом движении, методах, личном выборе, смысле жизни и т.п. Полковник интересовался такими вещами, как «финансирование», «лидеры», «зарубежные связи», т.е потенциал движения в плане использования внешними силами для дестабилизации обстановки в стране. Ясно, у них мысль в одну сторону заточена. Никто уже не верит, что люди могут что-то делать самостоятельно из идейных побуждений. На третий день все закончилось вопросом:
«А могут ли анархисты и власть идти вместе к светлому будущему? Хотели бы Вы создать собственную организацию?» Тут, как щелчок, в памяти всплыл фрагмент из «Дневника источника», где через такое предложение и произошла вербовка!
«По окончании срока я собираюсь заняться вопросами альтернативной энергетики», – медленно, слово за словом, отчеканил я. Мой ответ сильно опечалил полковника… По дороге в камеру вспомнился Маяковский и его великое «…я лучше блядям в ресторанах буду подносить ананасную воду».
***
…Первая прогулка под падающим мокрым снегом, в дырявых матерчатых тапочках.
Прогулка – это трехметровые суровые стены, дворик три на шесть шагов (!) и решетки с колючей проволокой под электрическим напряжением. Первый раз надолго отбивает охоту выходить снова, но ровно до тех пор, пока не приходит понимание того, что небо, пусть и в клеточку, лучше, чем неизменно грязно-белый потолок с неизменным светом 24 часа в сутки.
***
«С вещами на выход!» – прозвучало распоряжение контролера. Закончились две недели одиночки, теперь в другую камеру.
Захожу, здороваюсь. Передо мной стоят люди, самые обычные люди с человеческими лицами. Как-то не так я представлял себе уголовников. Подходит паренек и спрашивает: «За МТЗ гонял?» Говорят, что мир тесен. Но кто бы мог подумать, что я встречусь в СИЗО КГБ, где всего-то 18 камер на мест 60, с человеком, с которым несколько лет гонял по околофутболу за МТЗ-РИПО! Воистину, тесен мир! Настрой улучшился.
Макс – 22 года, Кирилл – 29 лет, Владимир – 55 лет. Поскакали дни-недели… Сидеть в компании адекватных людей гораздо лучше, чем в одиночке.
С точки зрения быта решается уйма вопросов по нехватке тысячи мелочей. Чеснок, лук, мыло, паста, спички, кипятильник, ручка, карандаш, лист бумаги, конверт, таз, нитки, всякие мыльно-рыльные принадлежности… Всего не упомнишь. Но что более важно, это получение представления о дальнейших перспективах пребывания за решеткой. Как и что решается с администрацией, какие процессы происходят в следственно-судебной системе, ожидаемые сроки предварительного расследования, статьи УК, которые грозят по делу. В общем, целостный взгляд на свое текущее положение. Но самое главное – это чувство коллективизма. Очень быстро вырабатывается арестантская солидарность, хотя в американке устоявшейся зэковской культуры нет. Практикуются все естественные стремления человека к общению, взаимовыручке, чувство сопричастности, игры, шутки, и, конечно же, смех. Беда сближает, и заметно, как человек, будучи на воле индивидуалистичным, замкнутым, становится более социальным и открытым. Готовка пищи, уборка, помывка, даже простое передвижение по камере или строем требует постоянной оглядки на других. Одним словом, уходит первичный страх перед неизвестностью и суровостью тюремной обители. Ведь самый главный враг – это собственное воображение. Вскоре обстоятельства заставят убедиться в истинности этого утверждения. Все мы, заключенные американки того времени, убедились в этом.
От родных и друзей, товарищей и незнакомых приходили письма со словами поддержки и солидарности. Состоялась встреча с адвокатом. С собой он принес частицу абсолютно чужеродного этому каменному вакууму мира, того, что мне дружественен. Это воодушевило меня и еще больше укрепило в мысли, что я не один. Чувство уверенности в себе абсолютно доминировало и душило голоса отчаяния и сокрушения о поломанной жизни, карьере, быту и прочим мелочам жизни. Что скрывать, первое время об этом думает каждый. Вопрос в том, закончатся ли эти мысли в это самое «первое время» или будут и дальше терзать душу.
***
Результаты президентских выборов 19 декабря 2010 г. мы узнали ночью, когда в камеру подняли пятого человека, Олега Корбана.
Выяснилось, что десятки тысяч людей вышли на улицы и произошли столкновения у Дома правительства. Как-то не верилось…
На следующий день мы увидели на продоле десятки выстроганных по кругу деревянных щитов-шконок. Большая часть из них имела самый свежий вид, что наталкивало еще на одну мысль… Одно стало ясно точно: массовые задержания. В новостях говорили о шестистах задержанных. Сколько же было на самом деле, мы никогда не узнаем.
