Змитер Савка (1965—2016) — известный белорусский языковед, соавтор книг «Беларускія слоўнікі й энцыкляпэдыі. Бібліяграфія» и «Беларускі клясычны правапіс», был одним из авторов программы «Моўнік» на телеканале «Белсат». Скончался 9 апреля 2016 года от онкологического заболевания. Ему было 50 лет. Похоронен на Западном кладбище в поселке Озерцо под Минском. У Змитера Савки осталось четверо детей.
Змитер Савка, казалось, был рад рассказать о местах своего детства. Говорил мне, что никогда раньше не вспоминал все так детально.
Первая наша встреча не сложилась — шел сильный дождь: «Если Вы настаиваете, то можем пройтись под зонтиками…», — предложил Савка. В другой раз мы встретились, уже в солнечный день, у кинотеатра «Киев».
Родной для Савки бульвар Тараса Шевченко. Единственный в Минске засаженный дубами.
«Это была своего рода гордость — жить на Бульваре», — рассказывал Савка.
Дом, где родился Змитер Савка.
Он провел детство в доме по Веры Хоружей, 35 — это был один из первых здесь многоквартирных домов.
«Дома 33 и 35 по Веры Хоружей построены кооперативами, большинство жителей — ученые и сотрудники Академии наук. Чуть ли не треть всех жителей — евреи. Теперь я понимаю, что родители, возможно, где-то поощряли, чтобы еврейские дети играли вместе. Управлять нами, конечно, было сложно».
Мы с Савкой много говорили об отношениях местных и приезжих, о том, как ладили между собой соседи разных национальностей. С ностальгией Савка вспоминал только что заселенный бульвар Шевченко: «По центру бульвара был «еврейский клуб» — две лавки, где сидели старухи и разговаривали между собой на идиш. Потом кто-то умер, а кто-то уехал, но в 70-е все это еще было».
Достопримечательностью Бульвара был Дядя-в-кепке — около одного из двух гастрономов Дядя постоянно продавал мороженое. «Этакий «дядя-робот», он молча, десятилетиями делал одно и то же. Его, наверное, помнят все местные дети», — улыбался Савка.
Мать
Змитер Савка с мамой Евгенией Родионовной.
Мы встретились с Савкой снова спустя пару недель — он предложил пройти по Сторожевке вместе с его мамой, чтобы та тоже поделилась воспоминаниями. Встретившись на остановке «Театральная», пошли к белому дома над Свислочью — тому, где раньше жила Светлана Алексиевич. Энергичная и оптимистичная Евгения Родионовна работает в этом доме консьержкой, и в 8 утра как раз завершила смену.
Местом работы Евгения Родионовна гордилась: «Здесь жил американский посол, другие послы, посол Японии, у него жена итальянка, и еще живет посол Таджикистана. Американцы, когда уезжали, даже оставили письмо с благодарностью: «Дорогая Евгения Родионовна!..»
Один из самых старинных уцелевших домов на Сторожовке — во дворе «дома Чижа».
Очень трогательно было наблюдать со стороны за отношениями матери и сына: любовь и близость в каждом слове и жесте. Мне особенно запомнились и рассказ Евгении Родионовны — о том, как она сильно кутала маленького сына, постоянно опасаясь, как бы тот не замерз, — и реакция сына, который со смирением в голосе подтвердил: «Да, мама меня, конечно, очень тепло одевала».
Младенчество
Одно из самых ранних воспоминаний в семье Змитера Савки о том, как у них украли коляску, оставленную возле детской поликлиники (ныне в этом здании магазин православных подарков неподалеку от церкви Марии Магдалины).
— Для меня дедушка с бабушкой достали латвийскую коляску деревянную. И однажды, когда мы шли в детскую поликлинику, мама ее оставила у входа, и коляску украли.
