Игорь Случак.
Наверное, ни один языковой скандал не обошелся без прямого или косвенного участия Игоря. На его счету тысячи писем, пара выигранных судебных дел (помните громкое разбирательство, когда за оскорбление белорусского языка судили экс-милиционера?), успешное продвижение изменений в закон об обращениях граждан и юридических лиц, экспресс-белорусизация футбольных клубов…
Каждый, кто хоть раз попадал в конфликт, связанный с ущемлением прав белорусского языка, знает, что в любой неясной ситуации надо писать Случаку. Но языковым инспектором Игорь не родился. Когда-то это был обычный мальчишка, лет до семи — русскоязычный, который пас гусей, вырезал из фанеры поросят и не знал, кем стать в будущем.
«НН»: Игорь, расскажите о своей семье.
ИС: Родился я на Гомельщине, в деревне Светиловичи. Деревня попала в зону отселения в связи с Чернобылем, и мы переехали в Доросино на Минщине (Любанский район). До переезда по-белорусски я не разговаривал. Помню, как-то гуляли с дедом, и он спросил: «Игорь, ты хоть понимаешь по-белорусски, читать умеешь?» Я тогда задумался.
Мой дед, Владимир Езерский, происходит из шляхты. Когда-то фамилия была двойная — Леварт-Езерский, в свое время им пол-Светиловичей принадлежало. Дед всегда помнил свое происхождение, подчеркивал это. Он любил читать, доставал независимые газеты. Отец рассказывал, что у деда была специальная комнатка в доме, где он еще в советское время слушал радио «Свобода».
Дедов пример оказал на меня значительное влияние.
Его жена, моя бабушка, Мария Мохорова родом из деревни Рудня-Шлягино Ветковского района.
Дед Игоря Владимир Езерский и бабушка Мария Езерская (Мохорова).
Дед по отцовской линии Федор Случак — из Брагинского. А его жена Нина, — вообще удмуртка.
Паспорт бабушки Игоря.
Дедушка Федор Случак, двоюродный брат Витя, бабушка Нина и отец Владимир.
Когда-то эстонцы мне рассказывали, почему они такие антисоветские. К ним советская власть пришла позже, в 1939 году, и люди, которые видели другую Эстонию, рассказывали своим детям, внукам, что у них было собственное государство. Поэтому пропаганда и не работала. Я-то тоже от дедов знал, что мы — белорусы, что у нас своя история, свой язык.
«НН»: А родители?
ИС: Отец — учитель русского языка, мать — белорусского. Две тетки тоже преподавали белорусский язык, и муж одной из них — учитель.
Игорь с родителями — Татьяной и Владимиром.
«НН»: По-русски или по-белорусски в семье разговаривали?
ИС: В Доросино белорусский язык был естественным, иначе не разговаривали.
Я попал в окружение белорусскоязычных детей, нахватался белорусских слов и, пожалуй, первым в семье перешел на чистый белорусский язык. Мне тогда было лет шесть-семь.
По-русски в школе никто не разговаривал. Наверное, только директор и мой отец использовали русский язык в официальной коммуникации. Отец мой наполовину удмурт, белорусский язык ему совершенно не близок, но он хорошо по-белорусски разговаривает.
Кстати, еще про бабушку-удмуртку. Со своей родственницей-удмурткой, которая жила в той же деревне, они разговаривали по-удмуртски.
Никакое новое окружение не мешало им помнить свой язык. В настоящее время проблем с удмуртским языком еще больше, чем с белорусским. Поэтому после того как закончим белорусизацию, будем проводить удмуртизацыю.
Нам надо развивать и совершенствовать белорусский язык, придумывать новые слова, не бояться этого. В той же Эстонии при министерстве культуры действует институт, где люди сидят и придумывают новые слова.
Я считаю, что «шмаравідла» [речь идет о том, что в Беларуси впервые начали производить эротическую смазку] — нормальное слово, имеющее право на жизнь. Белорусский язык должен обеспечивать все слои населения и все возрасты. Молодежи нужна другая лексика, никакой классической, нам нужно экспериментировать.
«НН»: Что помнится о школе?
ИС: Кто-то говорил, что старый бело-красно-белый учебник по истории плох, так как в нем не было иллюстраций. Мне же он очень нравился, там все было хорошо написано. Помню, был еще детский журнал «Вясёлка», там писали про белорусскую историю, битвы, победы с белорусской точки зрения.
