Дед родился в 1927 году, «когда жали овсы». То есть, где-то в июле. Точной даты никто не помнит. Где же запомнишь дату рождения каждого ребенка, если в семье было пятеро братьев, три сестры, да еще, кажется, двое детей скончались в малом возрасте.
Дед родился в Порплиском Дворе, это как ехать из Докшиц на Крулевщина. Его отец Иоанн был одним из самых крепких хозяев в округе — имел 58 гектаров земли, 6 лошадей, 20 коров. При советах, еще перед войной с немцем, большую часть хозяйства и новый дом отобрали власти, а семью включили в списки на депортацию.
После войны дед стал искать работу в Крулевщине. Ему, как «кулацкому сыну», работы не давали. Кочегаром на паровоз не взяли.
Не взяли и мастером в организацию, обслуживающую жилищный фонд железной дороги, хотя дед отучился год на строительных курсах в Вильне. На курсах он научился печному делу, несколько лет работал каменщиком.
В 1962 году директор Крулевской школы пригласил деда на должность заместителя по хозяйственной части. Дед был на хорошем счету, директор говорил, что лучшего завхоза он не видел. Так он и работал в школе до самой пенсии, до 1987 года.
Дед был трудолюбивый и крепкий. В семьдесят лет накашивал косой сена на двух коров. Сколько помню его — работал с утра до ночи.
Вставал в пять, настраивал на кухне приемник на «Радио Свобода» или «Голос Америки» — и шел заниматься хозяйством. И так до самого вечера, пока хватало сил. Еще в 86 лет дед перепахивал мотоблоком огород, и только в последние годы стал терять силы, а в прошлую зиму стал терять память.
Дед был записан в паспорте поляком. Он мог разговаривать и переписываться по-польски с родственниками, которые сбежали от советской власти в Польшу и Австралию. Читал польские молитвенники и польскую, изданную до войны в Вильне, книжку по пчеловодству.
Но дома да и везде с людьми разговаривал по-белорусски.
Когда я был школьником, дед хвалил Лукашенко. Мол, можно было «брать земли, сколько хочешь и работать», не то что при Сталине, когда за каждую яблоню брали налог. А в 2010 году, после Площади, я приехал к матери, а дед говорит: «Лукашенко вот перед всем миром опозорился. Ему три окна разбили, а он кричит, что переворот».
Вот я сижу, а дед где-то стоит перед Божьим Судом. Что ему присудит Судья? Не знаю. В Бога всегда он верил, и людям ничего плохого не делал, и в костел ходил молиться, а в последние годы, когда занемог, к нему приезжал ксёндз — исповедовал и причащал. С другой стороны, он не был глубоко верующим. Пусть же Господь будет милостив к нему.
