Появление первой в истории Беларуси женщины в качестве кандидата в президенты (желаю ей успехов) особенно настраивает на гендерные размышления. К тому же, осталось ощущение некой незавершенности относительно моей предыдущей статьи ««Гендарны маршрут» — з Беларусі ў Еўропу. Зацемкі пешахода». Поток позитивных отзывов (за которые, безусловно, благодарю) немного сбил с толку: я привык, что публикуемые мною в НН статьи вызывают гневные реакции уже на старте обсуждения. Тем не менее, на каком-то этапе и под этой статьей стали появляться остро-критические голоса — заявления о моем интеллектуальном банкротстве и требования «аргументации» как единственного шанса спасти свою репутацию. Таким образом, все вернулось к норме, что меня тоже радует.
Банкротств я не боюсь, неаргументированной свою предыдущую статью также не считаю, но есть, наверное, смысл продолжить дискуссию. На всякий случай, однако, поясню свою роль в этой дискуссии, такую, какой ее сам вижу. Я не специалист ни в gender studies, ни в их критике. Но в рамках своих собственных исследований (теория аргументации и методология социальных наук) раз за разом натыкаюсь на мега-теории, которые обычно выступают с дополнительным словом «критика» в разных вариациях: социальная критика, критический анализ дискурса, критическая теория… (их немало). Гендерные исследователи (-льницы), хотя не включают в свои названия слово «критика», также принадлежат к этому семейству и являются едва ли не наиболее известным видом homo criticans (либо femina criticans, если хотите). Возможно, меня и не задевала бы эта критичность, если бы не две вещи: (а) упомянутые теории зачастую позиционируют себя как «методологии» или «эпистемологии», причем со специальным знаком качества; (б) исследования многих гуманитариев (особенно из восточноевропейских стран) часто сопровождаются сообщением, что они проведены в соответствии с методологией критической теории Х или критической теории Y.
Как и каждый любопытный человек — а я отношу себя к любопытным — не могу в таких случаях упустить возможность заглянуть в эти «теории» и познакомиться с предлагаемыми на их базе «методологиями». То, что я сейчас делаю, как делал и в предыдущей статье, — это делюсь впечатлениями от этого знакомства.
1. Андроцентрические институты
Немаловажным вкладом в обсуждение гендерных вопросов является статья Татьяны Щурко «Гендерный сектор» гражданского общества… (название длинное, даю здесь в сокращении), которая была опубликована в «ARCHE» 2015 (4).
Если взять в скобки пару неудачных попыток сформулировать объяснения для приведенных фактов, то статью можно считать основательной и содержательной. Текст носит преимущественно описательный характер, однако в нескольких местах дали себя знать идейные установки автора (что само по себе есть позитивным моментом, поскольку делает статью интереснее). Одну из таких установок хочу здесь привести и сделать ее отправным пунктом для дальнейших — более размашистых — размышлений.
В упомянутой статье автор Щурко ставит на вид Национальной гендерной платформе, что та весьма узко понимает концепт «гендерного равенства». Платформа — поясняет авторша — сосредотачивается лишь на включении женщин, наравне с мужчинами, в публичное пространство, то есть в институты уже существующие. Тем временем — этот тезис авторши хочу специально выделить — существующие институты являются андроцентрическими, т.е. они созданы мужчинами для поддержания «консервативных ценностей». Это не есть цитата, но написанное точно отражает мысль, сформулированную на с. 164.
Какие конкретно институты являются андроцентрическими? Все? Некоторые? В статье это не уточняется, однако, взяв во внимание другие публикации белорусских представительниц (-лей) гендерных исследований, можно определить, что такими институтами являются прежде всего: Церковь (и религия вообще), традиционная семья и (вероятно) авторитарное государство.
