Прежде всего, хочу предупредить читателя о том, что данная статья не относится ко всем без исключения жителям белорусского села, и подгонять всех и каждого под некие штампы неверно и даже вредно, но вполне допустимо сформулировать некоторые закономерности, чем мы и займемся в статье ниже.
Безусловно, само название звучит довольно провокационно и даже режет слух, однако настолько ли здесь все просто? Люди, знакомые с историей нашей страны, хорошо знают, что становление белорусской нации происходило в деревне. Отсюда в конце XIX — начале XX века, а не из городской среды, как это происходило у многих других европейских народов, возникла наша нация. Многие лидеры национального возрождения в конце ХХ века, когда происходило становление независимости нашей страны, возлагали большие надежды именно на деревню как на социальный феномен, в котором еще не произошла массовая русификация, уже успевшая к тому времени произойти в белорусских городах (знаменитая формула Дубовца «Мова. Вёска. Вільня»). Массовая урбанизация Беларуси не перенесла белорусский язык в город, но уничтожила его повсеместно.
На мой взгляд, этот процесс наложился на глубокий исторический опыт в психологии целого народа. Вспомним хотя бы польскоязычную шляхту, русскоязычное дворянство. В результате мы получили стереотип отношения к белорусскому языку как к «мужыцкай мове», как к чему-то местечковому. Во многом этот штамп культивировала белорусская культура начала ХХ века. Примечательно, что в советское время термин «мужицкая мова» трансформировался в существующий поныне термин «колхозный язык». Произошло это под влиянием социальных реалий, вроде коллективизации, но сегодня данный штамп сохраняется. Однако перейдем непосредственно к теме статьи. В настоящее время я студент, получаю гуманитарное образование в одном из минских вузов, и к размышлениям на эту тему меня подтолкнуло именно мое окружение. Это люди, которым сегодня от 18 до 22 лет, то есть родившиеся уже в независимой Беларуси.
Иногда, приглядевшись к отдельным индивидам, можно понять психологию больших групп. Для меня таким индивидом стала староста одной из групп, девушка, которой нет еще и 20-ти лет. Одна из обязанностей старосты — отмечать посещаемость студентов, и если другие старосты считали возможным «прикрывать» пропуски одногруппников, то староста этой группы выделялась повышенной принципиальностью, отмечая всегда все пропуски, за что заслужила большую нелюбовь своих же одногруппников. Девушка эта из небольшой деревни в Могилевской области, является убежденной активисткой БРСМ и участницей всякого рода официальной самодеятельности. Однажды, объясняя свою принципиальность, она произнесла, по-моему, сакраментальную фразу: «Я не хочу возвращаться в свою деревню работать, я хочу остаться работать в Минске, в университете, если я буду всех отмечать, администрация будет видеть, что я им предана, и будет считать, что я им буду нужна тут».
Вдумайтесь в слова девушки, которой нет еще и 20-ти. Ведь это психология целого общественного слоя нашей страны, разве нет? Действующая власть превосходно понимает эту психологию. Для удовлетворения потребностей городской интеллигенции, протосреднего класса, власть должна обеспечивать соответствующие материальные, и не только материальные, условия. Согласно пирамиде Маслоу, потребности этого класса довольно высоки, и в условиях осуществляемой здесь политики обеспечить их невозможно. А для большинства вчерашних сельчан достаточно обеспечить два условия: «по 500» и «чтобы не возвращаться в свою деревню». То есть потребности большинства сельчан невелики, если сравнивать с городским населением.
Объективно, уровень жизни в деревне куда ниже, чем в городе, и человек сумевший вырваться оттуда, безусловно будет благодарен за оказанную в этом помощь. Именно поэтому действующая власть сделала ставку на сельское население. Созданы преференции для поступления сельчан в вузы, на высших должностях пребывают, за очень редким исключением, выходцы из деревни. Если в СССР было важно иметь рабоче-крестьянское происхождение, то в сегодняшней Беларуси при назначении руководителя, можно сказать, негласно действует приоритет крестьянского происхождения. Власть знает, куда надавить — и давит.