— После того как украли коляску, я тебя в ватном одеяльце понесла. И так мне было тяжело, я думала, где мне присесть, чтобы немного отдохнуть, — говорит Евгения Родионовна. — Я чуть перешла тот мостик [через Переспу]. Не помню, где мы отдыхали. Лишь бы тебя не упустить. Ты так вспотел, что все поприлипало. Боялась, как бы не простудился. А потом я через кладку побежала туда, где сейчас Мельникайте, там была милиция. Написать заявление.
— Самое интересное, что потом коляску отыскали. Оказалось, ее украл пьяница, у сестры которого недавно родился ребенок, и он хотел ей эту коляску подарить.
— Оказалось, сосед с соседом поссорились, из-за кур: от одного к другому ходили куры. А сосед знал, что тот, другой, коляску украл и отдал племяннице. И пошел в милицию и сообщил. Я ездила на автозавод забирать коляску. У нас осенью украли, в сентябре. Так мы зиму перезимовали без коляски и лето обходились, и только следующей зимой, перед Новым годом, нам написали письмо: приходите за коляской. Я ездила забирать. А тогда же коляску не купить! Купили дед с бабой в комиссионке. Рижская коляска была.
О знаковом здании бывшей детской поликлиники на улице Кропоткина Змитер Савка еще вспоминал: «В поликлинике были витрины в виде раскрашенных стекол с дидактическими рисунками и поучительными текстами. Ну, например, у зайца болят зубы, и ему незачем страдать, а надо идти поскорее к врачу и лечить зубы. Если хотелось как следует это рассмотреть, можно было воткнуть штепсель в розетку, зажигалась лампочка и подсвечивала витрину. Я когда был маленьким, сам не осмеливался, но если с мамой, то включал, рассматривал. Сильно мне это запомнилось».
Чаще всего на прогулку с маленьким сыном мать ходила на бывшее Сторожевское кладбище — в парк вокруг церкви Марии Магдалины: там и спокойно, и, к тому же, были проложены дорожки.
— Рядом со «Спартаком» мы проходили. Там хорошо было, крестов осталось немного деревянных, но мало».
Кинотеатр «Спартак». В настоящее время здание перестраивают под Молодежный театр.
Район Шанхай, перед нынешним Молодежным театром, 60-е годы.
Змитеру Савке эти рассказы матери радости не доставляли: для него, взрослого, это место воспринималось, прежде всего, как кладбище:
— Здесь было полно памятников, могильные холмики начинались от самой церкви. Даже в 80-е годы зайдешь — и все было видно.
— Да, было полно плит. Я помню вдову полковника, — соглашается мать.
Вид с крыльца кинотеатра «Спартак» в 60-е годы ХХ века, фото Юрия Русецкого.
Современное фото, сделанное со стороны бывшего Сторожевского кладбища.
Здесь, у церкви, захоранивают останки, найденные на территории кладбища.
Основание могильного креста.
На этом месте при благоустройстве парка в этом году откопали склеп. После молебна закопали обратно.
Детство
Развлечения и игры детям подсказывала сама Сторожевка. Зимой ходили на горку вдоль Веры Хоружей — от Бульвара до ул. Кропоткина. Тогда гора была значительно выше была, и дети катались с нее на санках.
Теперь на том месте жилой дом, улица и постоянные пробки.
Кстати, и магазин «Тропинка» на ул. Хоружей, 34 в народе называли соответственно рельефу — «На горке»:
— Если в гастрономах на Бульваре чего-то не было, родители говорили: схожу еще «на горку».
Летом все сторожевские дети, в том числе и Савка, ходили купаться на Комсомольское озеро.
В Канатном переулке, который спускается к озеру от Старовиленского тракта, стояли частные дома. Вдоль них бабушки продавали петушков на палочках: желтых, красных, зеленых. Накупавшись, детвора 1970-х охотно «делала кассу» этим женщинам.
