Алесь Дудар (смотрит в сторону) во время военных сборов студентов БГУ, 1928
Литературовед Анна Северинец готовит объемный том «Избранного» Алеся Дудара. Книжка за книжкой (а вскоре выйдет подготовленный ею том эпистолярного наследия Дубовки), исследовательница открывает нам литературу 1920-х, в которой были не только бури пена и штурм аванпостов, но и изящество, и глубина.
«Наша Нива»: Почему сегодня необходимо издавать собрание произведений Алеся Дудара? Помогите, пожалуйста, читателям оценить масштаб личности.
Анна Северинец: Он был почти самым молодым из белорусского «штурм унд дранга» — поколения, к которому принадлежали Павлюк Трус, Владимир Дубовка, Михась Зарецкий, Кузьма Чорный и другие, — одним из самых молодых и одним из самых заметных. Алесь Дудар придумал «Маладняк». Литобъединение основали вместе с ним еще пятеро, это так, но придумал — Дудар. Стал первым редактором «маладняковского» журнала — в 19 лет, чтобы вы понимали. Заводила всех крупных «нацдемовских» литературных скандалов 20-х. Один из самых ярких — пусть и противоречивых — критиков межвоенного времени. Первый белорусский переводчик «Фауста» Гёте, «Отелло» Шекспира, пушкинского «Онегина», в конце концов. Это я так, перечислила в энциклопедическом формате.
А если по-человечески… История Алеся Дудара — необычайно интересная история человека, наделенного блестящим талантом и очень мягким характером. Характером, который катастрофически не соответствовал эпохе. Если Дубовка — герой, если Крапива — антигерой, то Дудар — просто не герой. Человек с большим талантом — но совсем без амбиций. И с потенциально выдающимся будущим — и совершенно без сил за него бороться. Он очень человечный. И его время попросту сожрало.
«НН»: Не герой. Разве Дудар дистанцировался от общественной жизни?
АС: Нет, я имею в виду немного другие характеристики. У Алеся Дудара была четкая и яркая общественная позиция, между прочим, куда более ясная, чем у осторожного Дубовки. Но ему всегда не хватало внутренней силы отстаивать ее до конца. Он был доверчивым, мягким человеком, легко поддавался влияниям, позволял подчинить свой талант чужому агрессивному воздействию — так он и попал «в тиски» Тишки Гартного и создал свои самые одиозные и даже в чем-то непристойные критические статьи, направленные против литобъединения «Узвышша»… Это был просто человек, со всеми обычными для человека слабостями. Таким не ставят памятников. И слава богу, потому что памятники — это опасно.
Откуда они повыкапывали эти стихи?
«НН»: Почему после Дубовки вы взялись именно за Дудара?
АС: Во время работы над книгой о Владимире Дубовке Алесь Дудар-Дайлидович бессчетное число раз попадался мне «под руку» — они же были единомышленниками в начале 20-х, ярыми врагами —впоследствии. Но настоящий исследовательский интерес — когда даже спать спокойно не можешь, не отыскав ответы на свои вопросы, — пришел, когда я перечитывала — надо было уточнить детали — два письма Дудара к Дубовке. И — словно вспышка молнии. Понимаете: утонченная проза. Каждое предложение хотелось смаковать. Идеальный синтаксис. Безупречная лексика и фразеология. Каждое словечко на своем месте. Казалось бы, письмо. Даже не дружеское — насчет Полоцкого отделения «Маладняка», полуофициальный документ, но как написано!
Алесь Дудар. 1930-е. Фото из фондов БГАМЛИИ
Тогда я снова обратилась к показаниям Дудара, которые он давал в 1930 году и которые опубликовал в своей книге Михнюк. Показания необычные, этакая исповедь поэта, искренняя попытка разобраться в себе — и снова: просто-таки блестящая проза! У нас такой мемуаристики периода межвоенной Беларуси, пожалуй, и нет — точной, детальной, психологически насыщенной, написанной идеальным языком. Короче, меня не на шутку зацепило.
Я знала раньше стихи Дудара, и они не казались мне хотя бы даже на чуточку интересными. А здесь — я же вижу качество текста. И пошло-поехало.
Подняла его сборники 20-х, публикации, сборник рассказов… Вижу: он совершенно иной!
«НН»: А переиздавались ли вообще произведения Дудара?