Темой для моих размышлений и статистических выводов в вузе стал ритуал вступления в БРСМ. По традиции оно у нас добровольно-принудительное, хотя при определенной настойчивости от тебя могут и отстать. На потоке — 90 человек, из них 37 являются жителями сельской местности. И вот, сентябрь месяц, зеленые еще студентики сидят в аудитории на первых в жизни лекциях, готовятся стать на новый путь. А кто им может помочь в этом? Конечно, университетская организация БРСМ, которая обещает одним — много сладких пряников, а другим, тем кто не захочет вступать, — кнут. В итоге кнут они пообещали применить в отношении семи из 90 человек, но самое примечательное в том, что в числе этих семи не оказалось ни одного выходца из деревни, что не кажется простым совпадением.
Для чистоты эксперимента я собрал аналогичную информацию на курсах, старше и младшего моего, и вот какие цифры я получил. Старший курс — 96 человек, из них 39 выходцы их села, 5 человек не являются членами БРСМ — все они жители города. Младший курс — 73 человека, из них 25 сельчан, в БРСМ не состоят 5 человек, один из них сельчанин. В голову приходит фраза одного кремлевского пропагандиста: «Совпадение? Не думаю». Всю эту информацию знают в вузе: ведут статистику о сельском / городском составах учащихся, о членстве в БРСМ, профсоюзе и т.д.
Читатель может задаться вопросом: а что собственно антибелорусского в этом? То есть вот мы видим по этой статистике, что значительная доля сельской молодежи придерживается весьма конформистского мировоззрения, так сказать, приспосабливается к окружающей действительности. И такое возражение в определенной степени верно, поэтому поделюсь еще несколькими наблюдениями, полученными в среде современной белорусской молодежи.
Наблюдения эти касаются отношения молодежи к белорусскому языку, во-первых, и к политике, во-вторых. Разница между городской и сельской молодежью весьма существенна. Трудно понять почему, но студенты из города, услышав, что ты разговариваешь с ними по-белорусски, относятся к тебе с неким особым уважением, говорят, что сами хотели бы разговаривать по-белорусски, но по тем или иным причинам не решаются, и т.д. Совершенно иное отношение проявляют в большинстве своем выходцы из деревни. Услышав белорусский язык, они смотрят на меня как на идиота: именно из уст той самой девушки-старосты я услышал нечто, вроде «мне белорусский не нравится, он колхозный». Белорусскую же лексику она употребляет исключительно для того, чтобы высмеять что-либо белорусское. Подобное отношение — иногда даже агрессивное — я встречал у сельской молодежи очень часто.
То же самое можно сказать о взглядах на политику. Если у городской молодежи отношение к властям или безразличное (преимущественно), или негативное, то сельская молодежь — она другая. В основной массе она тоже безразличная, однако часто встречается и позитивное отношение. Вновь вернусь к нашей главной героине. Часто в ее речи можно услышать: «Эти змагары!». Ничего не напоминает?
Вот мы и пришли к тому, что большинство сельской молодежи сегодня просто ненавидит белорусскую национальную идею — в отличие от значительной части городской молодежи. Вот вам и «русский со знаком качества». Почему так произошло и кто в этом виноват? Официальная пропаганда? Психологические комплексы? Мне кажется, что причины в данном случае наложились одна на другую. Белорусская деревня в XXI веке превратилась из колыбели белорусской нации в самый антибелорусский ее элемент, в место, откуда нынешняя власть черпает основные кадры, где к белорусскому языку молодежь относится как к чему-то враждебному. Фактически, город и деревня меняются ролями по сравнению с 60—70 гг. ХХ века. Именно в среде городской интеллигенции, городской учащейся молодежи, разного рода хипстеров теплится сегодня белорусская национальная идея. Белорусскому движению очень важно понять, каким образом оно могло бы повернуть сельскую молодежь к национальной идее и вырвать ее из потока пропаганды. Именно на нее власть делает свою ставку. Без этой, самой последней своей опоры, у власти нет будущего.
Продолжение дискуссии:
Белорусская деревня как самый белорусский элемент. Пишет историк Василий Герасимчик