И вот здесь-то вырисовывается первое отличие белорусских gender-studies от их западноевропейских аналогов. Может быть, это отличие лишь случайное, а может и нет. Так или иначе, на него следует обратить внимание. В напрочь секуляризированных западноевропейских кругах клеймение религиозных институтов с позиции гендерных исследований уже давно перестало быть дежурным занятием. Безусловно, тема «патриархального гнета» со стороны Церкви, так же как «апрессивной» функции «традиционной» семьи, по-прежнему присутствует в тамошнем гендерном дискурсе, но не они выходят на первый план как объект «деконструкции». Угадайте же с трех попыток, что — с позиции западного гендеризма — является твердыней патриархального гнета? Правильный ответ: наука. Будь я правоверным гендеристом, я должен был бы применить это слово с прилагательным: «традиционная наука». Но что подразумевается под этой «традиционной наукой»? Теология? Метафизика? Астрономия Птолемея? Что ж, они — само собой. Но не только они.
2. Физика и математика как институты гендерного неравенства
В 1999 году Шведское образовательное агентство (правительственное учреждение, курирующее образовательную сферу во всей стране) опубликовало на своем официальном сайте текст Мойры фон Райт на тему «равенства в учебниках по физике»[1]. Благодаря одному шведскому интернетчику, переведшему ряд фрагментов на английский, у меня была возможность ознакомиться с отрывками этого документа. На странице 24 читаем: «Идея безусловного преимущества научного мышления несовместима с идеалами равенства и демократии». В принципе, с этим тезисом можно, по крайней мере частично, согласиться, ведь действительно человеческую жизнь более богатую и разнообразную, чем то можно ухватить с помощью научных методов. Однако то, что идет дальше в тексте, заставляет обеспокоиться каждого, кому небезразлична судьба науки. «Основанное на фактах, объективное знание представляет собой то, что с феминистской точки зрения обычно воспринимается как мужское знание» — читаем на с. 59. Дальше — больше: «Гендерно-сознательнаяи гендерно-чувствительная физика требует реляционного подхода к физике, в связи с чем значительная часть традиционного научного содержания физики должна быть удалена [из учебных материалов]» (стр. 65). Да, речь идет о современной физике. Она создана мужчинами, она в связи с этим андроцентрическая и служит поддержанию «консервативных ценностей».
Американская философ науки Норетта Кёртге (Noretta Koertge) в одной из своих книг рассказывает, как однажды попался ей очень курьёзный силлабус к академическому курсу по математике. В графе «навыки, которые студент должен приобрести после прохождения этого курса» было указано следующее:
«[Студент(ка) будет уметь:]
1. Описать политический характер математики и математического образования.
2. Описать гендерные и расовые различия в математике и показать их социологические последствия.
3. Исследовать факторы, влияющие на гендерные и расовые различия в математике.
4. Критически оценить евроцентризм и андроцентризм в математике».
Вот перед нами — очередной патриархальный институт, твердыня «консервативных ценностей» и источник гендерной несправедливости: современная математика.
Я привел здесь два примера, для иллюстрации. У меня есть папка, в которой я собрал вполне исчерпывающую коллекцию текстов гендерных исследовательниц (-телей), в которых они систематически, с завидной настойчивостью, вскрывают «патриархальные» и «андроцентрические» элементы в биологии, физике, физиологии, логике, математике, социологии… короче говоря, во всех областях науки, кроме гендерных исследований. У кого будет желание, могу показать коллекцию.
3. На фоне сказанного: в чем особенность белорусских gender-studies?
