2 марта 2006 года у здания Октябрьского РУВД Минска прозвучали выстрелы. Стрелял командир спецподразделения по борьбе с терроризмом «Алмаз» полковник Карпенков. Его мишенью был автомобиль «Ауди-80», в котором находились молодые активисты избирательного штаба Александра Козулина – три девушки и водитель, 24-летний Юрий Радивил.
Тогда ребятам на машине с простреленным колесом удалось отъехать и, бросив покалеченный автомобиль, разъехаться по домам. Позже, выступив на пресс-конференции по поводу тревожных событий того дня, Юрий поехал подавать заявление в прокуратуру. И там, по извращенной логике белорусских «правоохранителей» в одночасье превратился из потерпевшего в подозреваемого.
Его бросили в СИЗО на Володарского, стали «шить» уголовное дело: якобы он чуть не лишил Беларусь ее славного сына – храброго полковника спецназа, любителя пострелять в центре города…
Через два с половиной месяца состоялся суд. Радивилу «светило» до шести лет лишения свободы. Однако приговор своей мягкостью удивил всех – три месяца ареста. Его продержали еще две недели за решеткой до истечения срока – и выпустили.
До ареста Юрий Радивил был индивидуальным предпринимателем – оказывал различные бытовые услуги населению. Руки у него, слава Богу, как надо приделаны. Так что по поводу увольнения с работы за трехмесячный «прогул» можно не переживать. А вот из Международного гуманитарно-экономического института, где ему, заочнику, оставалась пара месяцев до получения диплома менеджера – выкинули. Причем поспешили это сделать задолго до суда, когда Юрий даже теоретически не мог считаться преступником…
Наутро после освобождения Радивила мы с руководителем юридической службы Александра Козулина Олегом Волчеком сидели на лавочке во дворе дома Юрия на Юго-Западе, наслаждались выглянувшим после долгих холодов солнцем и беседовали…
Радивил: Когда алмазовцы нападали на мою машину, помню, было чувство обиды: ну, ладно, хотят вытащить наружу, но зачем же рукояткой пистолета бить по лобовому стеклу?! Не проще ли по боковому со стороны водителя?
Волчек: Наверное, они бы так и сделали. Как это было во время похищения Виктора Гончара – там были разбиты боковые стекла с двух сторон. Но они не ожидали, что ты в этой стрессовой ситуации нажмешь на газ и поедешь…
Знаешь, Юра, многие из тех, кто следил за ходом твоего дела, испытали шок от бросавшейся в глаза наглости алмазовцев, прокуроров, от необъективности расследования. Сейчас, после приговора по твоему делу, некоторые считают, что у судьи Шелько все-таки заговорила совесть, и она дала тебе срок по минимуму. Мол, тебя делают преступником, но говорят: «Мы дадим тебе чуть-чуть, только больше не дергайся!» А ты не считаешь, что по закону она должна была полностью тебя оправдать и прекратить уголовное преследование? Или все-таки она струсила?
Радивил: Находясь в камере и наблюдая за событиями, я понял, что у нас очень мало выносится оправдательных приговоров, поэтому я на такой и не надеялся. Тем более, что прокуратура запрашивала полтора года. И когда вместо полутора или шести лет за решеткой дают три месяца – я посчитал это наименьшим из всех зол. Этот минимум всех, вроде, устроил.
Волчек: Да у судьи и выхода другого не было: дело-то рассыпалось! Сами «потерпевшие» алмазовцы путались в показаниях… И еще: столь мизерный срок ты получил во многом благодаря тому широкому резонансу, который дело получило в обществе. О нем даже сообщали крупнейшие мировые СМИ.
Радивил: Да, как мне передавали, даже люди, с которыми я не общался много лет, звонили моим родным, выражали свою сочувствие и поддержку. Находясь в камере, я о многом узнавал из газет. Один сокамерник выписывал «Белорусы и рынок», приходила и «Комсомолка». Но я все равно буду обжаловать приговор – ведь меня сделали преступником. Я же требую своей полной реабилитации!
Волчек: Когда 2 марта ты поехал к прокурору по надзору за следственными органами минской городской прокуратуры Легчину Борису Самуиловичу и отдал ему заявление, что было дальше – он взял у тебя объяснение?
Радивил: Он просто сразу позвонил куда-то и выяснил, что я, оказывается, уже объявлен в розыск. Тут меня сразу задержали. Повезли в РУВД, следователь взял объяснительную. Разрешили сделать один звонок родителям и жене. Потом два дня был в изоляторе временного содержания УВД Мингорисполкома.