АС: Был унылый сборник 1959 года — боже мой, откуда они повыкапывали те стихи, чтобы их туда поставить? Знаете, как у нас издавали в конце 50-х реабилитированных литераторов? Выбирали самые некрасивые, самые нехаризматичные, самые механические стихи, к тому же — обязательно про Ленина, про Октябрь, про пять ложек затирки — вот это вот все. Я понимаю, почему так происходило, но это тема для отдельного разговора.
Дубовка, кстати, пренебрежительно относился к своему постреабилитационному изданию, не считал его за книжку и много сил положил на то, чтобы следом за ней составить и издать следующую, более-менее нормальную. За Дудара, расстрелянного в 1937-м, это должны сделать мы.
Входил в купаловский пул
«НН»: Что для вас самой неожиданнее всего было узнать про Дудара в процессе подготовки? Что из собранного вами больше всего удивило?
АС: Ой, это разговор на два дня без перерыва. Общеизвестная информация про Алеся Дудара настолько искажена и несправедлива, что удивляться мне приходится на каждом шагу. Например, он на очень пристойном уровне владел французским, английским и немецким языками — я не говорю уже о польском, украинском и русском, это само собой.
У него было прекрасное образование: сначала легендарная минская частная гимназия Зубакина и Фальковича (между прочим, очень недешевая гимназия, немногие могли позволить себе отправить туда детей), потом, в беженстве, — классическая мужская гимназия крупного русского города Козлова (ныне Мичуринск, Тамбовская область России). Кроме того, Дудар постоянно занимался самообразованием: у него была невероятная библиотека. Где он доставал те издания, которые я видела своими глазами, — а это уже только остатки легендарной его библиотеки — я не в состоянии понять. Это что-то фантастическое, библиотека Дудара. Это тема отдельного исследования. Да там за что не потяни… Отношения с Купалой, например… Алесь Дудар совсем не такой, каким его нам рисовали. Как, впрочем, не такая и вся наша межвоенная литература.
«НН»: А какие отношения были у Дудара с Купалой?
АС: Купала его очень любил и ценил. Дудар входил, так сказать, в купаловский пул — Иван Доминикович относился к нему сердечно, ценил как поэта. Неслучайно же именно Дудару Купала, председатель Пушкинской комиссии, отдал переводить «Онегина». Лишь бы кому такой ответственный государственный заказ не отдают. Есть воспоминания о том, как Дудар спасал библиотеку Купалы во время паводка, как запросто, в любое время, приходил к нему в гости. Они и выпивали вместе.
Сохранились трогательные воспоминания Юрки Витьбича о том, как белорусские писатели обсуждали сталинскую Конституцию, а Дудар, Моряков и Витьбич сидели в столовке Дома писателя и выпивали горькую. Присоединился к ним и Купала. Из зала доносились истерические выкрики: «Великий Сталин! Великая Конституция!» — и чем громче, тем полнее наливались рюмки. «Дядька Янка, прочитайте что-нибудь своё», — попросили Купалу. Он прочитал несколько строк из «Над ракой Арэсай» — это такая очень правильная, идеологически выдержанная поэма. «Ну как?» — и молодые поэты опустили глаза. «Благодарю, хлопцы, — горько сказал Купала. — А вот им там, — и он мотнул головой наверх, — нравится». Встал, намереваясь уходить, — и вдруг вернулся, наклонился к столу и прочитал наизусть Дударев «Себеж» Дудара, очень сильные «соцдемовские» стихи:
Ішлі людзі праз Себеж на захад,
Не згубіўшы, шукалі чагосьці.
I пад замчышчам сохнуць і чахнуць
Беларускія белыя косці.
И Дудар, пишет Витьбич, заплакал.
Между тем, Якуб Колас недолюбливал Дудара, хотя когда-то даже учил его. Это сложная и многосторонняя тема — кто кого ценил и кто кого не ценил в белорусской литературе.
Женщины, которые сохранили архив Алеся Дудара: мать Ольга Ивановна, сестра Евгения Александровна, племянница Лида. Фото из архива семьи Дайлидовичей.
Библиотека спасла родителей в войну
«НН»: Дудар с 10 до 17 лет прожил в России, в беженстве. Отразился ли на нем тот русский быт в возрасте, когда формируется личность?
