Эдуард Лобов в настоящее время проживает с родителями. Работает курьером. Зарплата — ну так себе, не очень. Имеет среднее специальное образование. Продолжает политическую деятельность. Остается сопредседателем «Молодого Фронта».
Нашел работу курьера
«Отучился на сварщика в колонии — пусть будет. О военной карьеру придется забыть: пока судимость не будет погашена, никто сейчас меня никуда не возьмет, — говорит он. — Город немного изменился. С ценами пока сложно разобраться. Когда меня посадили, были одни цены и зарплаты, теперь — другие. Поэтому иногда теряюсь. Не очень понятно, когда видишь ценник: дорого это или нет?
В течение трех суток после освобождения я должен был встать на учет в милицию. На третьи сутки я пришел, и мне сказали, чтобы на следующий день я пошел в центр занятости, встал там на учет и нашел работу. Я пошел, а там мои документы не взяли, потому что не было с собой справки об увольнении и трудовой книжки. И больше я туда не пошел — нашел сам эту работу курьера. Кем бы хотелось работать, я и не задумываюсь. У нас такая страна, что не очень выберешь, кем работать. Пойду туда, куда возьмут и где будут платить больше».
В выборах смысла не вижу
«Вот теперь планируем, как организовать День Воли (интервью было опубликовано в номере «Нашей Нивы» от 25.03.2015). Примем участие в шествии. Идти туда я не боюсь. Даже если закроют на какие-то сутки — не страшно.
Тут такое дело, что если всего бояться, то ничего не будет. Есть определенный риск, но минимальный, и если уж я пошел на это, то надо идти до конца.
В выборах я смысла особого не вижу. Голосовать не пойду. Законным путем выиграть у Лукашенко не получится, а действовать сейчас как в Украине опасно, ведь потом можно ждать здесь российские войска. Да и власти не позволят. И вероятность, что у нас найдутся силы, которые это сделают, также очень мала. Да народ может не поддержать, поскольку видит ситуацию в Украине. Наши люди в основном хотят спокойно жить, им эти социальные всплески совершенно не интересны. Поэтому предпосылок для Площади в этом году я не вижу.
Но если она все же соберется, то участвовать я, вероятно, и буду. Может закончится новым сроком? Ну, это же неизвестно, как повернется. Я сомневаюсь, что от Площади будет какой-то результат. Но на 100% я не уверен. И поэтому ради этой вероятности в несколько процентов я готов идти на риск.
Родители… Мне 26 лет. Я сам отвечаю за свои поступки, за свои действия. Я считаю: то, что со мной происходит, не должно так уж сильно сказываться на жизни моих родственников.
Самое жуткое — Володарка
Задержали нас так. Мы шли втроем: я, Дашкевич и еще один приятель. К нам подошли несколько человек, спросили, как дойти до остановки. Мы ответили, что не из этого района и не знаем. Они попросили сигарету. Наш друг собирался дать ту сигарету. Они начали драку. И буквально через несколько минут появилась милицейская машина, нас всех туда загрузили, отвезли в РУВД.
Потом на нас написали заявление, будто мы напали на тех «пострадавших». Я и смысла не видел писать на них встречное заявление, ведь милиция сама все видела. Потом тех отпустили, а нас повезли в ИВС (Изолятор временного содержания) на Окрестина. Продлили срок нашего там удержания с 3 до 10 суток. Потом нас отвезли в Московский РУВД для встречи с прокурором. Он сообщил, что под подписку нас не отпустят. И нас отвезли в жодинскую тюрьму. Там я пробыл около двух месяцев. Потом — на Володарке. После суда, примерно спустя неделю, меня отвезли в колонию.
Я столкнулся с таким впервые и не знал, чего жидать: то ли срок, то ли условно. Люди говорили мне, что статья предусматривает от химии и до 10 лет. Попросту ждал суда.
Когда объявили приговор, я подумал «Сколько мне лет?», добавил четыре и прикинул, когда выйду. Воспринял спокойно. Тем более, что прокурор просил 5 лет для нас. На этот срок я и ориентировался.
В колонию ехать было не страшно. В какой-то степени я даже хотел, чтобы в колонию отвезли поскорее. В Володарке были ужасные условия, переполненные камеры. Спали посменно, по 12 часов. 12 часов можешь лежать, потом — меняешься. А присесть там было негде: проходы узкие, места мало. Приходилось искать угол, чтобы сесть, никому не мешая.