Назначили государственного адвоката. Я был в шоке – он даже не читал мою объяснительную. Никакой заинтересованности или желания хотя бы разобраться в деле! После первого вопроса я его больше не видел. Потом были наняты еще два адвоката. И только третий защитник – Александр Галлиев захотел и смог мне реально помочь.
Волчек: А ведь тот первый, государственный, потом звонил и требовал, чтобы ему заплатили, хотя по закону его услуги бесплатны…
Радивил: В воскресенье 5 марта прокурор Московского района Жингель Виктор Никандрович просмотрел дело, что-то спросил… Поначалу я не сообразил, что мне бы лучше отказаться от дачи показаний. Но юридически-то я не слишком подкован. Была какая-то глупая надежда, что во всем разберутся и поймут…
«Поняли» и «разобрались» – предъявили обвинение по статье 364 – «Насилие либо угроза применения насилия в отношении сотрудника милиции». Теперь вот имею судимость…
Корр.: Юрий, расскажи, пожалуйста, как тебе жилось там, «у хозяина»?
Радивил: В камере нас было 16 человек на 10 мест. Спали посменно. Я – ночью.
Корр.: Это же, наверное, привилегия – спать ночью? Как же ты добился этого права?
Радивил: Не знаю, видимо – умён, талантлив, сообразителен (смеется).
Корр.: Пахан был у вас в камере?
Радивил: А как же – в каждой камере есть ответственный. Был и у нас – опытный, матерый зек. Относительно нормальный человек. Там разные люди сидят, кто по первой ходке, кто по второй… Кто-то сидел за кражу, кто-то за разбой, кто-то за драку, кто-то за вымогательство – вообще об этом говорить не принято. Ведь, как говорят, камеры могут прослушиваться.
Хватает людей, которые, так сказать, не дружат с головой. С кем-то находишь контакт, с кем-то нет. Споры возникают в любом случае – все сидят в камере площадью 16 кв.м. При норме в 2 кв.м. Обстановка нервозная. Но ничего особого страшного…
У многих есть претензии к качеству правосудия. Обидно видеть, что у людей, получивших тюремные сроки, нет возможности по выходу на волю как-то реабилитироваться и найти достойную работу, и они из-за безвыходности вновь совершают преступления. Система сама плодит рецидивную преступность. Я увидел это очень отчетливо.
За политику в моей камере, кроме меня, никто не сидел. Все понимали, что мое дело – чисто политическое. Что не может быть такого, чтобы преступниками были все белорусы, кто против нынешнего режима.
Корр.: А что, кстати, привело тебя в штаб Александра Козулина, почему ты решил помогать именно ему?
Радивил: В социал-демократической партии я не состою. Хотя принципы ее мне близки. Просто меня, как гражданина, волнует происходящее в моей стране и ее будущее. И потом, пришел новый лидер – Козулин, с приходом которого появилась какая-то надежда на перемены.
Корр.: Как складывались отношения с администрацией СИЗО? Не было ли конфликтов?
Радивил: Абсолютно никаких! Все знали обстоятельства моего дела, читали газеты. Смотрели на меня больше с интересом. Так что ничего плохого об охранниках не скажу.
А вот еда – отвратительная! Передачи разрешены, но так много ограничений, что фактически можно получить лишь сухую колбасу, сало, каши, сухофрукты, сахар, кофе, чай. А салаты – нельзя. Но этих передач не хватает – что такое 30 килограммов ? Чувство голода испытываешь постоянно.
Дышать в перенаселенной камере нечем: окно небольшое, да еще закрыто клеткой и железными «ресничками». И хоть оно полностью не закрывается ни зимой, ни летом, воздуха все равно не хватает. На прогулки выводили на 15-20 минут в день. Да и не выходишь положенные два часа в том маленьком тюремном дворике…
В тюрьме, конечно, есть библиотека, которой можно пользоваться один раз в 15 дней. Но она очень скудна, состоит в основном из дешевых бульварных изданий. Я предпочитал имевшиеся в камере газеты и книги, передаваемые с воли. Хотя пока эти книги проверят, проходило много времени.
Сокамерники играли в нарды. Была возможность смотреть телевизор – кому-то из заключенных передали. Принимали даже московские каналы – РТР, НТВ. По правилам в 22.00 должны были выключать, но некоторые смены охранников просто просили сделать потише.
Душ – раз в неделю. Но времени на мытье отводилось мало, да и «сосков» недостаточно.
Корр.: Многие, кто прошел следственный изолятор и колонию, говорили, что отправка «на зону» была для них чуть ли не праздником…
Радивил: Просто хочется каких-то перемен, разнообразия, относительной свободы – ведь замкнутое пространство действует на психику: люди тупеют, сходят с ума.