По мощенному булыжником Старовиленскому тракту, как и сейчас, ходили трамваи. «Мы с ребятами клали на рельсы монеты — они расплющивались. У меня была одна, очень красивая, я сделал в ней отверстие и года три носил на шее на красной нитке. Когда монета потерялась, идеи [повторить эксперимент больше] не возникало».
Купались не только в озере — во дворах протекала (течет и поныне, но взята в трубу) речка Переспа.
«Мы не знали, что это речка называется Переспа. У нас она называлась ванючкой. А полное название было Великая-Речка-Мать-ванючка».
В ширину местами речка немалая — метров пять, но очень мелкая. Во дворе дома по Машерова, 56 был мостик, а рядом с ним проходила труба, вся в иле.
Здесь был мостик через Переспу.
«Я тогда перешел во второй класс, мы учились во вторую смену. И вот я предложил друзьям, чтобы они натянули веревку, и я, держась за нее, перешел по трубе. Ясно, что я упал в реку. Мама до сих пор вспоминает: помнишь, как ты весь мокрый домой пришел…»
Повзрослев, те же ребята стали постоянными «клиентами» фарфорового завода:
— Лазили на «фа́рфорку», таскали шарики, еще какие-то полуфабрикаты и бракованную продукцию. Но я как-то не лазил, — улыбался Савка.
— Часто работники ходили по квартирам, продавали фарфор. И через забор все дети туда лазили, брак из мусорных баков приносили домой. Насобирают и принесут. И Митька приносил, когда был маленьким, — мать помнит эти вещи иначе.
Фарфоровый завод, который три года назад наконец-таки удалось продать под снос для последующего жилого строительства (хотя на том все и остановилось), становился для окрестных жителей и источником тревог. Евгения Родионовна Савка вспомнила, как «однажды они там что-то неправильно переключили — такой сигнал был, люди подумали, что война, повыскакивали из домов, а оказалось, они что-то не так включили. Ну такая была сирена — на весь район».
К тому же время от времени завод можно было «унюхать»: «Постоянно не пахло, но пятница вечер — это классическое время. Начальство уходило — и они тогда что-то выбрасывали в воздух».
Двор
Заходим во двор, где провел свое детство Змитер Савка.
— Совсем возле нашего дома, где сейчас детсад, был частный дом с садом, ты ходил туда за вишнями, — напоминает мать сыну. — С дедом дружил. Дед даст вишню одну, ну больше не помещалось, ручка маленькая — а спускаться с горки не может и на четвереньках идет. Как увидит деда, так и бежит за ним, дед ему вишен даст. Вишня та потом еще долго стояла…
Присаживаемся во дворе. Савка показывает на ясень рядом с лавкой: «Здесь была площадка, где мы играли в футбол. Это единственное дерево, которое мешало игре, но иногда здесь устраивали ворота. Все, кто жил в этом дворе, должны помнить огромные тополя: была планка набита, и здесь выбивали ковры. Только одно было такое место. На правом тополе на высоте метр восемьдесят был сук, и дети на него забирались. Однажды туда залез я. И упал. Внизу лежали бетонные плиты, там еще уши [из арматуры] торчали, правда, были загнуты. Раньше это никого не заботило: закончилась стройка — валялись плиты десятилетиями. Я прямо на них упал, но ничего не почувствовал, ничего не болело. Так удачно обошлось. Это теперь стараются следить, убирать территорию, тогда об этом мысли не было: построено — скажите спасибо. Однажды я удирал от погони, блестяще ушел, обрадовался и на расслабоне не заметил, как зацепился ногой об ухо плиты. Потом месяцами болело — это к тому, что плиты оставались лежать…»
От обсуждения культуры строительства перешли к теме мусора:
— Контейнеров тогда никаких не было, практика была следующая: строят из силикатного кирпича «домик», и люди сбрасывают мусор через окошко в этом капитальном кирпичном «домике». Была ступенька — дощатая подножка, чтобы легче было выбросить мусор.