В тот же день Олега забрали. Вместо него подняли Анатолия Лебедько, председателя ОГП. Бывалый политический деятель, он много где успел побывать и поучаствовать в уйме дел.
Правда, это никак не помешало ему уделать нас в домино и другие игры, с которыми он был хорошо знаком, видимо, по ИВСам. В знак протеста Лебедько начал голодовку и мужественно держался до Нового Года.
Тогда царило настроение, что власть решила трохи припугнуть оппозицию и подержать взаперти дней десять. Самая большая пакость, которая рисовалась в воображении на тот момент, была в том, что людей могли не отпустить к празднику, оставивить в тюрьмах на пару дней дольше. Но даже такая мысль казалась почти невероятной. Мы совсем не придавали значения появлению охраны в штурмовых масках. Как-то выглядело логично, что раз СИЗО сильно переполнено, то прислали усиление штатному персоналу.
Мы не знали, что означает ввод спецназа в тюрьму. Опытных зэков среди нас не было…
Но тогда еще на выражение «мордой в пол» мы в гневе огрызались, а хамство и грубость списывались на то, что этих громил взяли из какого-нибудь ОМОНа. Даже когда нас поставили на растяжку во время обыска, специально выведя для этого в спортзал, мы воспринимали это как гнилые понты, грубые попытки припугнуть, дешевый фарс, который вот-вот закончится. Ведь вся общественность смотрит сейчас за разворачивающимися событиями, весь Запад пристально наблюдает за РБ.
Иллюзии развеялись, когда у нас забрали телевизор, когда Владимира охрана чуть не довела до сердечного приступа (на жалобы ответили: «Умрете – вынесем»), когда во дворике стали заставлять ходить по кругу, когда в 10 часов вечера 31-го декабря Лебедько ушел с вещами, а через полчаса его вернули назад…
Изменилось СИЗО, изменилась страна.
***
Новый Год был самым невероятным новогодним праздником в моей жизни. Даже в фантастическом сне я не мог и представить, что встречу 2011 год в застенках КГБ в столь причудливой компании, с кока-колой и шоколадным тортиком на столе, точнее тумбочке, под аккомпанемент старых песен и со смутным ожиданием грандиозного шухера.
На правах старшего Владимир сказал тост из серии «Как чудненько, что все мы здесь сегодня собрались!». Лебедько был краток: «Жыве Беларусь»!
***
2011 год начался мрачно. 1 января на прогулке мы с Максом нарисовали снежками смайлик и слоган «Vivat anarchia».
Только вернулись в камеру, как в кормушке появилась голова контролера с вопросом «И кто у нас тут художник?». Я взял на себя и пошел затирать назад один. Ошибка. Как-то не обратил внимания на экскорт из двух масок, которые зашли за мной во дворик. Внезапно они приказали снять свитер (бабушка вязала) и им же стереть снежные художества. Разумеется, я отказался. Тут же получил дубинкой в голову. Первые секунды я был в шоке, не мог поверить, что они всерьез рассчитывают, что нормальный человек будет раздеваться в мороз и драить своей шмоткой эту грязную шершавую стену. Но именно этого они и хотели! Приказ – отказ – удар, приказ – отказ – удар… Били в голову, по ушам, по шее, в пах, под колено, тычки в зубы, глаза. Кровь вскипела, кулаки сжались сами собой. Увидев такой поворот, маски отошли на пару шагов и встали с дубинками наперевес, орали, чтобы разжал кулаки, но я их уже не слышал. Ситуацию разрулил вдруг выросший из-за их спин дежурный. При нем они не осмелились продолжать. Внутри все горело… На обратном пути у лестницы снова тормознули. Те или другие, не разобрал. Требовали по команде склонить голову. Отказ. Мощный удвр в голову по шее сзади. Отказ. Снова комплексный подход. Отказ. Вконец выведенный из себя каратель заорал:
«Ты что идейный?!».
- Да, идейный.
- Не пойму, ты – вор, что ли?!
- Нет.
- Так, б…, за какую ты идею?!
- За свободу я!
А вертухай все орал: «Б..! Иди на х… отсюда!!!…Истеричка.
Утром следующего дня экзекуция продолжилась. Выцепили на обратном пути из сортира. На этот раз маски собрались все вместе, четверо или пятеро. Перегородили дорогу, команда – опустить голову. Отказ. Пару ударов, ноль реакции.
