Бывший политзаключенный Николай Дядок отвечает на вопросы сайта palitviazni.info.
Дело «слепили»
— Уголовное дело, арест, изолятор… Николай, как это все воспринималось пять лет назад, как переносилось?
— Что касается ареста, то это, естественно, был шок. Как бы ты не готовился к такому событию, а оно все равно будет неожиданностью. Поражала абсурдность обвинений и то, что, несмотря на отсутствие каких бы то ни было вещественных доказательств или свидетелей, меня продолжали удерживать за решеткой.
Я не имел иллюзий относительно нашей судебной системы, но не ожидал такого цинизма. Уголовное дело «слепили» из ничего, не ожидал такого пренебрежения к нормам закона.
— Что было сложнее всего в первое время пребывания за решеткой?
— Я не даю ответа на этот вопрос, потому что не хочу, чтобы каратели знали, на что нужно давить политзаключенным, чтобы им было «сложнее всего».
— А как местный контингент в неволе относился к «политическим»?
— Примеров однозначно отрицательного отношения, кроме зэков, которые чуть ли не в открытую работают на администрацию, не припомню. Часто встречал сочувствие, так как у людей в головах заложено, что пойти против власти — это даже более тяжкое преступление, чем убийство. Поэтому посматривали на нас с уважением вперемешку с удивлением. Но в целом отношение было в границах от очень положительного до нейтрального.
— Каким сегодня вам помнится суд? И насколько неожиданным был приговор?
— Суд воспринимается, как спектакль, разыгранный для того, чтобы обеспечить видимость «законности». Думаю, все сроки заключения нам были предрешены КГБ еще на первом этапе следствия. Еще в изоляторе временного содержания, когда со мной работали оперативники КГБ, один из них сказал: «Ну получишь 4—4,5 года, а эти «экстремалы» (он имел в виду Дубовского и Олиневича) — по 7—8 лет». Как видите, предсказания сбылись почти стопроцентно. За исключением того, что Дубовского они так и не нашли. Обращаю внимание — это было сказано даже не до того, как нас признали виновными, а в то время, когда против нас еще не было официального обвинения.
Мрачное место
— Горецкая колония, наверное, тоже останется в вашей памяти. Что это за место?
— Место довольно мрачное. Колхозно-совковый менталитет администрации накладывается на то, что абсолютное большинство зэков доведены до рабского состояния. Все это создает своеобразную атмосферу, в которой человеку, привыкшему быть активным и независимым, очень сложно. Администрация не идет на диалог, разговаривает с заключенными исключительно языком принуждения, берет, как говорится, нахрапом. На моей памяти парню дали 6 месяцев ПКТ (помещение камерного типа) только за то, что тот на повышенных тонах пообщался с замполитом. Начальник колонии может зэка обложить матом — это чуть ли не в порядке вещей.
Чтобы облегчить себе жизнь, администрация значительную долю контроля над зэками перекладывает на так называемых «блатных», которым даны полномочия на применение физической силы против «непокорных». Например, в отношении тех, кто пишет жалобы. Выписывать независимую прессу многие тоже боятся, поскольку это сразу привлекает внимание со стороны оперативников. Боятся писать жалобы даже по своему делу, не говоря уже об условиях содержания.
— Кстати, что касается условий содержания…
— Я видел, что режим становился жестче едва ли не с каждым месяцем. То запретят «неуставные» полотенца, то вещи в тумбочке «строго по описи», то начинается борьба с «головными уборами неустановленного образца»… Одним словом, делалось все, чтобы усложнить заключенному жизнь, превратить ее в настоящее «отбывание наказания».
— Можно ли было пожаловаться на условия содержания?
— Жалобы оттуда не выходят вообще. Не попадают ни в Департамент исполнения наказания МВД, ни в прокуратуру. Администрация при этом делает вид, что ничего не произошло, и талдычит: «У нас все по закону»…
Что касается отношения к «политическим», то к этой категории людей оно еще более строгое и жесткое. До меня там были Дашкевич и Парфенков, со всеми была одна и та же история, что и со мной. С первых минут в колонии попадаешь в водоворот «оперативной разработки». Тебя окружают стукачами, информаторами, которые докладывают о каждом твоем шаге оперативникам. Людей, с которыми ты общаешься и пьешь чай, отправляют в ШИЗО (штрафной изолятор), чтобы ни у кого не было желания с тобой общаться и дружить. Переписка проходит более пристальное цензуру — не менее трех стадий контроля (цензор, оперативник, начальник отряда). Периодически начальник отряда и оперативник вызывали на беседу. И традиционно (раз в месяц-два) на тумбочке внезапно находилась пыль или внезапно обнаруживалось, что ты не побрился. А это — 10 суток в ШИЗО. Делали это, чтобы доложить кураторам из спецслужб, что с осужденным «проводится профилактическая работа». Правда, со мной было еще проще. Я потребовал достойной оплаты работ и отказывался работать бесплатно, поэтому им не пришлось ждать 2 месяца, чтобы меня закрыть «под крышу».