АС: У Алеся Дудара была очень белорусский семья: мама всю жизнь разговаривала исключительно по-белорусски, отец в быту — тоже. К тому же с начала 1920-х Дудар — активный участник мероприятий клуба национальной интеллигенции «Белорусская хатка» и театральной трупы Владислава Голубка — два года он странствовал с этим легендарным театром в качестве актера. К тому же семьи Дайлидовичав и Голубка жили дверь в дверь, соседние квартиры дома №15 по улице Проводной (сейчас это район улицы Фабрициуса — НН). Именно это сформировало его личность. Из российского Козлова-Мичуринска у Дудара — глубокое знание русской и мировой литературы. В те годы в Козлове была одна из самых богатых провинциальных библиотек, а Шурка Дайлидович перечитал ее почти всю.
«НН»: Интересно, какова судьба библиотеки самого Дудара? Михась Чернявский вспоминал, как один из агентов КГБ, чтобы втереться в доверие, приглашал его домой и показывал редкие белорусские книги. Впоследствии выяснилось, что его отец был энкаведистом и имел доступ к библиотекам арестованных писателей. Могли ли книги Дудара разойтись точно как же?
АС: Так они и разошлись, книжки из коллекции Дудара. Мать его говорила, что энкаведисты вывезли шесть машин книг после обыска. Возможно, и не шесть, но то, что книги вывозили машинами, — факт. Другую часть книжной коллекции мать продала в годы оккупации, когда нечего было есть — они остались вдвоем под немцами, старенькая мать и отец. Сыновья библиотека спасала их всю войну.
Жена развелась, как только выслали
«НН»: Известно, что следственное дело Дудара хранится в архиве КГБ. Могут ли там оставаться и его неизвестные произведения?
АС: Вряд ли. Все рукописи фигурантов того дела были сожжены 1 августа 1937 года — акты уничтожения показывал мне Леонид Моряков. К сожалению, я почти уверена, что именно в том костре горели лучшие их произведения. Но никогда не надо терять надежды. Остается ждать, пока архивы откроют.
«НН»: Что стало с семьей Дудара, после того как его репрессировали?
АС: О, это еще одна долгая и драматическая история. Поэтесса Наталья Вишневская, с которой Алесь Дудар заключил брак в конце 1928 года, под давлением обстоятельств и «добрых людей» подала на развод после того, как он был сослан в Смоленск в 1929 году за ныне ставшее легендарным стихотворение «Пасеклі Край наш папалам». Это была его глубокая личная драма, он даже думал о самоубийстве, упрашивал ее потерпеть и подождать, но… Он больше не женился, а она вышла замуж за поэта Алеся Звонака, репрессированного в 1936-м, а потом — за Янку Бобрика, который погиб в блокадном Ленинграде. Сама Наталья Вячеславовна скончалась в 1986, но про Дудара нигде не вспоминала — лишь пару слов в письмах к Сергею Гроховскому. Детей с Дударом у них не было.
Шикарная возможность
«НН»: Что войдет в «Избранное» Дудара?
АС: Стихи — как из известных сборников 20-х, так и из малодоступных рядовому читателю публикаций; проза — несколько рассказов и эссе; критика — в него, кроме всем известной «антыўзвышэнскай» критики, есть ряд блестящих собственно литературоведческих статей, написанных ярким, живым, ироническим языком; и наконец — переводы из Брюсова, Блока, Ушакова, Гейне, Пушкина.
Войдет туда и первый на белорусский язык перевод «Евгения Онегина», осуществленный Дударом за десять лет до Кулешова. Перевод настолько блестящий, настолько интересный, что мне тяжело работать над его расчитыванием — сижу и радуюсь, туда-сюда «гоняю» в голове его переводческие находки:
Мой дзядзька правіл беззаганных,
Як не на жарты захварэў,
Узяў ён да сябе пашану
І лепш прыдумаць не ўмеў.
Яго пачын — другім навука.
Ды божа мой! Што за дакука
Пры хворым дні і ночы быць
І ні на крок не адступіць!
В приложении планирую опубликовать «Материалы к биографии» — документы из личного архива поэта, переданного мне родственниками Алеся Дудара, несколько писем.
«НН»: А что из этого никогда ранее не публиковалось?
АС: Раньше никогда не печатался «Онегин» — потому что как раз в конце работы над ним Дудар был арестован, а потом — расстрелян. В 1936 году публиковались первая и третья части этого перевода, но с такой чудовищной редакторской правкой, что страшно. В «Избранном» будет опубликован аутентичный авторский текст.
Пока не видела в печати перевод «Зимней сказки» Гейне и еще одного стихотворения — тоже блестящие переводы.
