26 июля 1984 года, около 16 часов, из окна последнего этажа главного корпуса БГУ выбросился бывший студент философского отделения истфака Олег Малащук. Этого самоубийства почти никто не заметил.
Однокурсники Малащука уже закончили университет, другие студенты были на каникулах, преподаватели — в отпусках. А ректорат постарался не придавать делу огласки, что не удивительно.
Все началось в апреле 1981 года. Вспоминает Виктор Ломако, тогда студент второго курса: «Однажды Анатолий Агапеевич Круглов вел семинар по научному атеизму, и я у него что-то спросил. Но вместо ответа услышал: «Ломако, ты дурак или притворяешься?» Мы вышли на перерыв. И наши девушки начали возмущаться: «Что это он себе позволяет?» Ну, и пошло, стали вспоминать, у кого из преподавателей какие недостатки».
Вскоре образовалась группа. Она составила коллективное обращение, в котором были перечислены обиды и пожелания студентов. К составлению текста обращения присоединились муж второкурсницы Инны Войцкой студент 4-го курса Валерий Золотарь и его друзья. Обращение писали в Крыжовке, где жили Инна и Валерий. В написании участвовали еще и студентки второго курса Ирина Никитина и Галина Квасинович.
К сожалению, текст коллективного обращения утерян, поэтому полный список требований невозможно восстановить. Согласно архивным документам (протоколы партийных и комсомольских собраний), речь шла о двух главных требованиях: свободное посещение занятий и создание комитета студенческого контроля за учебным процессом. Но общее количество пунктов приближалось к дюжине.
Студенты просили заменить некоторых преподавателей; развести во времени спецкурсы по философии и социологии, чтобы иметь возможность посещать дополнительно спецкурсы не своего профиля; сократить количество часов на историю КПСС и увеличить на философские дисциплины. Беспокоили студентов и бытовые проблемы: некоторые занятия проходили в аудитории под спортзалом, и шум не давал сконцентрироваться; график занятий во вторую смену был неудобен.
Подписи под обращением собирали после организованных самими студентами внеочередных комсомольских собраний.
Естественно, о сборе подписей стало известно и в деканате, и в партийных органах, и в КГБ. Но никто реагировать не спешил.
Приближался День философа. Карательные органы ожидали, что студенты отколят что-то такое, за что их можно будет образцово наказать, а заодно и обращение припомнить.
В 1981 году День философа отмечали 23 апреля. День отмечали «капустниками», а также стеной студократии: на пятом этаже главного корпуса БГУ, где был деканат истфака, вывешивали огромные листы бумаги, на которых каждый студент теоретически мог написать то, что хочет.
В тот день был гололед, многие студенты не успели приехать вовремя, и постановка сорвалась. Самые острые шутки не прозвучали.
Зато на кафедре марксистско-ленинской философии гуманитарных факультетов исчезли журналы посещения. Одновременно в главном корпусе кто-то снял расписание занятий философского отделения. И вся группа второго курса философского отделения не пришла на занятия.
Начали искать виновного — и нашли.
6 мая 1981 на заседании комитета комсомола истфака известного шутника, студента второго курса Александра Жолнеровича исключили из комсомола за то, что он будто бы снял расписание занятий философского отделения и похитил журналы учета посещения.
Потом его под угрозой исключения из университета заставили написать докладную на студента 4-го курса отделения философии Леонида Свердлова о том, что журналы и расписание занятий они будто бы прятали совместно. За это исключение из комсомола Жолнеровичу заменили на строгий выговор с занесением в учетную карточку.
К докладной Жолнеровича подшили еще пару докладных на Свердлова от других студентов и 13 мая постановили исключить Свердлова из комсомола.
Протокол заседания истфаковского комитета комсомола от 6 мая в дальнейшем исчезнет из архива БГУ (вместо него там будет протокол с другим тексом — от 13 мая, под тем же номером — 14), но его копия останется неосмотрительно оставленной в персональном деле Свердлова в обкоме комсомола.
Припомнили и коллективное обращение (текст которого студенты передали надежной преподавательнице). За участие в его составлении из комсомола исключили студентку второго курса Инну Войцкую, несколько второкурсников получили строгие выговоры с занесением в учетную карточку. По отделению философии прошел ряд комсомольских и партийных собраний с шельмованием как самой идеи писать обращения, так и конкретных требований студентов. Со многими студентами проводили индивидуальные беседы комсомольские деятели, преподаватели, представители деканата и даже «люди из органов». Некоторых пытались запугать через родителей.
Исключение из комсомола автоматически влекло за собой исключение из университета. Поэтому логично, что Леонид Свердлов и Инна Войцкая пытались его обжаловать.
