В обязанности президентов написание предисловий к книгам не входит. Они их и не пишут. Разве только изредка, в порядке исключения.
Скажем, в свое время президент Франции Жорж Помпиду написал предисловие к антологии французской поэзии. Правда, это был сборник его любимых стихов, им же самим и составленный. Эта поэтическая антология до сих пор считается одной из лучших в истории французского изящной словесности.
Никто не ожидал, что предисловия начнет писать и Александр Лукашенко. Как-то не подходит ему это занятие. Руководителя области обругать и снять с должности в прямом эфире — подходит, баню в столичном микрорайоне «Малиновка» открыть — за милую душу, голевой пас Путину перед пустыми воротами передать — здесь Александр Григорьевич в своей тарелке, Папу Римского букварем одарить — также в его репертуаре. А предисловие написать… Сразу возникает вопрос — зачем? Где тот новоявленного шедевр из шедевров, песнь песней, достойный президентского предисловия?
Самое удивительное, что такая песнь песней нашлась. Пролежала в архивах ровно сто лет и — дождалась своего звездного часа.
Кому же это так повезло, спросите вы. О том, что Нобелевский комитет Льва Толстого не заметил — всем известно. А кого еще? И здесь, хотим мы того или нет, без лирического отступления не обойтись.
Сто лет назад к югу от Минска путешествовал удивительный странник.
За два года он преодолел почти две тысячи верст — где на подводе, где железной дорогой, где на пароходе, где на велосипеде. Последнее транспортное средство, правда, себя не оправдало — над ним полешуки смеялись, и с железным конем страннику пришлось распрощаться. С чем он никогда не расставался, так это с громоздкой коробкой на треножнике, перед которой, поставив в живую очередь, муштровал тех самых полешуков. Встань вот здесь, смотри туда, повернись боком. Одним словом, отрывал от крестьянского труда. Подозрительный тип.
Полешуки, к муштре не очень привычные, несколько раз сдавали его в участок. Как полвека назад, повстанцев Калиновского.
Однажды в Петрикове странника этого с его загадочным снаряжением арестовали прямо на ярмарке, где он обхаживал, не иначе как со злым умыслом, местных гончаров и бондарей, колесников и корзинщиков. В деревне Грицевичи волостной писарь принял его за иностранного шпиона и так же немедленно вызвал стражника. А на одной из железнодорожных станций страннику потоптали все его снаряжение. Ведь, известно, полешук и за одну щепку найдет зацепку. А там щепок было достаточно.
Правда, каждый раз задержанного приходилось отпускать. Ведь как только дело доходило до серьезного выяснения личности, он вытаскивал из потайного кармана удостоверение на бланке «Минский губернаторъ», с печатью и подписью, где черным по белому предписывалось «предъявителю сего Исаакию Авраамовичу Сербову оказывать законное содействие в составлении этнографических коллекций».
Итак, подозрительным странником был этнограф Исаак Сербов — посланник Императорского Русского географического общества.
Отдадим ему должное — несмотря на иногда недружественный прием, он своим профессиональным кодаком сделал более 2000 снимков на просторах от Пинска до Речицы, от Борисова до Турова. 442 таких фото вошли в шикарный альбом, изданный в Минске в 2013 году.
Наличие в альбоме англоязычных текстов позволяет предположить, что товар изначально задумывался на экспорт. В таких случаях предисловие от президента — беспроигрышный маркетинговый ход. С таким предисловием и госбиблиотеки от приобретения не откажутся, и посольства распространять охотнее возьмутся.
На какой козе издательство «Белорусская энциклопедия» подъехала в известное здание по адресу Маркса, 38, я не знаю. Но Александр Лукашенко к альбому «Белорусы в фотографиях Исаака Сербова. 1911—1912» предисловие написал.
Правильное предисловие. В нем сказано и о «бесценном наследии», и о «почитании предков», и о том, как необходимо «знать и помнить историю своей Родины и быть белорусом». Но я не собираюсь анализировать текст предисловия (предисловий), их в альбоме два — второе, основательное и куда более интересное, принадлежит искусствоведу Ольге Лобачевской — автору всего проекта. Я попытаюсь предположить, почему вообще глава государства вдруг решил выступить в нехарактерной для него роли. Что ему в тех снимках столетней давности могло понравиться?
«Давайте всмотримся в лица на фотоснимках — такие знакомые и родные», — пишет Александр Лукашенко. Давайте присмотримся к тем лиц и мы.
