А тут и современная русская литература подоспела со своим интересом к Беларуси. Речь о романе довольно известного прозаика Михаила Попова «На кресах всходних». Публикуется он в журнале «Москва» (единственное славное пятно в истории этого издания — публикация в 1960-х гг. романа Булгакова «Мастер и Маргарита», а теперь это журнал почвенно-русско-православно-государственнический) с продолжением.
Мне пока удалось ознакомиться с первой частью, напечатанной в десятом номере.
Два слова об авторе. 59-летний Михаил Попов необыкновенно плодовит. У него куча романов с психологией, приключениями, историческими фигурами, в числе коих Калигула, Сулла, Тамерлан. В новом романе Попов решил использовать свой белорусский опыт. А он у родившегося в Харькове писателя есть: в юные годы (1961—1975) он жил в Городке Витебской области и даже закончил сельхозтехникум в Жировичах. Вот последнее обстоятельство, а точнее какие-то западнобелорусские ассоциации, вероятно, и продиктовали замысел «На кресах всходних».
Действие романа с начала ХХ века устремляется к 1917 г. и где завершится пока неясно. В центре произведения живущий где-то между Волковыском и Гродно и претендующий на шляхетское происхождение Ромуальд Северинович Порхневич. Автор именует его «не чиновным, но природным правителем здешних мест». Такой, знаете ли, западнобелорусский мафиози, ну вроде Дона Корлеоне из «Крестного отца». Оттяпывает чужую собственность, плетет заговоры, организует убийства. В его сети попадают и два сосланных в сельскую глубинку за «неблагонадежность» студента. Но еще до того студентов просвещает местный батюшка отец Иона. Это своего рода авторский рупор, разъясняющий нездешним молодым людям среди какого народа придется им жить.
Прежде всего, конечно, о мужике:
«Белорусский мужик таков, что подчиняется любому, кого числит хоть маленько выше себя, никогда не перечит, но очень часто замечаешь, что в конце концов все сделалось так, как надо ему, а не тому, кто командует. Безропотность и уклончивость — вот его два признака. Хочашь, не хочашь, але мусишь, говорит он…»
Особое замечание о местных девках:
«Здешняя девка такая: берешь за руку и веди, куда тебе надо, прости Господи. Но, главное, руку не отпускай, почешешься, обратно — хвать, а там воздух. Улизнуть — их главная манера».
А вот и нравы белорусские:
«Вот я вам такой характерный пример, не мое наблюдение, однако верное. Горит гумно. Представили? Горит гумно! У такого вот Сидоровича или Лукашевича, а хозяин не бегает с ведром к колодцу, не вытаскивает мешки, а там весь запас его полыхает, стоит, извиняюсь, соплю жует. Спрашивают у него, что ж ты, мол, так, есть чего теперь будешь? А он отвечает: мыши зато ляскнули. Ну, лопнули. Он сквозь шум пожара услыхал мышиный писк и этим впечатлился и обрадован. Это для него важнее. Варвар бывает особенно сражен деталью. Как американский дикарь за стеклышки продаст вам остров…»
Ну и о сути белорусской:
«А в семье всем баба вертит, да. Как это получается, лень додумываться, но так. Любви, как пишут нынешние господа сочинители на Неве, тут не встречается, не замечал чувств утонченных, за ненадобностью в хозяйстве. Это не в упрек, лютый труд и серая погода. То зальет, то заметет. Забитость, даже язык как бы и не язык, как бы просто уклончивость от великорусского в какую-то свою дебрь… Да, он забит, мужик, забит, даже сам про себя если и скажет, то словно чтоб себя же и устыдить, над собой уничижительный вердикт произвести. Но и резонер, только не в развитие конкретной деловой мысли, а в определение природного порядка. Как будто шел человек, увидел дерево — и как будто в первый раз увидел… белорус, он, как я уж замечал, философ. Он может сказать вам: воздух, это вам не вода, ель — это вам не ветла. И ему не важно, чем так ель отличается от другого дерева, сам факт различия гипнотизирует его ум».
Ну а когда «выпили еще», «тут отец Иона сообщил свою окончательную мысль»:
«А вообще, говоря откровенно, его вообще нет… Белоруса. Имеется в наличии один сплошной казус… Рассудите хотя бы лишь название. Зовут здешнего мужика бело-рус, а земля — все, что на восток от Гродна, и эта самая Далибукская Пуща, в середине которой мы под дождем пьем народную водку, у ученых мужей называется Черная Русь. Это как? Кривичи-дреговичи жили на Черной Руси и сделались вдруг бело-русы?..Я сам все думаю-задумываюсь: что это за земля такая, чья она по правде, кого на свет произвела, кем подлинно содержится? Хотя в хозяева многие метили».
После этих откровений отца Ионы совершенно натурально выглядит раздраженная авторская ирония по поводу взглядов живущего в Петербурге белорусского интеллигента Норкевича. М.Попов называет его «однобоко образованным человеком», что является свойством «всех национальных агентов». Однобокость эта проявляется в том, что Норкевич озабочен судьбой «этого народа», якобы «незаслуженно забитого коренного населения великих пущ и болотистых мест». Оказывается, продолжает упиваться своей иронией М.Попов, «именно этот народ был содержанием великого Великого княжества Литовского, которое превосходило в годы расцвета и тогдашнюю Польшу, и тогдашнюю Московию». Он был носитель всех лучших качеств, что дали развитие наук и цивилизации на упоминаемых землях».
Ну и понятно, что совершенно возмутительными по своей национальной самонадеянности выглядят следующие утверждения Норкевича.
«Этот народ» имеет право на особое отношение, а не только на равноправие, ибо долго другие народы и династии глумились над ним, пили его кровь и ели им добытый хлеб.
«Этот народ» имеет право на свое образование, на газеты, театры и профессуру.
«Этот народ» заслуживает своей истории, а не должен быть приписан к истории другого народа, пусть и важного, типа поляков и великороссов».
Конечно, не случайно слова «этот народ» взяты в кавычки. Его, «этого народа» вроде как и более ста лет назад не было, и сейчас нет. Кто-то из читателей скажет: «Ну вот он, великодержавный шовинизм, что называется, наяву». Ну не совсем наяву. Автор, хотя и неуклюже, пытается скрыться за красотами иронического стиля. Попробую вернуться к роману М. Попова, когда закончится его журнальная публикация. Это значит в декабре. Все-таки дело происходит «на кресах всходних»… И хочется знать, что там еще натворил западнобелорусский демон Ромуальд Порхневич.