Ставят на растяжку у стены. Поинтересовались, буду ли дальше отказываться. Ответ положительный. Резкий удар по ногам, падаю как подкошенный на колени и локти. Дубье, ноги… Хватаются поднять, но крышу уже сорвало, в глазах – красная пелена. Это уже не я. Отбиваюсь от захватов, кручусь на полу как волчок. Скручивают, щелкают браслеты. Тащат в спортзал. Ставят на очень жесткую растяжку, уперев головой в стену. Растягивают ноги берцами, на голени подошвой рвут кожу. Бьют под дых, туда, сюда, но боли уже не чувствую. В крови львиная доля адреналина. Подносят к лицу включенный шокер. Страшно, но только сильнее стискиваю зубы. Переговоры. Сходимся, что буду лишь опускать взгляд при команде «голову вниз». Хоть что-то. Втихую мажут ссадины перекисью водорода, видимо.
Еще через сутки записываюсь в медпункт, чтобы снять побои. На лбу – гематома, колени и локти разбиты. На голени – шрам. Губы, ухо – более, чем достаточно. Однако вместо врача вся камера идет на прием к начальнику СИЗО.
***
В просторном, хорошо обустроенном кабинете сидел человек невысокого роста, но с властным и самоуверенным лицом.
«Вы – террорист?» – жестко спросил полковник Орлов.
«Нет».
«Зачем вы избили двоих контролеров? У меня вот рапорта лежат. Одному пришлось больничный давать. У другого – рука повреждена».
Во как! Рассказываю все, как было, но начальник лишь одобрил действия своих подчиненных.
«Тут как в армии, – продолжал Орлов. – Дисциплина требует наказания даже невиновных. Мне нужен порядок, и не нужны проблемы. Сами видите, с какими испытаниями страна столкнулась».
По дороге назад до меня стало доходить, что тут все схвачено и эти события не были случайностью. Как и само появление Орлова, заменившего прежнего начальника СИЗО, аккурат после выборов. Стало совсем мрачно.
***
Дни, и без того безрадостные, стали превращаться в пытку. Все начиналось утром в 6 часов с рева масок на продоле, когда людей выгоняли в сортир.
Резкие удары дубинками по стенам, перилам, полу, постоянные окрики «Голову вниз!», «Живее!», «Бегом!» с тоном эсэсовца, орущего «Шнель!» евреям в Аушвице у газовых камер. Лязг дверей, и то же самое со следующей камерой.
Все вместе это создавало звучную и жесткую какофонию, подавляющую волю и питающую страх. После утреннего обхода дежурного все повторялось. Сначала в полдевятого, когда на прогулку выходила первая смена, затем каждые 1-2 часа вплоть до полпервого, когда возвращалась последняя смена. Шесть пробежек на улицу, шесть в камеры – ровно по числу двориков. Если меньше, мы делали вывод, что некоторые камеры идти отказались. Со временем мы стали замечать, что на одних орут сильно, на других – средне, на третьих – совсем не орут. Дифференцированный подход.
С 13 до 15 – обед. Пару часов передышки. После трех часов дня начинается второй подход: шмоны. Если раньше обыски проводились раз в полтора месяца, то теперь это превратилось в еженедельную процедуру (конкретно нашей камеры). Обычно нас выгоняли в спортзал, где мы должны были раздеться и присесть несколько раз. После прощупывания одежды ставили на растяжку к стене, зачастую с выгнутыми на тыльную сторону ладонями, как ПЗ (пожизненно заключенные). Однажды мы с Максом простояли так полчаса, пока шел обыск. Помню, первый раз стояли «весело» пять минут, но и это – пытка, после которой с трудом удается пошевелить ногами. После 30 минут уже вообще ничего не хочется. Держишься, лишь бы в обморок не упасть, а под ногами лужа собственного пота и дикая дрожь в руках.
В 16.30 второй вывод в сортир. Все то же самое по утренней схеме. И снова шмоны до 18.00.
Ужин. В 20.00 заступает новая смена, которая также пытается успеть провести «мероприятия». Тут обычно дергали на т.н. «личный досмотр». Это означало сбор всех вещей, скручивание матраса с бельем, упаковка продуктов и т.п. Затем со всеми баулами спускали в спортзал, причем раздельно занести вещи разрешали только в первые дни, впоследствии заставляли нести на себе сразу все. Контролеры вытряхивали сумки, обыскивали шмотки, письма, пакеты; снова приседания. Причем все время подгоняют: «Живее!», «Быстрее!». Не понравилась скорость исполнения – еще раз по кругу. Назад вещи не складывались, а запихивались. Ведь времени было мало. На очереди стояли многие другие. Потом начиналось самое сложное – дорога назад. Сначала мы ходили шагом, затем – бегом. В итоге пришли к многократным забегам. По команде, загрузившись кешарами и матрасом с вечно выпадающей простыней, нужно было бежать вверх по узкой крутой лестнице. Почти у финиша каратели останавливали и заставляли спускаться вниз. И снова наверх… Этого не выдержит даже очень сильный физически человек! Доползаешь до нар взмыленный, как лошадь, и даже не раскладываешься, так все становится безразлично.
