В сценографии временами было больше Святой Руси, чем Короткевича.
9 и 10 сентября Минская Опера открыла свой юбилейный, 80-й сезон, премьерой новой постановки оперы Дмитрия Смольского «Седая легенда» (либретто Владимира Короткевича по одноименной повести).
Спектакль в понедельник, 10 сентября, был в разы сильнее, чем в первый день премьеры — и пели лучше, и многое показано было отчетливее
(говорят, что как раз в понедельник ожидался наплыв каких-то важных персон — замечено, что среди чиновничьих бонз стало модным и почетным ходить в оперу).
«Срезание лишнего»
Нынешняя версия «Седой легенды» радикально отличается от первоначальной, которую создали при жизни Короткевича.
Композитор не просто косметически (в плане инструментовки-оркестровки) отредактировал оперу, а внес существенные изменения. Если предущая редакция была светлой, то эта оказалась мрачной.
Надо понимать, что именно Смольский, как он сам признал, «срезал с постановки то, что не соответствовало реалиям сегодняшнего дня».
Местами даже навредил ариям, мелодичной линии, хотя это, конечно, субъективно. Наверняка отсюда и простое решение постановщика Михаила Панджавидзе — зацепиться за поверхностную, хотя и очень красивую, идею «борьбы «дольнего», темного Замка и «горнего», светлого Храма». Ну и там за всякие красивые церковные лавстори о Петре и Февронии. В постановке нет каких-либо невероятных режиссерских находок, режиссура добротная и почти полностью в русле здравого традиционализма, однако, в целом, спектакль очень динамичный, выглядит эффектно, смотрится на одном дыхании, как некое шоу.
«Срезание лишнего» исключило тему крестьянского восстания, упростив до трафаретного уровня главного персонажа оперы Романа Ракутовича, сделав его почти исключительно лирическим.
Хотя некоторые свои взгляды, в том числе на «земельный вопрос», герой и раскрывает в программной арии «Як сэрца баліць над здраджаным краем» («Как сердце болит за землю, которую предали»), однако эти идеи не находят должного раскрытия в действии оперы.
На самом деле, причиной того, что ни одна из линий кроме любовной не раскрывается должным образом, стало то, что по вине, как это ни странно, композитора (Короткевич писал либретто уже под готовую музыку) — эта опера немасштабная, куцая. Не полотно.
А режиссер как раз хотел здесь сделать экшн, «Голливуд», выбора у него особенно не было. Добавить немного символизма и авось будет достаточно.
Плюс ампутация конечностей гильотинным методом и энуклеация глаз без анестезии…
«Как можно изменить подвигу любви?»
Постановщики акцентируют внимание на идее всепобеждающей любви.
Ценой увечья нобиль соединяется с любимой им холопкой. Нельзя сказать, что в спектакле нет Беларуси. Она присутствует — в каждой арии каждого из героев, а главное, в финале — на виселице (дружина нобиля), а потом и с отрезанными руками (нобиль), без глаз (холопка). Все эти сцены потрясают. Однако вызывает подавленность определенный антиклерикальный и антикатолический акцент режиссера. Действительно ли у Короткевича так акцентирован религиозный гнет?
Главная проблема, по моему мнению, в том, что режиссер не чувствует материала так, как это должен бы почувствовать глубоко национальный режиссер, котором Панджавидзе, конечно, не является.
Возможно, он действительно видит в таких православных реминисценциях иллюстрирование души белорусской, образа Беларуси, ее чистоты. Этакая стереотипная «Белая Русь».
Однако надо отдать должное Михаилу Панджавидзе за внимание к национальной опере, погружение в материал. Дождемся ли когда-нибудь мы своих оперных режиссеров? Их и в драматическом театре наперечет, что уж говорить об оперной режиссуре, где вообще работают единицы в радиусе нескольких тысяч километров, и не все среди них талантливые. Вымирающая профессия.
Не изменяет режиссер и своим излюбленным приемам — компьютерной проекции («Набукко», «Тоска»), размещение хора на балконе зрительного зала («Тоска»).
Сценография Александра Костюченко, насколько зрелищная (триумф сценической механики здесь затмефает даже «Набукко»), настолько и спорная.
Много претензий по линии «исторической правды» — прежде всего к архитектурным темам. Не смогли соблюсти подлинности, соответствия времени, слишком вольно, стилизованно подошли. Думается, при большей правдивости постановка была бы эффектнее.