В текстах белорусских гендерных исследовательниц (-телей) сложно отыскать подобные мотивы. Как было уже подмечено выше, они значительный упор делают на «деконструкции» религии, (традиционной) семьи и «консервативной» морали. Моя гипотеза на этот счет такова: белорусским гендеристам невыгодно сейчас демонстрировать неприязнь к науке и научной методологии, поскольку это снизило бы эффективность риторики «просвещенного» и «научно обоснованного» характера гендерного движения, каковую (риторику) столь старательно культивируют адепты gender-studies. Другой возможный фактор, который не исключает первого: неосведомленность в методологически-эпистемологических дебатах. Западные гендерные исследовательницы (-тели) в своем большинстве имеют за собой солидный курс «традиционной» теории познания и «традиционной» философии науки, а их баталии с оппонентами преимущественно происходят на методологической почве. В связи с этим, их методологический словарь богаче и они иногда могут поразить своей эрудицией в области методологии, истории науки или теории познания. А это, в свою очередь, позволяет породить «прометеевский эффект»: вот, мол, это те светочи, которые прошли через лабиринты «традиционной» методологии, узнали ее изнутри, поняли ее «андроцентрический» характер и теперь умеют блестяще вскрывать темные интенции ее создателей. Здешние гендеристы не получили столь высокой дозы «традиционной» методологии. Это делает их, с одной стороны, более «невинными» и в меньшей степени изувеченными оковами «традиционного» научного мышления; с другой стороны — заставляет их быть более осторожными в атаке на современную науку как один из бастионов злостного патриархализма.
То, что я представил в предыдущем абзаце — это, повторюсь, гипотеза, которую, при поступлении новых фактов, готов пересмотреть. Но то, что могу утверждать с большой дозой уверенности, это следующее: гендерные исследования, аналогично ряду других «критических» исследований, характеризуются небывалой легкостью в обнаружении «патриархального гнета» и «микропрактик насилия» в самых разных сферах — будь то Церковь, будь то наука, будь то просто вера в семейные ценности. Методы (если их вообще можно так назвать) изобличения упомянутого «гнета» настолько непрозрачны, что приходится всерьез задумываться: гендерные исследования — это на самом деле исследования, или, как может оказаться, манипуляции.
Да, в Западной Европе (и США) gender studies обрели довольно сильную позицию в академических кругах. Но надо отметить, что там тоже постоянно оказывается им противодействие в виде компетентной методологической полемики со стороны сторонников научного рационализма. Единственное, что гендеристам удалось навязать западной академии — это обязательное применение формы «he/she» (или просто «she») в научных (англоязычных) текстах. Многие ученые, особенно молодого поколения, с определенным скепсисом подходят к этой языковедческой реформе; местоимение «he», отнесенное к гипотетическому лицу, всегда функционировало как условная гендерно-нейтральная форма, а обязанность использовать по каждому случаю громоздкое «he/she» лишает естественности устную коммуникацию, а на письме выглядит неэстетично. Однако, многие ученые, в том числе далекие от гендерных идей, восприняли эту мелкую языковую реформу, да и правда: зачем спорить по пустякам. Другое дело — попытка гендеристов навязать «альтернативную» методологию, где игнорируются принципы проверяемости, логической связности и терминологической ясности. Здесь уж гендерным реформаторам не было позволено зайти слишком далеко.
И вот в этом месте вырисовывается очередное отличие между состоянием гендерных исследований в Беларуси и их аналогов на Западе. В белорусской гуманистике методологическая культура находится на таком уровне, что можно не отличать «концепт» от «концепции» или путать аргументацию с пояснением — и никого это не будет волновать. Появление на белорусском гуманитарном горизонте gender-studies плюс низкая методологическая культура дает следующий результат: принятие или непринятие гендерных теорий происходит на базе идеологических ассоциаций или/и чисто конъюнктурной калькуляции. В первом случае это выглядит примерно так: вариант А: я — консерватор; gender-studies — оппоненты консерватизма, значит, я — против «gender». Вариант Б: я — прогрессивный либерал, гендерные исследования — это прогрессивное явление, значит, я их поддерживаю. Во втором случае выбор «за» или «против» обусловлен более земным вопросом: Какие у меня шансы сделать карьеру, когда я примкну к «гендерному» лагерю? Собственно методологические аргументы «за» или «против» отходят на задний план. К сожалению.
[1] Оригинальное название: Genus och text. När kan man tala om jämställdhet i läromedel? (Гендер и текст. Как говорить о равенстве в учебных материалах по физике?)
