Давно хотел сказать про Джона Сильверой, но начну издалека, продолжу на отдалении и окончу не совсем о нем. Итак.
Когда я только начинал писать свои «письма», в «Ниву» в первую очередь, я был, знаете, каким пламенным? Страшное дело. Никого в мире не знал и меня никто не знал. Говорил ровно то, что думаю и абсолютно не интересовался, «чем мое слово отзовется». А слова, между тем отзывались. Я ведь думал, что сам пишу и сам же читаю, поэтому страшно удивлялся, когда, представляясь в незнакомых компаниях, слышал: «А, знаем, знаем». «Что знаете?» — думал я, меряя всех по себе, со своей плохой памятью на имена и, вообще, латентной интровертностью.
Обычно, после личного знакомства и «знаем-знаем» я выслушивал претензии вроде того, что в белорусском языке нет мата, а у меня есть, что зато в белорусском языке существует концентрированное уважение и мировая любовь, а внутри меня нет. Потом я выслушивал малоизвестные мне имена всех выдающихся деятелей, кого я обидел, потом мне говорили, что все это какая-то нелепость, ведь в жизни я такой золотой, ну такой золотой, что просто обо…ся и не жить. И что нужно, чтобы Стась живой соответствовал Стасю бумажному.
И я постепенно проникался благодарностью. Незнакомые люди, хотя и с оговорками, говорили, что я — «дорогой Стась». Это очень приятно. Ну очень.
Поэтому я радовался, но вскоре забывал и писал себе всякое. Писал и постоянно подчеркивал, что я ничей мальчик и, как акын, что вижу — о том и пою. Что я умею и матом, и вот так, и вот этак и, конечно, бескомпромиссно. Короче — ах, как я был собой доволен. Ну и действительно — не жизнь, а мечта: выбираешь себе такую позицию — надо всеми, и оттуда, с высоты, рассказываешь, кто чего стоит. Изобличаешь, так сказать. И прежде всего — тусовочки.
Тусовочки, конечно, будучи «своим мальчиком», признаешь особым злом, ведь с какой стороны ни глянь, но их основная функция — легитимизация участников. Вот, допустим, есть у нас очень абстрактный деятель Икс. Сам собой он ежедневно вытесняет воздух соответственно своим объемам и больше о нем сказать нечего. Но как только появляются люди, которые назовут его крупнейшим мозгом современности, он сразу приобретает не только объем, но и вес. Надо просто найти людей, которые возьмут на себя грех дефиниции. Но эта задача решается очень просто: ты сам должен 100 раз назвать «величайшими этими самыми» пару десятков других дядей и тетей, которые больше всего в жизни хотят говорить хоть что-нибудь «в народ». И потереть лампу. Ты слукавил и назвал, они из благодарности слукавили в ответ — так и возникает страшно элитарный кружок величайших мозгов. И, по большому счету, хрен бы с ним, если бы не одно обстоятельство. Кружок мозгов никогда не бывает доволен обыкновенным декларированием своей национальной значимости. Кружок начинает путать свою жизнедеятельность с национальными интересами и в определенный момент может, например, приписать себе право и обязанность выдавать мандат на полезность. Допустим, появится у нас условный Z, который, блаблабла, решит рубить гидру и с целым народом «гутарку весці», а из глубины кружка ему и скажут, мол, «э, нет!». И мол, ты, прежде чем «весці» и рубить, — докажи. Ты приди к нам, стань в первую позицию, покрутись, станцуй. Поклянись и докажи. А там поглядим. А то — ишь, деловой — гидру рубить…
Ну и вот с такими мыслями начинаешь, значит, изобличать. И в этот момент у тебя появляется много единомышленников, которые готовы, например, изобличать не меньше тебя, а удобнее всего изобличать коллективом. Тусовочно.
Ну и, короче говоря, всяких компаний, где «меня знают», становилось все больше и больше, и я познакомился и с тем и с этим… А я вообще такой чувак, склонный к рефлексии, и мне все время жалко людей и, поговорив, я вечно проникался экзистенциальным трагизмом собеседника. И, конечно, я мог писать и о том, и о сем, но о конкретном вот этом человеке уже не мог, поскольку мы с ним как бы знакомы, и выпивали по случаю, и руки жали друг другу, а у него своя правда и, «вааще, семья и дети». А бывает, что тебя назовут мозгом. Ну не величайшим, но все равно. Невозможно оторваться. Мало того, что слушаешь — начинаешь верить. Ну из благодарности в ответ, и тебе опять что-нибудь приятное…
Проходит время — и об этом не напишешь и о том. И все мы приятные люди, и ты как бы и в той компании, и в этой, и еще вон там — «свой человек». И совершенно незаметно наступает момент, когда ты уже ни хрена не пламенный и, вместо того, чтобы говорить, что думаешь, ты «озабочен, как быть объективным». Ты «осознаешь ответственность». Ты «не делишь мир на черное и белое». Короче говоря — превращаешься в ту самую хрень, которую ты пару лет назад бескомпромиссно разоблачал, когда еще был пламенным. И в моменты искренности с самим собой понимаешь, что мог бы, но не стал. Не состоялся и что нужно или что-то менять — или закругляться. Потому что параллельно с тобой существует условный Джон Сильвер, такой, каким ты собирался быть, но выбрал тусовочки, где тебя знают всякие приятные люди, а он выбрал говорить то, что думает, и никому ничем не быть обязанным. Так вот, если искать в чем сила, брат, то, наверное, в Джонах Сильверах. А в тусовочках приятных людей — не искать. Вот так.