«Выход был один — порезать вены…»
— Многие политзаключенные рассказывали, что штрафной изолятор — это настоящий ад…
— Штрафное изолятор — это очень маленькая камера (примерно 1,8х2 метра), в которой осужденный отбывает наказание за «нарушения» в колонии. Бывает, что в ШИЗО и по 6—8 человек сидят, тогда камеры больше. Там есть уборная, краник с водой, табуретка, привинченная к полу. На стене — дощатые нары, которые на ночь отстегиваются «вертухаем» из коридора. Формально посадить в ШИЗО можно за любое нарушение — хотя бы за незастегнутую пуговицу или за то, что в тапках вышел за пределы отряда.
В ШИЗО нельзя брать с собой ничего — ни книг, ни бумагу с ручкой, ни журнал, ни газету. Только туалетные принадлежности. Если 10 суток еще можно выдержать в своих мыслях, то с длительным сроком обычно начинаются сложности, особенно у экстравертов, которые привыкли к разговорам, да у тех, кто не умеет сам себя занять.
— Что самое трудное в ШИЗО?
— Холод и невозможность нормально спать. Спят там обычно на дощатом полу (рядом с батареей), и каждые 20—30 минут (а то и чаще) просыпаешься от холода. Приходится вставать, отжиматься или приседать, пока не согреешься. А потом снова засыпаешь. На те же 20 минут. И так всю ночь. А днем спать запрещено — можно получить еще 10 суток, не выходя даже из ШИЗО. Вот такой замкнутый круг.
— Как пришла решимость порезать себе вены?
— Меня посадили в настолько холодную камеру, что я понял — если останусь там на 10 суток, то оставлю все свое здоровье. Пришлось пойти на решительный шаг, ведь мои просьбы перевести меня в другую камеру администрация игнорировала.
Ты — не один
— Письма, поддержка с воли. Насколько это помогало?
— Помогало невероятно! Теперь, на свободе, я понимаю, что до меня не дошли десятки, а может, и сотни писем. Но когда находишься в неволе, очень важно знать, что ты сидишь за правду, за нечто высокое и светлое. А не за то, что какую-нибудь «мобилу» украл. Если знаешь, что за твоей спиной на свободе множество людей одних и тех же с тобой убеждений, что ты, как бы банально не звучало, не один — это очень помогает.
А еще помогало само понимание того, что я принадлежу к некоему огромному мировому сообществу, уходящему своими корнями в глубину веков. Анархизм — это идея, за которую отдали свои жизни сотни тысяч людей. И мне не было стыдно являться одним из тех, кто за эту идею страдает. Акции в мою поддержку проводили соратники из разных стран мира, и это вдохновляло неимоверно, когда видел, что кому-то за тысячи километров отсюда есть дело до тебя и твоих проблем.
— В свободное время чем пробовали себя занять?
— Большую часть времени занимало чтение. Прочитал очень много книг, выписывал и прессу. Много времени занимали ответы на письма. Старался каждый день заниматься спортом или йогой. Короче, делал все, чтобы не сидеть без дела и проводить время с пользой, а не тратить его впустую.
Тюрьма воспитывает
— Освобождение, наверное, было для вас неожиданностью?
— В самый обычный тюремный день в камеру ПКТ зашли 2 офицера и сказали, чтобы собирался с вещами. Куда? Зачем? Ничего не отвечали… Отвели меня на КП, там уже стояли мои вещи из отряда. Там и объявили, что освобождают. Добавили, что даже не знают, на основании чего. Потом проверили мою личность и вывели за ворота. Там меня уже ждали трое в штатском. Они посадили меня в машину (тоже отказывались разговаривать), отвезли на вокзал в Оршу, довели до поезда, дали билет, посадили в вагон. И — домой!
— Сегодня уже можете сказать, что вам дала тюрьма, если вообще хоть что-то дала?
