Адседзеўшы 5 сутак у ІЧЗ Жодзіна, 20-гадовы жыхар намётавага мястэчка Андрэй Фамін вярнуўся ў Горадню і даведаўся, што яго адлічылі зь мясцовага мэдычнага ўнівэрсытэту. Вось яго аповед пра разгром намётавага мястэчка, суд і зьняволеньне.
– В ту ночь все было как обычно: играла музыка, выступали ораторы. Я стоял в оцеплении городка. Вдруг выбежала группа, примерно 20 милиционеров. Мы были спокойны, потому что понимали – эти милиционеры нам ничего не сделают, их слишком мало. Но они оттеснили всех журналистов далеко к дворцу профсоюзов. Через несколько минут приехало 3 или 4 МАЗа, из них выскочили спецназовцы и окружили нас. Девушка, которая была с микрофоном, кричала им, чтобы они не били людей. Омоновцы сначала предложили уйти добровольно – и несколько человек вышли за кольцо, но их сразу же схватили и затолкали в автобус. Мы в оцеплении взялись за руки. Омоновцы начали нас брать: вырывали из кольца, тянули за волосы, волокли в машины. Так забрали первое кольцо, остальных – под руки и зашвыривали в автобус. Надо сказать, что их главный все время говорил – не бить, но они были очень озлобленны.
– Как омоновцы вели себя в машинах, когда везли вас в спецприемник?
– В машинах они набили нас битком, было тесно, многие стояли. Как только кто-то пытался что-нибудь сказать – били. Кулаками, ногами, не дубинками – дубинками там не особо размахнешься. Орали, что долго не спали из-за нас. У одного парня бел-чырвона-белый флаг был на плечах завязан – то они сильно стянули узел у него на горле, так, что он даже покраснел и стал задыхаться. Когда мы через три дня ездили на суды – следы побоев были видны примерно у 10% задержанных.
– Что было на Окрестина?
– На Окрестина нас поставили лицом к стене в коридоре, многих – на улице возле стены. Омоновцы и милиция ходили вдоль и орали. Там были медработники, из персонала спецприемника. У одной из женщин был явно вывихнут палец, она попросила помощи у врача спецприемника, та просто посмотрела и сказала «жить будешь». Никакой помощи эти медработники нам не оказывали – это меня, как будущего медика, поразило.
Мне тяжело сориентироваться, сколько времени мы так стояли – с 4 часов ночи примерно до 8 утра. Возможности посмотреть, сколько времени, у нас не было. Допроситься, чтобы пойти в туалет, было сложно. Были среди милиционеров те, кто отпускал, а были те, кто в ответ просто орал и унижал. Когда они не смотрели, можно было перекинуться парой слов, но если они замечали – начинали орать. Все это время «оформляли» задержанных, составляли рапорты, протоколы, описывали имущество. 8 часов утра – это время, когда очередь дошла до меня. «В 3.15 был задержан за участие в несанкционированном митинге. Выкрикивал лозунги «Долой Лукашенко!» и «Жыве Беларусь!» – так было написано у меня в протоколе. У остальных примерно то же самое. После этого меня отправили в камеру.
Там было 6 коек и 15 человек, но мы хотя бы смогли посидеть. Со мной в камере был бас-гитарист группы Deviation Никита. Нас там продержали примерно до 18 часов и после этого повезли в Жодино. Первые сутки нам ни на Окрестина, ни в Жодино не давали ни есть, ни пить. Настроение не было особенно бодрым – в первый день мне надо было свыкнуться со всем этим. Для меня лично этот захват был неожиданным. В городке говорили, что до 25-го скорее всего, власти не будут ждать, но все равно – оказалось неожиданно.
– В ИВС Жодино ты оказался в тот же вечер?
– Да. В Жодино нас еще раз жестко обыскали. Забрали все, абсолютно все: деньги, очки, книжки, телефоны – только одежду оставили. Я просил хоть таблетки от простуды оставить, но и их забрали. Нас провели в камеры – тут уже количество коек соответствовало количеству людей. Я объявил голодовку в связи с незаконным задержанием – и меня перевели в камеру, где собрали других «голодовщиков». Нас там было девять, в основном студенты, минские студенты, еще был человек, который работал инженером, другой – Стас Почобут лидер группы Deviation. Вообще, все мои сокамерники – это были люди или с высшим образованием, или студенты вузов.
– Сколько времени прошло с момента задержания до суда?
– До суда я просидел трое с половиной суток, хотя, как говорили, по закону задерживать могут не более чем на 72 часа. Кто-то из наших сокамерников эту претензию высказал в суде. Судья ему ответила: «Скажи спасибо, что ты вообще до суда дошел, в следующий раз можешь не дойти».