На прогулку выводили, но там маленький двор, народу много, особенно не походишь. В итоге — и там приходилось стоять, разве что на улице.
А снега-то и не было
В колонии было 4 отряда. Жили в помещении, похожем на большую казарму, которое было разделено на секции. Все вместе, по самым разным статьям. В каждой секции примерно по 20 человек. Люди знали, что я «политический», относились нормально.
Работал, можно сказать, один отряд: на промзоне делали поддоны, еще что-то из древесины. Остальные не делали почти ничего. Предусматривалось, что два часа в день были заняты хозяйственными работами: подмести, поколоть дрова, но и это было не ежедневно. А весной 2014 года всех начали отправлять на промзону на два часа. Но это было скорее формально. Нам стало известно: поступил приказ всех трудоустроить, но наша промзона попросту не была рассчитана на такое количество людей. Поэтому иногда нас туда приводили, и мы, ничего не делая, стояли эти два часа, а работали те же, кто и раньше.
Режим — в 6 подъем, в 10 вечера отбой. Занимался когда чем: когда газеты читаешь, когда телевизор посмотришь. К тому же, в столовую водили, одна проверка, вторая… Вот так день и проходил. По сравнению с армией, в колонии были даже менее строгие условия. В армии так просто не посидишь.
Пришлось побывать в карцере. 2 раза по 10 суток. Первый раз — за то, что отказался убирать снег. Ведь снега-то и не было. Я сказал, что не пойду, потому что снега нет. А в другой раз — за то, что сообщил заключенным, что милиция на бараке.
В тюрьме следил за ситуацией в стране и в мире из «Нашей Нивы», «Народной воли», «Белгазеты».
Встречался со священником. Он приезжал специально ко мне: там же большинство — православные. Исповедовался. Но не обо всем ему рассказывал, ведь там же присутствовал сотрудник администрации колонии. Перед ним не очень-то хотелось откровенничать о себе.
По большому счету, я просто потерял эти четыре года. Но если бы люди могли отбывать годы заключения с какой-нибудь пользой для себя, то какое бы это было наказание… Существуй вероятность что-либо изменить, я бы вышел на ту же площадь, несмотря на угрозу попасть за решетку еще раз.
Об переменах
Революционные ситуации часто возникают непредвиденно. Сегодня такое, наверное, невозможно, но кто знает, что будет спустя какое-то время? Каким окажется социальный всплеск в связи с теми или иными событиями? Этого же никто не предскажет. Вот и надо быть готовым правильно отреагировать на ситуацию.
И единственный способ что-либо изменить — это общаться с людьми, склонять их на свою сторону. Другого выхода я не вижу.
Если у нас сменится власть, то Россия может ввести войска. И значительная часть населения попросту поддержит ее. А если произойдут определенные политические разногласия между руководителями наших государств, то войска могут появиться и при Лукашенко. Поэтому нужно проводить патриотическую политику в национальном аспекте. Не концентрироваться на совместном советском прошлом, а почувствовать себя белорусами. Сейчас наблюдается определенное движение в эту сторону, даже на государственном уровне: белорусскоязычные билборды, памятник Альгерду даже… Но за год не сделаешь того, что игнорировалось до этого на протяжении двух десятилетий. Потребуется время.
Я придерживаюсь того мнения, что лучше объединиться с Лукашенко против Путина. Потому что если мы потеряем независимость, уже не будет разницы, кто управляет. При необходимости я готов защищать независимость родины с оружием в руках.
Конкуренцию Лукашенко мог бы составить разве что Статкевич, если бы он был на свободе и выборы были бы демократическими. Даже на прошлых выборах, я считаю, он был более конкурентоспособным, чем Некляев или Санников. Он человек военный, и мог бы эффективнее управлять страной».
***
Эдуард Лобов — сопредседатель «Молодого Фронта». Родился в 1988 году в Вильнюсе. Мечтал стать военным, после школы отслужил в десанте. По возвращении из армии Эдуард включился в работу «Молодого Фронта», вскоре стал руководителем Минской городской организации. В декабре 2010 года был задержан вместе с Дмитрием Дашкевичем, в марте 2011 приговорен к четырем годам заключения в колонии усиленного режима. Прошение о помиловании писать отказался.
Международной организацией Amnesty International был признан узником совести.