Ситуация Войцкой была осложнена многочисленными прогулами занятий и академической задолженностью, а вот Свердлов был отличником. Его поддержали одногруппники и, в итоге Леонид добился (на уровне ЦК ЛКСМБ!) замены исключения на «строгий выговор с занесением» и сумел закончить университет.
Были исключены из университета еще двое студентов — второкурсник Олег Малащук и четверокурсник Валерий Золотарь.
Малащука вызывали в КГБ. Неизвестно, о чем с ним там беседовали, но после этого разговора он сам пошел проситься в армию. Его все равно исключили — задним числом. Валерий Золотарь пытался перевестись на заочное отделение, и его перевели, но затем исключили.
Вспоминает Владимир Козловский, в то время студент 1-го курса отделения истории: «О тех событий говорили очень мало. Слышал, что рассматривали дело на заседании комитета комсомола насчет какого-то письма.
Написали письмо в поддержку «Солидарности». Это письмо через какого-то польского студента пытались переслать, а оно оказалось в руках КГБ. И начались пресследования. Вот то, что я слышал…»
Это был 1981 год, в Польше профсоюз «Солидарность» и независимые студенческие союзы действовали полулегально. КГБ очень нервно реагировал на любые случаи подобных настроениях внутри СССР.
КГБ уже следил за Валерием Золотарем, его вызвали в отдел кадров для объяснений о «сомнительных связях». «Я всегда был антикоммунистом, антисоветчиком. Мы с Инной слушали западные «голоса», мы знали про Солженицына, про Сахарова. С моей стороны прозвучало предложение, серьезно углублявшее суть обращения. Говорю: «Инна, напиши, что мы создадим Комитет студенческого контроля для наблюдения за учебным процессом, чтобы минимизировать вмешательство официальной идеологии в обучение», — вспоминает Валерий Золотарь. Требование студентов создать комитет могло восприниматься начальством как революционное.
Но вернемся к Олегу Малащуку.
Алесь Камоцкий, однокурсник и друг Олега, вспоминает: «Хороший парень был, с идеалами… Начитанный, с живым умом. Творческий, очень неожиданные мог делать выводы. Но не было где проявить себя. Немного не в свое время, выскочил со своими идеалами. И об это он и разбился».
Вспоминает Ирина Никитина: «Он совершенно не был приспособлен к армии. Такой мальчик из интеллигентской семьи, рафинированный, с чувством юмора. И, наверное, ему было очень тяжело». Поэтому случилось так, что 22 марта 1982 Олег Малашчук был осужден военным трибуналом военной части 55454 за «воинское преступление, предусмотренное статьей 235а Уголовного кодекса БССР».
«У него была неудачная попытка дезертировать, его поймали в Москве и вернули уже в дисциплинарный батальон в Масюковщине.
Когда он сидел в дисбате, мы с Инной неоднократно приезжали к нему, привозили сигареты и все остальное», — добавляет Валерий Золотарь.
После демобилизации Олег устроился на Брестский ковровый комбинат, получил там положительную характеристику, и с ней попытался летом 1984 года восстановиться на философском отделении. Но сначала декан истфака Ираида Царюк, а потом и проректор Петряев ему отказали.
Несколько дней он размышлял. А потом пригласил своих друзей прийти в 16 часов 26 июля на площадь Ленина к главному корпусу университета.
Друзья не смогли приехать. И это уберегло их от нервного срыва и, наверное, сохранило им годы жизни. В день самоубийства Малащук продолжительное время находился в кабинете №604 главного корпуса БГУ, где читал подшивку Литературной газеты, затем в аудитории №609 на подоконнике аккуратно сложил пуловер, часы, сигареты, спички, носовой платок, разменные монеты столбиком и в соседней аудитории №611 мелом на доске оставил предсмертную надпись по- белорусски, в которой прощался с людьми и желал им счастья.
В кармане брюк он оставил записку с просьбой сообщить родителям, в Кобрин, о случившемся, указал адрес и телефон».
Родители Олега требовали возбудить уголовное дело по факту его смерти. Им отказали: проверка, проведенная прокуратурой Московского района, показала, что, мол, никто его до самоубийства не доводил.
Рассказы и слухи о коллективном обращении и самоубийстве еще несколько лет ходили по коридорам истфака. О самоубийстве Олега Малащука упоминуто в опубликованных дневниковых записках Михаила Дубенецкого. А история с коллективным обращением студентов-философов — в очерке, написанном Игорем Бобковым для справочника «Демократическая оппозиция Беларуси: 1956—1991. Персонажи и контекст».
***
Возможно, у кого-то из читателей найдется, что рассказать об этой истории. Будем благодарны за любые подробности.
