Сергей Хоревский, один из лучших знатоков истории Минска, его духовного и материального наследия, поделился в Фейсбуке фотоснимком 50-х годов нынешней площади Независимости. И спросил: была ли она красивее той, что мы видим сегодня?
Я всмотрелся в снимок. И подумал: сравнивать ту площадь и нынешнюю не приходится. Ведь, на самом-то деле, площади сегодня нет. Кому-то, возможно, то, что называется площадью Независимости, ласкает взор стеклянными пузырями из скрытого под землей торгового ада. Но как может называться площадью безлюдная пустыня? Ведь площади создаются в городах для того, чтобы люди смогли ощутить дыхание вольного воздуха. Воздуха на нынешней площади Независимости хватает. Воли нет…
В 50-х, когда и был сделан упомянутый снимок, как ни странно, площадь была, хотя ее отчасти сжимали еще дореволюционные, уцелевшие во время войны, здания, а посередине стоял многоэтажный, так называемый, «дом Костровицкой». На фото видна его часть. Но большинство комментариев как раз о том доме и о знаменитом в те времена гастрономе на первом этаже. Не о пальме — отголоске южных курортов, где очень любила отдыхать советская знать, разбавленная передовиками производства. А именно о доме. Будто люди неожиданно встретились с давним знакомым. И о площади.
Я тоже не удержался. «Спасибо, Сергей, — написал я в своем комментарии, — напомнил… И гастроном тот, и запах бочковой сельди. Этакий минский «Елисеевский». А над гастрономом размещался МИД и жили его сотрудники… Последний из тех, с кем был знаком, это Валерий Лощинин, вместе учились на истфаке, если кто помнит, российский посол до Сурикова. Сразу после окончания истфака приняли в МИД. в студенчестве был большим любителем художественной самодеятельности и прочих комсомольских развлечений. При всем том держался поодаль… Ну, а снимок, что называется, передает… Вот только того, что было справа, на снимке нет. А справа все еще стояли деревянные дома с огородами и садами. В одном из них жила Галя, одноклассница. После выпускного вечера до утра просидели с ней на лавочке у забора, под жасмином. До сих пор помню, как дурел от его запаха… Где-то в начале 80-х Галя умерла. От водки…»
Что еще добавить к этому сладостно-грустному воспоминанию? Наверное, про беговые коньки из Норвегии, которые на спортивно-дворовом языке назывались «ножами». Представьте себе волнение подростка, который все сознательное детство откатался на «снегурках» (их крепили бечевкой да деревянной палочкой к валенкам), а теперь поднимается по темной железной лестнице на последний этаж загадочного дома к маминому знакомому дипломату, который уезжает в Москву и продает те коньки. Ботинки оказались не по размеру, давили ногу… Но что это в сравнении со взглядами девушек, когда ты, как настоящий конькобежец, нарезаешь круги по катку на стадионе «Пищевик» в парке Горького, на то время чуть ли не единственном в городе! К тому же, на норвежских!
…Все же необычная, таинственная вещь — человеческая память. Столько важных, судьбоносных событий происходит в жизни. Даже эпохальные сдвиги случаются, а память отчетливее всего сохраняет незначительное — запах селедки из бочек… железной лестницы на последний этаж… жасмина под первыми лучами прощания с детством…
Там, среди жасмина, стоял и домик, в котором жил Михаил Станюта, известный художник, отец легендарной Стефании, дед Александра Станюты — журналиста, доктора филологии, писателя и на протяжении полувека жизни — друга. В начале 2000-х Саша показал мне чудесные рисунки карандашом, которые дед делал во время немецкой оккупации и в первые дни после освобождения. Это были портреты самых разных людей — детей и стариков, солдат и освобожденных минчан… Скромная, сдержанная, раненая душа города того времени.
Но почему, скажите, когда я вглядываюсь в этот снимок, память выбрасывает на поверхность не только рисунки, что понятно, но и мягкую шероховатость пожелтевшей бумаги, образ дома, где они создавались, даже обледеневшей тропки, по которой маленький Саша топал через площадь к деду с улицы Толстого, где во время оккупации жил у родственников?
Или взять к примеру гремевшие танками по площади парады, о которых тоже прячется где-то детское воспоминание. Вот не волнуют меня сегодня те танки. Только руки матери, которые укутывали в женский платок от первых ноябрьских морозов. Только руки отца, которые поднимали меня над головами…
Так почему же?
Может потому, что от эпохальных событий остаются календари, а от повседневной и уходящей человеческой жизни — Душа.
Душа дома… площади… города… страны…
Оно, возможно, и требовалось — снести «дом Костровицких» и хаты, где жили моя одноклассница Галя и художник Михаил Станюта, ради «самой большой в Европе» площади. Хотя уже в то время существовали технологии перемещения старых зданий. Но это же так просто — разрушить их, как и первую минскую электростанцию, как и бывшие вокзалы. И вместе с ними превратить в руины Душу.
В Белостоке, в Люблине, где довелось бывать, никто не сносит старые, даже разрушенные наполовину здания, которые стоят в ожидании реставрации или новых хозяев. Из окон смотрят на вас огромные фотопортреты людей, живших некогда в этих домах, на этой улице, в этом городе…
Там понимают, что все мы живем на Площади Воспоминаний. И что именно из нашей жизни ткётся бесконечное полотно Истории.