В Доросино была обыкновенная сельская школа. История и рисование были моими любимыми предметами.
Как-то я нарисовал рабочих, которые в жару ремонтировали железную дорогу. До сих пор больно вспоминать, что по пятибалльной шкале за него поставили четверку. Я спросил, почему четыре, а мне говорят: «Потому что у них суровые лица». Я тогда сказал, что люди работают физически, на улице жара, вокруг грязь — какие у них могут быть лица?
Не знаю, может, поставили четверку за то, что на рисунке рядом с рабочими лежала бутылка или потому что они курили. Но это реальность! Я был сильно обижен, наверное, поэтому и перестал рисовать.
«НН»: После девяти классов вы пошли в машиностроительный техникум. Почему?
ИС: Сначала хотел учиться на бухгалтера, но потом мне посоветовали поступать на механика. Я тогда не особенно понимал, чего мне хочется, и пошел в техникум. Это, конечно, не мое, но отучился. Имею разряд слесаря, фрезеровщика и токаря.
Может, когда-нибудь в жизни пригодится. Война начнется — пойду танки ремонтировать. Будет, как в том анекдоте: «Сколько ты дедушка танков подбил?» — «Ну, как подбил… Так, гайку не довернул».
«НН»: Когда вы поняли, что правоведение — ваше всё?
ИС: Да всегда это было. Мне нравились гуманитарные предметы. Ни физика, ни математика, ни химия у меня особо не шли. На уроках труда у меня не получалось хорошо точить на станке, поэтому я в основном вырезал из фанеры поросят. До сих пор они есть.
«НН»: Почему поросят?
ИС: У нас были поросята, мне они нравились. Когда я был ребенком, я на них катался.
«НН»: Кто еще у вас там жил?
ИС: Птицы разные: индейки, куры, утки, гуси. Я когда был маленьким, их пас, чтобы не разбежались и чтобы их какой-нибудь коршун не подхватил.
Иногда птиц душили хорьки. Была у нас собака, рыжая, так она одного хорька загрызла. А я же маленький, большого ума не было, вот и взял того хорька, привязал к велосипеду и возил по деревне, чтобы запугать других хорьков. Это как с белорусским языком, со статьей 9.22 Кодекса об административных правонарушениях (нарушение законодательства о языках): берешься за одного, чтобы других отпугнуть.
«НН»: Давайте вернемся к правоведению. Как вы все-таки к этому пришли?
ИС: В техникуме была практика, я ее проходил на гомельском заводе, в пресс-цехе. Там почти у всех рабочих не хватало фаланг пальцев.
Со мной на юрфаке учился парень, который тоже работал на том заводе. Так ему там отпрессовало руку. Одним словом, тяжелая промышленность.
После техникума меня распределили на литейный завод. Там вообще… Ну, льют металл. Еще когда я доучивался, рассказывали о реальном случае, когда человек упал в котел, а потом нашли только берцовую кость.
Я подумал и решил поступать в университет. Сначала учился в гомельском, потом бросил и поехал в Тартуский, в Эстонию.
Юридический факультет Тартуского университета.
Вернувшись, доучился и в гомельском на заочном, окончил только в прошлом году.
Поэтому знаком и с эстонской системой образования, и с нашей.
«НН»: В чем разница?
ИС: Начинаю вспоминать — хочется плакать. Больно за родное образование.
Всеобщая белорусский проблема — это плагиат на плагиате и списывание. А теперь у нас еще и иностранные студенты появились.
Когда я уезжал, на моем потоке были только два не белоруса, да и то наши люди: они в Беларуси к тому времени неизвестно, сколько прожили. И вот возвращаюсь я на родную землю, а у нас на юрфаке треть туркмен, которые не то что по-белорусски, по-русски не понимают.
Оценки им ставят просто так. У нас и раньше образование было не самого высокого уровня, а теперь и совсем. Позор!
Надо, чтобы наше образование было белорусскоязычным, это будет нормальным отсеивающим фактором.
В Тарту на моем потоке были два иностранных студента: я и финн, для которого эстонский язык, как для нас — польский.
Я не против того, чтобы к нам приезжали иностранцы, но пусть для них будут те же условия, что и для белорусов. Чтобы не было поблажек из-за того, что они платят за обучение вдвое-втрое больше.
Я уже не говорю о том, что у нас никто не пишет дипломных работ — их скачивают или заказывают. В Тартуском университете за это отчисляют сразу.