Замучив «телесно и душевно», каратели принимались за мозг.
С 18.00 до 22.00 по местному «СИЗО ТВ» (обычное ТВ отключили еще в декабре) начинали крутить всякие программы, из которых 90% составлял самый настоящий шлак. Мистика, псевдоистория, чеченские боевики, террористы, политиканы, наркоманы, еврейский заговор, доллар-кровопийца – одним словом, сенсационика, рассчитанная на запугивание обывателя. Все бы ничего, но это повторялось каждый день. Десятки раз одно и то же. Они долбили мозг тревожностью, чувством опасности. Расчет строился, видимо, на выработку неврозов, в первую очередь, неврастении. Это ТВ-зомбирование было хуже всего. Иногда доводили до паники и самосокрушения. Кроме этого, транслировались программы откровенно ультраправого содержания таких контор как RUSTV и «Куликово поле». Показывали фильмы «Россия с ножом в спине» и т.п.
Это выглядело совсем по-идиотски, когда зэков убеждают, что Путин – еврей, а Россия – сионистская держава.
Периодически заходили контролеры в сопровождении масок с дубинками в руках. Проверяли, смотрим ли. Со временем стали хитрить, делали звук фоновым, а впоследствии отключали вовсе.
Прогулка во дворике – 1-2 часа – была отдушиной, несмотря на угрюмые матово-серые стены и размеры 3 на 6 шагов (были дворики и поменьше). Контора на вышке включала радио (позже отключили вовсе) или диски, иногда с вполне приличной электроникой. Но и тут каратели сумели подпортить нам жизнь: заставляли ходить по кругу, первое время с руками за спину. Отказываешься – уводят назад в камеру. В итоге часть арестантов совсем отказалась выходить. Стали принуждать. Очень непросто отходить 2 часа по кругу, когда уже через 15 минут пол превращатеся в ледяной каток. Естественно, лед никто и не думал посыпать песком. Лишь через несколько недель, когда снег начал таять и люди падали в этой слизкой жиже каждый день, песок появился.
Письма пропали резко.
Еще в декабре я успел получить целую кипу, но с января все стало почти никак. Доходили лишь отдельные письма от отдельных людей: родителей, родных, пары друзей и разовые письма от товарищей, где по тексту сложно было понять, что это – политические. В зависимости от поведения, содержания разговоров в камере, письма шли от нескольких дней до месяца. В среднем, две недели для тех, что из Минска в Минск.
Письма – коварная штука! Они здорово поднимают настроение, особенно, когда описывают различные мелочи из нормальной повседневной жизни.
Но коварство в том, что каратели, регулируя поток и фильтруя почту избирательно, могут создавать ложное впечатление о действительном отношении людей к тебе, о реальном положении дел на воле. Например, пишут несколько примерно равных по отношениям людей, но пропустят только одного, а потом и его обрезают. Вот и начинает казаться, что тебя подзабыли, и никому ты не нужен. Или могут собрать подряд несколько писем с негативной информацией. Это тяжело. Конечно, разум тысячу раз твердит, что это – подстава, и не нужно брать до головы, но червячок сомнения точит подсознание. От этого нельзя убежать. На это и идет расчет. В условиях информационного вакуума избирательная подача информации влияет независимо от того, хочешь ты или нет. В этой ситуации необходимо повторять, как молитву: «Придет время и я узнаю все как было», что я и делал ежедневно. Несмотря на технологии фильтрации, кое-что они упустили. Весточки от друзей, которые я успел получить в самом начале, дали мне дополнительную точку опоры. Друзья… Сколько лет совместного пути, веселых тусовок, отвязных приключений, душевного понимания. Казалось, что это будет вечно. Кто мог думать, что вместо штурма деревянных стен ролевого замка в кольчугах и шлемах вы будете штурмовать застенки этого «красного дома» письмами с воли. Каждое послание со словами поддержки, что я получил, оказалось бесценным. Эти слова будоражили память, не давали забыть, кем я был и кто я есть, не позволяли карателям лепить из меня слепое послушное чучело.
