Шоумен, радиоведущий «Юнистара», диктор на матчах БАТЭ Константин Каверин объяснил причины своего «отвращения к белорусскому языку» и высоко отметил вклад Андрея Горвата в популяризацию белорусского языка.
Я иногда задумываюсь: почему мне противен белорусский? Почему я боюсь разговаривать на нём? Вчера засыпал и как-то само собой сформулировалось. Моё отвращение к мове — сумма двух явлений: преподаватели + книга по истории Беларуси за пятый класс (бело-красно-белая, с Погоней, без картинок, да?).
Меня до сих пор бросает в дрожь, когда вспоминаю, как стоял у доски на уроке белорусского языка и боялся ляпнуть лишнее слово, потому что едва не за каждый русизм — минус балл. Сейчас, когда я пытаюсь представить себя в той ситуации, мне все ближе мысль, что преподаватель — маленькая круглая женщина с завивкой — получала удовольствие от детских мучений. Она не хотела, чтобы я знал белорусский язык. Она хотела, чтобы за незнание я получал двойки, и, вероятно, чтобы это стимулировало мой интерес к предмету. Стоит ли говорить, что это был глупый преподаватель?
А хуже всего пришлось мне, когда я хорошенько подготовился к уроку. Ответ был блестящий. Был и контрольный вопрос с подвохом. И на него я ответил. Была какая-то помарка — что-то техническое, незначительное. Я даже не испугался, потому что понимал — не главное. Она улыбнулась и сказала: «Чацвёрка» (кажется, с того дня я ненавижу это слово. Именно белорусское слово «чацвёрка»). Она сказала это и спросила: согласен? Я ответил, что решать ей, а сам был уверен, что она шутит, потому что довольна моим ответом настолько, что даже настроение у неё в кои-то веки появилось и всё-такое. Но она вывела «четвёрку»… Это был окончательный и бесповоротный п*здец. Дома я даже не разулся — помню, сидел на стуле в коридоре и плакал. Был декабрь и с моих новых башмаков очень в тему стекал тающий снег. А я всё хныкал и думал: как это так, ведь и ответ, и ботинки новые, и Рождество…
Полную противоположность этой женщине я встретил в ВУЗе. Преподаватель был умён, харизматичен, высокомерен. Я получал проходные баллы исключительно потому, что он относился ко мне со снисхождением. Даже как бы не замечая. Какая там мова — этому? — словно бы думал он. — Кто это вообще такой, чтобы с ним разговаривать? Нате «тройку». По десятибалльной, разумеется. И не мельтешите перед профессором. Да, это было снисхождение — одна из изощреннейших форм презрения. И если в школе я просто ненавидел белорусский, то в ВУЗе добавился еще и стыд.
А еще в институте была у меня преподаватель, которая, вероятно, и по сей день обладает невероятным талантом — кого угодно раз и навсегда отвернуть от белорусской литературы. Она не учила размышлять. Она хотела, чтобы я читал. Читал и затем пересказывал бы ей всё то дерьмо, которое было в её вонючем листочке (это называлось списком литературы). Мне повезло. Чуть ли не единственное произведение, которое прочитал я из того перечня — «Млечный путь» Чорного — попалось в моём билете. Я развернулся в словоблудии и договорился до того, что сравнил некоторые фрагменты романа Чорного с тем, что было написано когда-то Вирджинией Вульф (не помню, с какой её книгой я сравнивал это. Да и не важно! Думаю, если кто-нибудь когда-нибудь еще раз отыщет сходство в творческих методах этих двух писателей, его немедленно оденут в специальную рубаху с длинными рукавами и увезут на обследование). В общем, я получил «девять».
Все эти достойные преподаватели (а я уверен, что на свете есть куча людей, которые благодарны им и любят их. Я пишу здесь исключительно о себе и моих личных взаимоотношениях с ними. То есть — никакой объективности) добились своего. Мой язык — русский. Я говорю об этом с огромным сожалением, ибо я хотел бы свободно говорить по-белорусски. Я хотел бы умело поддержать беседу, когда вокруг вдруг заговорят на этом языке. Я хотел бы легко и просто читать на нём. Но не могу. Это как прикоснуться к пауку, если у тебя арахнофобия — знаешь, что ничего страшного не случится, а — не можешь.
Но и сегодня — на этом чудесном интеллигентском подъеме национального сознания — я с сожалением отмечаю, что всё-таки редко встречаю таких людей, как Андрусик наш Иванавич Горват. Да, тот самый. Перед ним хочу снять шляпу. Зимой, когда мне посчастливилось подвезти его, я очень стеснялся, переходя в общении с ним на белорусский. И всякий раз извинялся, когда не мог подобрать слово. А он махал рукой и всем своим видом показывал: мне пофигу, как ты разговариваешь. Я провел с ним десять или пятнадцать минут, но после этих минут мне думалось — по-белорусски. Он не смеялся, не поправлял, я чувствовал рядом с ним, что белорусская — это и моя мова тоже, что я имею право пользоваться ею точно так же, как и он, и — более того — называя предметы и явления, я имею право ошибаться. Может, это горватовский магнетизм? Я предпочитаю думать, что нет. Обыкновенный человеческий ум. И даже мудрость, если угодно.
Сейчас я учу Полину ездить на велосипеде. И ловлю себя на мысли, что раздражаюсь, если она не едет так, как мне хочется. И тут же подавляю в себе это раздражение, поскольку знаю, что это не приведет к результату. Напротив, я хвалю её, когда у неё более или менее получается. Потому что уверен, что езда на велосипеде — удовольствие, а не обязательное умение, которым должен обладать каждый ребенок. Приблизительно то же — с языком. А Горват — единственный после Короткевича, кто доказал лично мне: белорусский язык — это удовольствие.
Однажды мой добрый друг сказал, что один Горват для белорусского языка за год сделал больше, чем вся наша профессура — за десятилетия. Мне остается лишь добавить: очень жаль, что у нас — только один Горват.