У нас студент выходит из школы и попадает в ту же школу, где его водят за руку. В Тарту не так. Там надо самому регистрироваться на предметы, самому составлять график. Это удобно и учит самостоятельно устраивать свою жизнь. Там нет пропускного режима, нет обязательного посещения занятий, нет обычных зачеток, только в электронном виде.
Кстати, в Тартуском университете учился Антон Луцкевич. И Всеволод Игнатовский, первый президент Белорусской академии наук. Я свои научные работы писал как раз о белорусских студентах Тартуского университета. С 1632 по 1918 год там отучилось около 2700 студентов, происходивших с белорусских земель ВКЛ.
Кстати, Тартуский университет основан на базе Иезуитского коллегиума, который открыли в Тарту в 1583 году после Ливонской войны, когда Тарту и другие территории были присоединены к Речи Посполитой. Белорусы и поляки пришли в Тарту и открыли коллегиум, где впервые в истории начали преподавать на эстонском языке.
«НН»: Не было ли желания остаться в Эстонии?
ИС: У меня всегда была мысль, что надо возвращаться, поднимать страну с колен. В этом смысле я непрактичный человек.
Хочется, чтобы наша страна была не хуже Эстонии.
В Тартуском университете почти все преподаватели — практики. Половина тех, кто преподавал у меня, работает в Верховном суде. Один из преподавателей имеет одну из самых крупных адвокатских контор в стране.
В Эстонии размеры зарплат всех судей открытые, любой может их посмотреть. Судья там получает около 10 тысяч евро. И он приходит в университет, преподает попросту для того, чтобы дать знания своей смене. Там существует социальная ответственность, и люди не понтуются. А у нас все хотят что-то доказать, возвыситься за счет кого-то, показать себя. Да будь ты человеком, и все тебя увидят!
Я одному эстонскому преподавателю, у которого писал научные работы, привозил белорусские книги о БНР. Он говорил, что разговаривать по-белорусски не умеет, но может читать и понимать. А наши что?
«НН»: Расскажите, как вы стали «языковым инспектором».
ИС: История началась давно, еще когда я учился в Тартуском университете. В 2009 году меня делегировали от Эстонии на съезд белорусов мира. Вступительное слово произносил Павел Латушко, который тогда был министром, говорил, что сделает Министерство культуры белорусскоязычным. Потом взял слово Стефан Эрикссон, в то время — посол Швеции, он тоже хорошо разговаривал по-белорусски. Я решил, что с такими людьми в Беларуси можно все сделать белорусским, и начал переписку с чиновниками.
Пятый съезд белорусов мира. Делегаты от Эстонии Игорь и Юрий, а также делегат от Латвии Андрей.
Правда, Павла Латушко отправили во Францию, Стефана Эрикссона — в Швецию, но я вернулся в Беларусь.
Уже восемь лет посылаю письма в министерства, исполкомы, различные учреждения с предложением шире пользоваться белорусским языком. Бывает, десять писем в месяц, бывает — сто. Теперь можно и по электронной почте, стало проще. Да и движуха пошла, другие начинают этим заниматься.
Помню, однажды пришел русскоязычный ответ от ректора Минского инновационного университета Николая Суши. Обычно тех, кто отвечает по-русски, я прошу дать мне ответ по-белорусски. Но на эту просьбу он мне прислал что-то вроде: «Господин Случак, если вы не знаете русский, то займитесь его изучением, потому что знание языков расширяет кругозор» и далее в том же духе. Меня задело, и я взялся за продвижение изменений в закон об обращениях граждан и юридических лиц. Чтобы было правилом: отвечать на языке обращения.
В 2011 году закон был принят. В настоящее время это единственный закон, регламентирующий, какой из государственных языков должен использоваться при переписке. В других случаях, черт его разберет, какой язык надо использовать, нет порядка.
В других странах, где существует двуязычие, — Швейцария, Бельгия, Финляндия, Ирландия, Канада — тот, кто обращается в государственные органы, считается слабой стороной и в коммуникации он выбирает язык. В Швейцарии четыре государственных языка, и чиновники государственного уровня должны владеть всеми. И законодательство принимается на всех государственных языках.
У нас же абсолютно дикая ситуация. Говорят, мол, белорусы не хотят разговаривать по-белорусски. А почему им по-русски хочется? Потому что законы — по-русски, обслуживание — по-русски, этикетки — по-русски, университеты — по-русски.