Тезис о стилизации подтверждает и работа художника по костюмам — сомнительными выглядят колготки Любки, да это мелочь. Компьютер проецирует силуэты храмов, построенных гораздо позже, они совсем не вяжутся с началом XVII века, слишком много батальных сцен в компьютерных проекциях.
Хореографии в спектакле почти нет, но та, что есть, выполнена халтурно — девушки (в венках, конечно же, в одинаковых светло-русых париках, конечно же, символизируют чистоту, народ и Беларусь, конечно же) водят какие-то дежурно-неестественные, сценически-фольклорные хороводы (в балетках, конечно же).
Напоролись на «мову»
В целом, многое могли улучшить исполнители, но из-за небрежной работы со словом, иногда на грани неуважения, осталось много неприятных впечатлений от вокала. Особенно в первый день.
Опытная меццо-сопрано Оксана Якушевич (Любка), которую ее поклонники из числа профессионалов склонны сравнивать с Джесси Норман, к сожалению, не добрала не только артикуляции, когда пела чуть ли не «по-английски», но и хорошего вкуса, чересчур эпатажно и современно трактуя режиссерский замысел, согласно которому Любка — женщина-вамп, суперсексуальная распутница, а не благородная шляхтянка, движимая глубокими чувствами. А Крискентия Стасенко, совсем молодая певица, исполнила партию Любки с гораздо большим вкусом, да и вокально она не слишком проигрывает Якушевич, значительно лучше работает с белорусским словом. Хотя, конечно, Любки получились посредственными у обеих певиц — не запоминающимися, и, что еще хуже, не задевающими чувств зрителя. Видно, тут вина режиссера, который не «проникся» этим персонажем Короткевича.
Высокий профессионализм продемонстрировали исполнительницы партии крепостной девушки Ирины — заслуженные артистки Анастасия Москвина и Нина Шарубина.
У Москвиной образ Ирины получился и вокально, и сценически довольно плоским — Москвина певица по природе своей лирическая, с соответствующей сценической психофизикой, главной чертой которой всегда выступает этакая скандинавско-белорусская холодность, — ее Ирина получилась светлая, чистая, внешне очень сдержанная, однако с существенным вокальным недостатком — певица не справлялась с белорусским текстом.
Совсем другой образ создала прима Нина Шарубина, еще раз доказав конкуренткам и публике свой статус лидера и высокого профессионала, одаренного голосом и артистизмом.
Ирина Шарубина порадовала блестящим вокалом и такой точностью интонаций, когда мы сопереживаем каждому слову, а также обилием граней сценического образа — нежности и сострадания, сплетенных с решительностью и смелостью. Ах, если б только не дурацкий неестественный парик, это был бы идеальный образ белоруски, мужественно идущей на страдания и увечья, ради любви.
Порадовали баритоны.
Кизгайла в исполнении и Станислава Трифонова, и Владимира Громова — большие творческие удачи. И если Трифонов лидирует в вокальной номинации, то Громов прекрасно освоил поставленные режиссером эффектные мизансцены с раздеванием, и не только. К тому же, он порадовал и вокально — прилежными вдумчивым пением, стремился к проникновенному исполнению.
Проиграли всем тенора.
Гораздо лучше народного артиста Сергея Франковского, который, надо признать с сожалением, крайне неэффектно выступил в партии Романа, выглядел Эдуард Мартынюк. Но при его артистических способностях публика ожидала большей ясности.
Возможно, всем солистам было бы гораздо проще, если б не любовь дирижера Виктора Плоскины к форте и фортиссимо.
Если не считать того, что он безбожно глушил солистов (хотя тут еще и коварство партитуры — примененный композитором, так называемый инструментальный, подход к ариям), работа Плоскины (а он дирижер-постановщик спектакля) выглядела вполне приличной, оркестр звучал хорошо, особенно в оркестровых фрагментах.
Как сказал мой случайный сосед-юноша своей бабушке: «Бабушка, какой саундтрек!». И действительно, по эстетике, динамичности, по восприятию постановка во многом напоминала кино…
Хочется верить, что спектакль наберет обороты и станет достойным украшением репертуара, а еще лучше — отправной точкой в повороте театра к национальным произведениям. Главная сцена страны обещает вскоре балет Вячеслава Кузнецова «Князь Витовт». Посмотрим. А пока — всех с премьерой!
Следующий показ «Седой легенды» — 2 октября. Билеты в продаже.