Вот на фото житель местечка Любешов Пинского уезда Гаврила Поликарпчук — «37 лет, 2 аршина и 4 вершка, с колтуном». Живая иллюстрация к известной некрасовской поэме «Железная дорога», которую многие поколения белорусских школьников учили наизусть. Помните? «Лица бескровные, веки упавшие… ноги опухли, колтут в волосах…» Запоминающийся портрет белоруса получился у Некрасова. И у Сербова — тоже.
А вот еще один любешовец, зафиксированный для истории кодаком Сербова. Подпись этнографом сделана просто поверх снимка: «Лошадь ест сено, а в полукашы лежит Герасим Черняк, с колтуном». Герасим, как и его односельчанин Гаврила, выглядят так, будто прожили тридцать лет на необитаемом острове и вконец обробинзонились. Они смотрят в объектив, как папуасы на винчестер в руках Миклухо-Маклая.
Попали в объектив Исаака Сербова Гитля и Шмэрка Эренбурги (оба по 2 аршина и 4 вершка) из деревни Рудня Бобруйского уезда. И Савка Музычик из Юровичей, застигнутый этнографом прямо в борозде. Два вола тянут даже не соху, а некое действительно допотопное рало.
Здесь жывет народецъ. Фота И. Сербова. 1912
Вот хата в деревне Выгонищи Пинского уезда, пальцем ткни — развалится. Вот хлев из плетня в деревне Вуйвичи, который насквозь просвечивается. Вот улица в Язвине под Бобруйском, с какими-то человекообразными тенями по колени в грязи. Вот случак (сакун — по Сербаву) Федор Шовкун — в растрепанных лаптях, на которого смотреть без жалости и сострадания невозможно. Такое ощущение, будто именно его имел в виду Герцен, создавая еще один обобщенный тип белоруса: «Десять поколений, замученных на барщине, образовали такого парию, его череп сузился, его рот измельчал, его рот судорожно искривлён, он отвык от слова». Герценовский «Колокол» звонил на всю Западную Европу, и именно так нас тогда в Европе воспринимали…
Как представляется, за что-то все же этнограф Исаак Сербов полешуков не взлюбил — снимал преимущественно ободранцев-лапотников, ракурсы не лучше выбирал.
А вот полешучек любил. В праздничных костюмах, они просто завораживают своей естественной красотой — все эти Пракседы, Прузыны, Кулины, Параски, Адарки, Агапки и Авхимии (за аутентичную передачу имен — спасибо). Полешучки на снимках не только белозубо улыбаются, но и поют. От Пракседы Стрельчук из деревни Плотница Пинского уезда этнограф записал жизнерадостную частушку: «Як пэмэр мэй небэжчык, // Поховала журбу ў гэршчэк, // Чэрэпочком накрыла, // Шоб по ёму не тужыла!».
На фоне утопающих в грязи улиц и мрачных мужских лиц белыми айсбергами плывут по сербовскому фотоальбому православные храмы. Из всех остальных архитектурных памятников кодак этнографа зафиксировал только один — конечно же, императору Александру II. В том же, не раз упомянутом, Любешове, где мужики с колтунами в волосах.
А теперь зададимся вопросом: правильно ли сделал Александр Лукашенко, написав предисловие к изданию фотоснимков Сербова?
Еще как правильно. Ведь и обычный фотоальбом может стать участником большой политики. Помнится, как в советское время пропагандисты чуть ли не все показатели сравнивали с 1913 годом. А почему и в наше время не сравнить? Думаю, белорусские послы и какой-нибудь очередной лорд Белл уже получили с дипломатической почтой по экземпляру сербовского фотоальбома.
И с течением времени в зарубежных СМИ появятся громкие пиар-публикации: смотрите, Европа с Америкой, там, где полешук с колтуном на болотной кочке сидел, сегодня ледовый дворец красуется!
Насколько мне известно, «Белорусы в фотографиях Исаака Сербова» — первое и единственное книжное издание, предисловие к которому написал Александр Лукашенко. А раз писал (или подписывал), то, должно быть, полистал и кое-что увидел.
Не оттуда ли в президентский лексикон юркой ласточкой впорхнуло слово народецъ (его лучше употреблять именно со старинным ером)? Ведь тот народ на фотографиях и есть народецъ — с колтуном в волосах, с памятником императору Александру, с переданным потомству безмолвием на устах, на которых, словно имперский пирсинг, до сегодняшнего дня застыла сто лет тому назад отмершая буква Ъ.