Я когда пришел в техникум после белорусскоязычной школы, не понимал терминов, потому что по-белорусски они звучали совсем иначе. Мне пришлось снова переучиваться на русский язык. Разве я хотел сам по-русски учиться? Да у меня не было никакого выбора. И ни у кого нет выбора.
Почему мы удивляемся, что белорусскоязычных школ становится меньше? Наши люди, как и все остальные, хотят жить как проще. Сейчас русский язык ввиду перегиба в государственной языковой политике становится основным. В этом и вся проблема. Люди просто хотят жить, испытывая минимум стрессов. Они не хотят переводить университетские учебники, выискивать белорусскоязычные бланки, они не хотят приходить в кафе и по сто раз повторять одно и то же. Они хотят просто спокойно делать свои дела и не переживать каждый раз стресс. И я не хочу. Поэтому иногда бываю жестковат с теми, кто оскорбляет белорусский язык.
«НН»: Кстати, насчет стрессов. Как вы справляетесь с бесконечными наездами на вас?
ИС: Конечно, иногда переживаю, я все-таки человек. Но переживаю не столько из-за оскорблений, сколько из-за того, что люди не понимают проблему, не видят сути.
«НН»: Так угрозы были?
ИС: Раньше время от времени поступали угрозы, но так себе, вяло. А в ситуации с подростком, который назвал белорусский язык «мертвым», когда включились российские сайты, пошла волна. Писали разное, типа: «Приезжай в Тюмень, будем есть с тобой пельмень». Бывало, по 10—20 однотипных угроз от россиян приходило. Но от белорусов угроз, кажется, не было.
«НН»: Не страшно, что когда-нибудь кто-то подстережет в подворотне?
ИС: Я учился четыре года в машиностроительном техникуме. Интеллигентов там было мало, в основном простые люди. А еще за время моей там учебы человек пять посадили. Мне там доставалось, весь первый год спина была в синяках.
Когда меня один раз допекли, я шпульнул в одного стулом, а в другого — напильником. Мне, конечно, после этого надавали, пришлось подниматься с пола, но потом уже дискуссия перешла в иную плоскость. Все поняли, что сломать меня не удастся.
У меня были два переломы носа, и не потому что я в дверь не вписался. В драках их заработал.
«НН»: Что с кем не поделили?
ИС: Один перелом получил в Беларуси, второй — в Эстонии. Был там армянин, ходил в майке с надписью «Россия» и считал себя великим эстонцем. И он был таким доставучим… А я человек простой. Как-то не сдержался, сказал ему, чтобы ехал в свой Азербайджан и там дурил голову. Перепутал. Их семья как раз таки бежала оттуда, потому что их там резали. Так дискуссия перешла в иную плоскость. Одним словом, надо хорошо знать историю и географию и не путать Азербайджан с Арменией.
«НН»: Расскажите о своем увлечении футболом.
ИС: Футбол — как раз таки та сфера, где белорусизация идет полным ходом. Ранее в нашем футболе не пользовались белорусским языком, но Федерация восприняла белорусский идею.
За последние несколько лет 11 из 16 клубов стали писать своих игроков по-белорусски. До 2014 года вообще ни одного такого клуба не было!
«НН»: За кого болели?
ИС: Я пытаюсь оставаться нейтральным, но больше всего болею за «Гомель», потому что я из Гомеля, и за ФК «Крумкачы», поскольку это фактически единственный частный клуб. Плюс у них все хорошо с белорусским языком и вообще с работой с людьми.
В Тарту существует футбольный клуб «Тамика». На играх «Крумкачоў» атмосфера очень похожа на ту, что на Тартуском стадионе. Если бы еще убрать кордоны и милицию, вообще был бы эстонский чемпионат. Тарту — стотысячный город, на игры на стадион приходит обычно 300—500 человек, как и на «Крумкачоў». Там всего два охранника. Никто не проверяет сумки, не запрещает пить пиво, жечь дымовые шашки. Все душевно, и ничего не случается. А мы удивляемся, почему у нас низкая посещаемость.
«Крумкачы» еще пытаются как-то своего зрителя защитить, сделать так, чтобы ему было комфортно. А на игры некоторых клубов приходишь как в концлагерь.
У меня есть аккредитация большинства клубов, поскольку я веду блог «Мова Спартова». Плюс в этом году решил проверить, как клубы относятся к блогерам. Почти все меня аккредитовали, кроме БАТЭ, «Торпедо-БелАЗ», «Витебска» и «Нафтана».