Но даже к тому, что публиковалось, доступ весьма ограничен — к почти истлевшим газетным подшивкам газет и старым журналам. Совершенно не знаем мы прозы Алеся Дудара — и я с удовольствием включу два рассказа, каждый из которых интересен и сюжетно, и как отражение внутреннего мира автора. Хотя в целом прозу Алеся Дудара не назовешь ярким отражением его времени.
«НН»: Что вы имеете в виду?
АС: Это очевидное наследование традициям Куприна и Горького с белорусским акцентом. Есть яркие абзацы, интересные образные находки, но в общем, прав был Адам Бабарэка [критик Адам Бабареко; 1899—1938], говоря, что «все это уже было, и глубже, и лучше».
«НН»: Когда планируете издать книгу? Будет ли на ее выпуск собираться средства через краудфандинг?
АС: Конечно, хотелось бы успеть к 29 октября 2017 года, 80-й годовщине «черной ночи белорусской литературы», это было бы и символически, и справедливо. Но каждый день приносит столько нового и важного, что загадывать тяжело. Буду издавать, как только пойму, что книга получилась достойной своего автора.
Насчет краудфандинга: лично я считаю, что такие издания — шикарная возможность для людей бизнеса внести вклад в белорусскую культуру. Например, издание документальной биографии Дубовки профинансировано одним из ярких белорусских меценатов — пока не выдам кем — всё сообщим на презентациях. Если кто-то из бизнесменов пожелает внести свое имя в историю белорусской литературы и поучаствовать в издании произведений Алеся Дудара — пишите. Это будет хороший и не слишком финансово сложный проект.
Пасеклі Край наш
Пасеклі Край наш папалам,
Каб панскай вытаргаваць ласкі.
Вось гэта — вам, а гэта — нам,
Няма сумлення ў душах рабскіх.
І цягнем мы на новы строй
Старую песню і чужую:
Цыгане шумнаю талпой
Па Бесарабіі качуюць…
За ўсходнім дэспатам-царком
Мы бегаем на задніх лапах,
Нью-Ёрку грозім кулаком
І Чэмберлена лаем трапна.
Засыплем шапкамі яго,
Ура, ура — патопім ў соплях.
А нас тым часам з году ў год
Тут прадаюць ўраздроб і оптам.
Мы не шкадуем мазалёў.
Мы за чужых праклёны роім,
Але без торгу і без слоў
Мы аддаем сваіх герояў.
Не смеем нават гаварыць
І думаць без крамлёўскай візы,
Без нас ўсё робяць махляры
Ды міжнародныя падлізы.
Распаўся б камень ад жальбы
Калі б ён знаў, як торг над намі
Вядуць маскоўскія рабы
З велікапольскімі панамі.
О, ганьба, ганьба! Ў нашы дні
Такі разлом, туга такая!
І баюць байкі баюны
Северо-Западного края…
Плююць на сонца і на дзень.
О, дух наш вольны, дзе ты, дзе ты?
Ім мураўёўскі б гальштук ўздзець,
Нашчадкам мураўёўскім гэтым…
Але яшчэ глушыце кроў.
Гарыць душа і час настане,
Калі з-за поля, з-за бароў
Па-беларуску сонца гляне.
Тады мы ў шэрагах сваіх,
Быць можа, шмат каго не ўбачым.
З тугою ў сэрцы ўспомнім іх,
Але ніколі не заплачам.
А дзень чырвоны зацвіце,
І мы гукнем яму: «Дабрыдзень».
І са шчытом ці на шчыце
Ў краіну нашу зноў мы прыйдзем.
1928
***
Алесь Дудар (Александр Александрович Дайлидович, 1904—1937) — поэт, критик, переводчик. Родился в Новоселках Мозырского уезда (ныне Петриковский район), в крестьянской семье. Во времена Первой мировой Дойлидовичы были в беженстве в Тамбовской области (Козлов, ныне Мичуринск). Вернулись весной 1917 г. По окончании школы (1921) вступил в театральную труппу Владислава Голубка. В 1923 году один из основателей литобъединения «Маладняк».
Учился на литературно-лингвистическом отделении педагогического факультета БГУ. Во время кампании против белорусских писателей-студентов оставил учебу. За стихотворение «Пасеклі Край наш папалам…» в 1929 г. сослан на три года в Смоленск. Там был арестован в 1930 по делу «Союза освобождения Беларуси». В 1931 снова в Смоленске. По окончании срока ссылки вернулся в Минск. Третий раз арестован в 1936 в Минске. Осужден как «член антисоветской объединенной шпионско-террористической национал-фашистской организации», расстрелян 29 октября 1937 года.