— Да выбросали прямо у будки этой, кто туда лазил! — машет рукой Евгения Родионовна.
— Некоторые не поднимались, выбросали под стену. Потом приезжали мусорщики и выгребали.
Осенью жгли из мусора костры. На тех кострах дети жарили хлеб на самодельных шампурах.
Одним людям была радость — новый двор, новая квартира. Другим горе: сносили их нажитые дома и сады. Новые жильцы сочувствовали. Евгения Родионовна рассказала, как один старик из соседнего двора, после сноса его дома, «так расстроился, что стал болеть и умер. Настолько не хотел съезжать из дому, хотя его и близко поселили — в соседнем доме, на пятом этаже…»
«Здесь старые фруктовые деревья все вырубили, раньше этих пустырей не было, — мы проходим через дворы многоэтажек. — Если б кто-то приехал и увидел, он не узнал бы никогда».
Повседневные заботы
Змитер и Евгения Родионовна рассказали об обычных для минского быта 1970-х проблемах: походах по магазинам в поисках продуктов и о том, как добирались на работу.
«Тогда же не было никакого метро, в автобус не сесть. Вот здесь на повороте транспорта с бульвара, — Евгения Родионовна показала пересечение с Веры Хоружей, — можно было простоять тридцать минут утром — и не сесть на транспорт. Приходишь на остановку, там очередь, занимаешь. А как только подходит транспорт, все бегут, никакой очереди не соблюдают! Были старые автобусы, троллейбусы, и к ним можно было прицепиться. Некоторые молодые стояли на углу — не шли на остановку — и цеплялись. Но, бывало, и гибли люди… Мужики цеплялись, даже женщины цеплялись. А трамваи ехали все облепленные. Кондукторшу так придушат, что она никаких билетов не предлагает — ей хотя б на свое место!»
В домике по Червякова, 2/5 была продовольственный магазин, который называли «на Переспе». «Я помню, — говорит мать Савки, — как тут языки продавали по рубль семьдесят. Я постояла и набрала языков. Мы их наотваривали, кожу поснимали и ели. Так вкусно было! А очереди — по четыре часа стояли. За апельсинами. По шесть часов за бананами» (экзотические фрукты продавали на углу бульвара Шевченко).
Еще один старый гастроном находился на пересечении Даумана и Кропоткина, перед нынешним «Белинвестбанком». «А напротив был овощной магазин, и там всегда такая огромная лужа стояла! А сколько пьяных у гастронома валялось — это не передать, я столько никогда не видела! И днем! Помню, девка лежит пьяная, я думаю: наверное, ей плохо. Идут ребята молодые, они подошли к ней, а она как плюнет в них!»
Евреи
Змитер Савка был на четверть евреем: бабушка по отцу — еврейка из Бобруйска. Эту кровь Савка в себе ценил и еврейской культурой интересовался с детства.
Вместе с другом они ходили в единственную в БССР синагогу (на пересечении Кропоткина и Коммунистической). Все люди знали, что этот дом — синагога, хотя никаких особых примет на то не указывало.
«Евреи установили там менору, но уже в перестройку». Внутри же синагога сильно отличалась от привычной планировки: широкое помещение, низкий потолок. Собиралось стариков 20—30, сидели на лавках, молились.
— Мы с Григорием туда ходили, — рассказывает Савка. — Григорий — еврей, но он ничего не знал, как вести себя. Он знал, что надо идти в шапке, что дед ходит в шапке обязательно.
— А я приглашала соседку туда сходить, — говорит Евгения Родионовна, — а та не захотела, побоялась, что ее заберут КГБ. Так и я не пошла, хотя я сама не боялась, — и задумавшись добавляет: — Это вас пустили, а меня могли не пустить, взрослую.
— А я думаю, в советское время никто бы слова не сказал. Если синагога открыта — как в субботу — заходи кто хочет. Ведь они сами боялись, чтобы не было конфликта, скандала, провокаций, иначе их попросту бы закрыли. Это была единственная синагога в послевоенном Минске, больше не было синагог.
