Не знают мигранты, куда им бежать.
Щемятся в эту «пыльную Европу» вместо того, чтобы ехать в цветущие агрогородки страны, которая так похожа на Швейцарию.
И в Россию, «щедрую душу», не просятся.
Казалось бы, не просятся — и радуйтесь.
Но сколько всего говорят и пишут у нас о тех мигрантах. «Это конец Европы», «Европа сошла с ума», «в Европе кризис», «в Европе хаос». Ага, кризис и хаос. Но смотришь ВКонтакте и в Фейсбуке — и оказывается, дочери тех самых наших писак и болтунов там учатся, в той прогнившей Европе.
Почему писаки пишут, ясно — чтобы создать впечатление, что в Европе все плохо, что там хуже, чем у нас. Это там «упадок нравственности». Это там «никто о простом народе не думает», это там «у людей никто не спрашивает».
И в самом деле казалось бы, почему Европа принимает тех сирийцев? Почему не «поставить пулеметы на границе», как рекомендуют наши «аналитики»?
Я поговорил о мигрантах из одной француженкой, в жилах которой течет и белорусская кровь, ее дед в свое время волею судьбы нашел приют во Франции.
Во-первых, сказала она, смотрите, сколько Франция выиграла от того, что принимала иммигрантов: Шагал, Зидан. Это люди, которые создали для Франции колоссальное богатство, которые ее прославили.
Наш опыт учит, что люди из других стран привозят с собой свой капитал, прежде всего интеллектуальный капитал.
Во-вторых, говорит она, вы смотрите на ситуацию со своей колокольни. Вы поставлены на грань национальной аннигиляции, у вас по-белорусски не разговаривает ни один министр, ни один генерал. А мы, говорит она, не боимся.
Мы — и не только мы, французы, но и датчане, шведы, все малые и большие нации Европы, — настолько привязаны к своему языку и культуре, настолько ценим свое, что мы знаем: через одно-два или максимум три поколения и мигранты заговорят на нашем языке и почерпнут наши традиции.
В-третьих, наши страны сами в свое время, в 1970-е, приняли решение открыть краники иммиграции, так как была нужна рабочая сила.
Новые иммигранты, хотя есть и исключения, но это тоже рабочие руки. Захотят жить — будут работать.
В-четвертых, волна миграции для нас не первая.
Было много беженцев во время Второй мировой. Впоследствии были волны иммиграции из Алжира, когда он достиг независимости. Из Вьетнама, когда там победили коммунисты. Из СССР после перестройки. Из Боснии, когда там шла война в 1990-е. Мы из опыта знаем, что, в конце концов, все стабилизируется. Кто-то из них вернется домой, когда там закончится конфликт. Кто-то осядет у нас.
Для нас иммиграция — это вопрос «как и сколько их принимать», а не вопрос, «принимать или не принимать» в принципе.
В-пятых, говорит она, я уже 30 лет слышу о «засилье черных», о том, что «исламское море зальет Европу». Но еще нет ни одной страны Европы, где бы мусульмане образовали политическую партию, которая бы одолела условный 5-процентный барьер. Да, в отдельных странах — Франции, Германии — проблема «иммигрантских кварталов», «черных гетто» существует, но она испокон существует и в США. Тем не менее основная масса прибывших врастает в европейское общество и принимает европейский образ жизни.
В-шестых, мы руководствуемся правом, и это святое. В Сирии война, а в Эритрее — диктатура, не чета вашей, белорусской.
Мы можем депортировать цыгана обратно в Румынию. Но куда депортировать сирийца? Там война, мы не можем выгнать человека под пули.
В-седьмых, есть фундаментальное! Это сострадание, гуманизм.
Если человек просит о помощи, надо его накормить и напоить, а потом уже разбираться. Поэтому папа Франциск и попросил католиков принять семьи беженцев. Поэтому и Валенса вступился.
«Короче, не переживайте вы так за нас, переживайте за себя», — довольно резко сказала она.
И, знаете ли, я с ней согласен.