Корр.: А чего тебе в тюрьме больше всего хотелось? Ну, кроме свободы, понятно.
Радивил: Просто большой кусок жареного мяса! И вообще чего-нибудь домашнего, родного, свободного. Даже обычный хлеб из магазина, переданный с воли, обладал поистине фантастическим вкусом. Тюремный хлеб есть невозможно…
Волчек: Бывший начальник того самого СИЗО, в котором ты сидел, Олег Алкаев в своей книге «Расстрельная команда» пишет, что заключение в таких условиях для человека можно приравнять к пытке. Ты с этим согласен?
Радивил: - Вполне. Я вообще не думаю, что нахождение в тюрьме может исправить кого-то – только озлобить. Достаточно человеку, не совершившему тяжкого преступления, создать какие-то ограничения – и, я уверен, он сможет сам прийти к правильным выводам. Хотелось бы, чтобы у нас шире действовал институт подписки о невыезде.
Волчек: Ты стремишься поскорее забыть тюрьму? И дала ли она тебе что-то в плане человеческих качеств?
Радивил: Конечно, что-то в моем характере изменилось. И там тоже есть добрые люди, не озлобившиеся, даже несмотря на всю уродливость системы. Забыть?.. Забыть, вообще-то, можно довольно легко, потому что каждый проведенный там день похож на предыдущий. Я не помнил, что делал два дня назад. Подъем, проверка, обед… Какого-то яркого события в жизни не было. Каждое утро просыпаешься – и не можешь сообразить, где находишься (дома, кстати, в первое свободное утро жена Анна меня разбудила и сразу же сказала: «Ты наконец-то дома!»).
В камере все время хочется что-то написать. Письма родным или еще что-нибудь. Очень ждешь весточек с воли. И хоть идут они долго – пока их еще цензура пять дней проверять будет! – все равно ждешь. А свиданий мне по воле следователя не давали…
Волчек: Когда 19 марта проходили выборы президента, как обсуждалось это событие в камере?
Корр.: И как вы голосовали, ведь подследственные – тоже избиратели?
Радивил: А мы не голосовали. Об этом никто из администрации даже не вспомнил…
Корр.: То есть, вас фактически, лишили вашего конституционного права?!
Радивил: Получается так. А что говорили… Да разное. Большинство людей просто устали от Лукашенко и его режима и хотели бы перемен. Даже зеки понимают, что эти перемены неминуемо коснутся всей правовой и пенитенциарной системы.
Корр.: Приходилось, наверное, наблюдать тюремный колорит – например, как зеки передают друг другу письма-«малявы»?
Радивил: Да уж, насмотрелся... Хотя меня это мало интересовало. Я просто пытался хоть чем-то себя занять. Больше всего угнетало безделье. И само ожидание, когда ничего не происходит… А ведь следствие может вестись до полутора лет! У некоторых просто «крыша едет».
Волчек: Как на твоем здоровье тюрьма отразилась?
Радивил: Слава Богу, все в порядке – мне родные витамины передавали. А вообще в тюрьме ничего хорошего нет. Недоедание, недосыпание, нервозность… Потерять здоровье там – как нечего делать.
Все родные и друзья за меня очень переживали. Сын Данила, ему скоро 3 года, всё спрашивал, где папа. А когда я пришел домой – он буквально кричал от радости! Сейчас ни на шаг от себя не отпускает.
Корр.: У тебя такая звучная фамилия – ты имеешь какое-то отношение к прославленному белорусскому роду князей Радзивилов?
Радивил: Есть у меня родовод, но никак руки не доходят обратиться в архивы. Из-за такой громкой фамилии прадеда чуть не сослали в Сибирь, пришлось расстаться с буквой «з», хотя по-белорусски фамилия все равно пишется как надо.
А род Радзивилов был большой, разветвленный. Может, от какой-то линии и мы происходим. В нашей семье существует красивая легенда, которую мне еще дед рассказывал: мол, один из младших отпрысков полюбил девушку-простолюдинку и, не послушав своего отца, отрекся от всех привилегий, женившись на любимой. Во всяком случае, мои сельские предки с Гомельщины никогда не были ничьими крепостными, не работали на барщине, оставались вольными людьми – и тем гордились.
И я – свободный человек. Я всю жизнь соблюдал законы. Преступником, уголовником, имеющим судимость, себя не чувствую. Хотя вот и справочка об освобождении имеется, а паспорта еще нет…
Но я еще не задумываюсь над этим. Я вот вышел – а воздух настолько вкусный! Просто сладкий!