Спрашиваю, ощущалось ли неуважение к евреям, был ли антисемитизм.
— Бытовой антисемитизм, конечно, был. И в среде работников академии, и людей с ученой степенью.
— Нет, разве что среди детей, а среди взрослых не было такого, — возражает Евгения Родионовна. — Нормально было. Никто в подъезде никогда не ругался. И дверь в подъезд без замка была. И здоровались. А теперь всем друг на друга плевать.
Знаменитости
Гуляя по Сторожевке, Савка рассказывал и истории из взрослой жизни, показывал дома своих знаменитых знакомых:
«В следующем доме от бани (Хоружей, 42) — квартира Алеся Рязанова.
Ходил к нему за подписью и направлением от Союза писателей, чтобы я смог поехать изучать курс литовского языка в Вильнюсский университет».
Показывает на дом начала 2000-х на улице Гая: «Вон там дом стоит вдоль русла речки Переспы. Здесь квартира Николая Чергинца».
В одном дворе с Савкой жил историк Владимир Исаенко: «Он занимался археологией, а непрофессионально занимался войной. Однако лучшего знатока истории войны не было.
Исаенко сознательно войной не занимался официально, потому что его семья была вывезена в Германию. После войны в Германии действовали спецотряды, которые вылавливали тех, кто не хотел возвращаться в Советский Союз… Каким образом он вернулся, не знаю, но он написал воспоминания, напечатал их в журнале «Arche».
Резкие эмоции Савка позволил себе лишь однажды — показывая дом во дворах улицы Червякова, где жил и умер поэт Анатоль Сыс.
«Гэта была пачвара», — только и сказал он. [«Это был урод».]
Двор Анатоля Сыса, которого Савка терпеть не мог.
Расспрашивать об отношениях двух знаменитостей было неудобно. Тогда я впервые услышала о поэте нечто иное, не окутанное романтически-поэтическом ореолом.
Справедливость
Особенным местом для Савки была территория кладбища Первой мировой войны, а впоследствии — колхозного рынка: «Для меня это был Птичий рынок».
Так в 30-е годы XX века выглядело кладбище Первой мировой войны, где потом был устроен рынок, а ныне — мемориал.
Часовня на кладбище жертв Первой мировой войны.
Савка хорошо помнил всю топологию рынка: ряды «Все для рыбок»; ряд, где продавали кроликов: серых, белых, в пятнышки; птичий ряд вдоль улицы Хоружей, где продавались самые разные попугаи и канарейки. В мешках продавали поросят, продавали коз, овец, гусей, кур, уток. «Здесь однажды Артур Клинов с компанией купил поросенка, они его в мешке принесли и выпустили на избирательном участке — тогда проводили как раз очередные позднесоветские выборы».
У ворот на рынок (где теперь вход на территорию мемориала со стороны Червякова) было место, заполненное специальным средством, через которое нужно было проводить лошадей и всю скотину — для дезинфекции. Мы посмеялись: точно такую же систему в то время ввели на белорусско-литовской границе, чтобы обезопасить Европу от распространения с нашей территории свиного гриппа.
Фото globus.tut.by.
Когда в 70-е меняли теплотрассу на улице Червякова возле рынка, откопали массу костей и черепов солдат Первой мировой. Савка рассказал, что дети составляли черепа вдоль проезжей части, чем пугали немногочисленных автомобилистов.
«В 2007 году, я тогда как раз начал работать на «Белсате», стало понятно, что место собираются застраивать. Я сделал фотографии, написал текст, а на следующий день приехали другие СМИ, tut.by сделал большой репортаж. И в результате появился мемориальный комплекс. Возможно, это все и не с меня началось, но и мой вклад в этом есть. Ведь должна хоть где-нибудь быть справедливость».