После суда меня вернули уже в другую камеру, там нас было шесть человек: все студенты и один учитель физики. В ИВС, по идее, есть библиотека, мы требовали книги, но нам их не выдавали. У трех человек в нашей камере была простуда, мы долго требовали доктора, и снова голодовку объявили – только тогда к нам привели доктора, женщину лет 30-ти. И тоже поразило, как пренебрежительно она к нам отнеслась: у меня была температура 38,2, а она дала две таблетки парацетамола и сказала «на пару дней хватит». Еще у одного человека начал обширно по всему лицу высыпать герпес, он попросил йода или чего-нибудь, чтобы прижечь. Она сказала «не трогай, само пройдет». Больше мы ее не видели. Передачи нам стали передавать только после суда. Кормили нас три раза в день, в принципе, кое-что из того, что давали, есть можно было. Мы просили горячего питья, чтобы хоть как-то горло согреть. Но нам не давали.
– Отличалось ли отношение к вам милиции, администрации ИВС, омоновского конвоя, от того, как всю ситуацию представляло БТ?
– В администрации ИВС к нам по-разному относились. Этот изолятор предназначен для уголовников, а они понимали, что мы не уголовники. Среди милиционеров были те, кто все время молчал, было похоже, что-то до них дошло. Бывало, делали поблажки, разрешали днем лежать на нарах, это вообще-то запрещено, максимум – можно сидеть. Но были такие, кто тупо стоял на своем и считал нас низшими существами. Считали, что только они правы, а мы – потеряны для общества. В мой последний день попался жесткий охранник, запрещал лежать, смотрел тщательно, как мы заправили нары.
Но спецназовцы, которые нас брали на площади, возили в Жодино, потом в суд и з суда – именно так и говорили: что мы все сплошняком наркоманы и проститутки. Мы с ними пытались разговаривать, каждый раз, когда они нас сопровождали. Но было видно насколько у них прочищены мозги: они буквально цитировали белорусское телевидение –в стране все хорошо, и что мы – дегенераты. Отношение омоновцев за все дни изменилось только тем, что они стали менее агрессивными.
– Никто из них не проявил какую-то человечность?
– Были те, кто не бил. Это максимальное проявление человечности. Но, если кто-то бил – его не останавливали.
– Как вы проводили время в камерах?
– Сделали шашки из хлеба. Разговаривали, в основном про палаточный городок. Думали, что дальше делать. У нас не было информации о том, как проходит 25 марта. Мы знали, что должно придти много народа, ведь в городке мы листовки распространяли, звали людей. Но мы беспокоились, чтобы лидеров до этого дня не забрали. С арестованными 25 марта мы не пересекались. Но сами милиционеры рассказывали «ваши восьмерых солдат побили прутами, взрывпакеты принесли». Потом к нам попали газеты и то, что мы прочитали, вселило надежду.
– Как вы оценивали все, что произошло? Как вы считаете, нужен ли был палаточный городок, стоило ли вообще это затевать?
– Да. Это большой прорыв в истории Беларуси. Это самая длительная акция последнего времени и она сильно повлияла на общество: люди, даже если не стояли с нами сутками, они приносили что-то, помогали нам. Этот городок дал мощный заряд энергии для продолжения борьбы. Даже если мы не добились этим городком победы, то мы, по меньшей мере, создали для нее предпосылки. Мы все надеемся, что победа близка, мы рассчитываем на 26 апреля, на Чернобыльский шлях.
– Но можно ли было то-то сделать иначе?
– Может быть, надо было начинать 19 марта, потому что тогда было действительно много людей. Но никто не ожидал, что не будет сопротивления. Все готовились к тому, что там будут кордоны милиции, которые надо будет прорывать, что вообще на площадь войти не дадут – совершенно к другому готовились.
– Ты приехал в Гродно и узнал, что тебя выгнали из медуниверситета. Как к этому отнеслись родители, как сейчас видишь свое будущее?
– Родители меня поддерживают. Только мама очень переживала, и даже плакала, когда я вышел. Они меня встречали. И никто не сказал «зачем ты туда полез?» Они меня понимают, в конце концов, они меня таким вырастили.
Конечно, хотелось бы продолжить образование тут, пусть даже платно. Но я понимаю, что если останусь в гродненском медуниверситете, то рано или поздно меня все равно выкинут. Я попытаюсь продолжить образование в другом городе – в Минске или Витебске. И все-таки очень здорово знать, что есть возможность учиться и в Польше.
С моими сокамерниками мы обменялись контактами и собираемся держать связь. Мы встретимся 26 апреля на Чернобыльском шляху. Мы будем вести информационную работу, чтобы донести до людей, как все было на самом деле.
Ирина Чернявка