— Тюрьма дала мне очень многое. Первое — это вера в солидарность. Я на своем примере увидел, как солидарность и взаимопомощь могут разбить тюремные стены. Во-вторых, я стал строже относиться к себе, к своим недостаткам и поступкам. Тюрьма учит отвечать за свои слова и поступки, ведь это то место, где одно неосторожное слово может сломать всю жизнь. В этом плане, пожалуй, тюрьма воспитывает.
— Может ли тюрьма перевоспитать человека?
— Не думаю, что это — то место, где из преступников делают законопослушных людей. Цель в колонии одна — сломить волю. Но, если воля человека сильнее тюремного режима, то человек только укрепится в своих убеждениях. А если слабее, то что может дать обществу человек со сломанной волей? Это человек без моральных принципов, который руководствуется лишь одними инстинктами. Таких людей в колонии очень много. В некоторых местах — даже большинство. Механизм выдворения из общества наиболее активных при помощи тюремной системы исчерпывающе описал Игорь Олиневич в своей книге «Еду в Магадан».
Особенность тюрем и колоний в том, что они человека со стержнем делают еще более сильным, а человека так сказать «подгнившего», в котором есть зерно подлости, предательства, лжи, делают окончательно гнилым.
Настоящей воспитательной работы с зэками не ведется. Все построено на запугивании и унижениях. Все «воспитание» — формальное и исключительно для галочки. Какие-то там периодические лекции или беседы не воспринимает всерьез никто — ни зэки, ни те же офицеры, что их проводят. Работа ведется только в оперативном (выявление недовольных и слишком активных) и режимном (строжайшее следование бесчеловечным правилам) направлениях.
Что дальше?
— Как встретила вас свобода? Что за это время уже успели сделать?
— Очень тепло встретили родные и соратники. Правозащитники также не оставили без внимания. Главное, что успел сделать — восстановился в ЕГУ. Также прохожу сейчас медицинские обследования, поправляю здоровье.
— Изменилось что-либо в стране за то время, пока были за решеткой?
— Очень изменился Минск. Стало больше многоэтажных домов, каких-то бизнес-центров…. Вижу, что старый город искалечили окончательно. На улицах стало больше видеокамер. Смотришь в глаза людей — все какие-то запуганные, пришибленные. Общая атмосфера угнетенная — таково субъективное ощущение.
— Освобождение политзаключенных стало предпосылкой того, что Европа приостановила действие санкций в отношении белорусских чиновников. Как оцениваете этот шаг?
— Как часть геополитической игры между США/ЕС и Россией. Белорусская власть заняла очень удобную позицию, когда в условиях конфликта между Западом и Востоком может, как говорится, «доить» обе стороны конфликта. И лояльность обещать — и одним, и другим. Но, полагаю, этот период потепления или некоей псевдолиберализации будет непродолжительным. Он продлится ровно до того момента, пока не появится массовое движение или политическая группа, которая начнет представлять угрозу режиму. Тогда вновь начнется по отработанной схеме: аресты, репрессии, суды… Всем белорусам, которые борются за перемены в стране, нужно быть готовыми к этому и не рассчитывать на легкую победу.
***
Николай Дедок. Родился 23 августа 1988 года в Брагине. Окончил юридический колледж БГУ. Поступил в Европейский гуманитарный университет на отделение политологии, учился заочно. Работал в коллекторской фирме. Член движения белорусских анархистов.
Был задержан 3 сентября 2010 года в качестве подозреваемого по делу «О нападении на посольство Российской Федерации», но дело рассыпалось, и Николая обвинили в участии в несанкционированной акции у здания Генерального штаба. Ему было предъявлено обвинение по статье 339, части 2 Уголовного кодекса — хулиганство. 27 мая 2011 года Заводской суд Минска приговорил Дедка к 4,5 годам лишения свободы в колонии усиленного режима.
Начал отбывать наказание в Могилевской колонии № 15. За решеткой женился. В октябре 2011 года Правозащитный центр «Вясна» и Белорусский Хельсинкский комитет признали Игоря Олиневича, Николая Дедка и Александра Францкевича политическими заключенными.
26 февраля 2015 года по Могилевской тюрьме (за несколько дней до окончания основного срока 3 марта) состоялся суд по обвинению якобы в «нарушении режима отбывания наказания по статье 411 Уголовного кодекса РБ», который приговорил Николая Дедка еще к году заключения в колонии строгого режима. 30 апреля суд кассационной инстанции оставил этот приговор в силе.
22 августа 2015 года в числе шести политзаключенных освобожден по решению главы государства.
