Печати княгинь
Рассказывая о путешествии Евфросинии Полоцкой в Иерусалим, мы показали, что полоцкая игуменья ставила перед собой не только исключительно религиозные цели. Она встречалась со своим родственником, византийским императором, и очевидно исполняла его поручения. Это наблюдение дает нам повод вернуться к двум дискуссиям — о статусе женщин в Средние века и о роли женщин полоцкой княжеской династии в общественной жизни XII в.
Евфросиния Полоцкая в середине XII в являлась участницей крупных исторических событий и на протяжении почти полвека существенно влияла на политику Полоцка. Не только в ее родном городе, но и в других центрах Восточной Европы остались следы ее деятельности.
На Рюриковом городище Новгорода в 1968 году была обнаружена вислая печать (булла) с женским изображением. Такие печати привешивали к документам на шнурках, в отличие от тех, что являлись оттиском на бумаге или пергаменте. Практика использования вислых печатей была заимствована из Византии в конце X в., ими скрепляли особенно важные документы. Эти печати были металлическими: чаще свинцовыми, реже — золотыми.
Вислая печать, найденная в 1968 году на Рюриковом городище Новгорода.
Печать Евфросинии была оттиснута на свинцовом диске диаметром до 20 мм. Превосходная по художественному исполнению и сохранности, она содержит на одной стороне изображение Св. Евфросинии с указанием ее имени круговой легендой: «Г[оспод]и помози рабе своей Ефросини нарецаемои». На другой стороне — многофигурная композиция Преображения Господня со следами греческой надписи.
Главным признаком для определения принадлежности печати послужил надпись: помощь Божия призывается не просто «рабе Божией Евфросинии», а именно «рабе Божией Евфросини нарецаемои», что может свидетельствовать о принадлежности буллы монахине. Ведь сама Евфросиния имела светское имя Предслава, но стала нам известной именно под именем, принятым после пострига. Таким образом, печать Евфросинии стала единственным случаем в сфрагистике ХI—ХIV вв. Восточной Европы, где до этого не фиксировалось ни монастырских, ни монашеских булл. В связи с этим российский археолог Валентин Янин поставил вопрос: не сохраняла ли Евфросиния после принятия схимы одновременно и светскую власть?
Приключения с печатью Евфросинии на этом не заканчиваются. В 2015 во время раскопок возле стен Спасской церкви в полоцком Спасо-Евфросиньевском монастыре была обнаружена еще одна вислая печать XII в. с надписью «Господи, помоги рабе своей Афрасинии». В этой надписи важно то, что форма написания имени Евфросинии («Афрасинии») совпадает с написанием на боковых торцах знаменитого Креста Евфросинии Полоцкой.
Печать Евфросинии Полоцкой после реставрации, найдена в Полоцке в 2015 году. Лицевая сторона печати с изображением Христа.
Оборотная сторона печати с надписью «Господе, помози рабе своей Афросинии».
Из-за разночтения имен, допустимого, кстати, в Средние века, часть исследователей поставила под сомнение принадлежность новгородской находки полоцкой княжне-игуменье. По версии российского историка Александра Майорова, найденная в Новгороде печать могла принадлежать Евфросинии Галицкой — матери князя Галицко-Волынского и короля Руси Даниила Романовича. В Галицко-Волынском летописи она упоминается как «княгиня Романова» — по имени мужа, князя Романа Мстиславича. В 1219 г., по достижении сыновьями совершеннолетия, княгиня, возможно, под давлением бояр, вынуждена была уйти в монастырь, хотя в дальнейшем и принимала активное участие в политической жизни. В частности, она поддержала принятие ее сыном Даниилом Романовичем королевской короны от Папы римского. В качестве вероятного имени княгини в монашестве историки рассматривают одно из двух — Елена или Анна. Упомянутый уже Александр Майоров по результатам сопоставления византийских источников доказывает, что у Анны было светское имя Евфросиния, и она являлась дочерью императора Исаака II Ангела и Ирины Палеолог. Надежного подтверждения этим версиям в источниках нет.
Существовала в XII в. и еще одна Евфросиния, известная нам по имени своего отца галицкого князя Ярослава Владимировича Осмомысла. Это та самая Ярославна — один из центральных персонажей «Слова о полку Игореве», жена новгород-северского князя Игоря Святославича. «Плач Ярославны», которым начинается третья часть «Слова», считается одним из самых поэтических фрагментов этого литературного памятника, а сама Евфросиния Ярославна считается символом супружеской верности.
Но на этом княжеская женская сфрагистика Полоцка не заканчивается. В начале 1960-х в Новгороде, а затем и в латвийском Кокнесе — древнем полоцком форпосте Кукейносе — были обнаружены свинцовые буллы середины XII в. с изображением святых Софии и Георгия.
Печать Георгия и Софии, родителей Евфросинии Полоцкой.
Крест Евфросинии Полоцкой, помимо изображения св. Евфросинии, также содержит изображения святых Георгия и Софии. Отцом Евфросинии Полоцкой был князь Святослав Васильевич; «Житие» св. Евфросинии называет его также Святославом Георгием. Таким образом, предполагается, что изображение св. Софии на том же кресте связано с христианским именем матери Евфросинии. Таким образом, изображение на булле приписывается жене князя Святослава Георгия — Софии.
Существовал ли «полоцкий матриархат»?
Таким образом, все княжеские печати Полоцка XII в. принадлежат или же имеют отношение к женщинам — представительницам династии. Валентин Янин называет это поразительным фактом, который можно объяснить лишь однозначно.
После разгрома Полоцка киевским князем Мстиславом Владимировичем в 1129 году в Византию были высланы почти все мужчины — представители Полоцкого княжеского дома. И хотя постепенно князья и княжичи возвращались на родину, события 1129 года на заметный срок установили новый статус княжеской власти в Полоцке.
Валентин Янин расценил это как уникальное политическое явление, дав ему название — «полоцкий матриархат». Согласно такой концепции, жены высланных в Византию полоцких князей в с 1130-х по 1150-е гг. замещают в политической жизни своих мужей.
Однако в упомянутую концепцию не вписывается тот факт, что в 1132 году Полоцк лишил власти киевского ставленника Святополка и выбрал князем родного брата Евфросинии Василько Святославича. Впоследствии полочане отказали в доверии Рогволоду-Давыду, а в 1158 г. вновь захотели видеть его на княжеском столе. Усобицы происходили также в 1162 г. и в 1167 г. вокруг Минска, Заславля и Литвы. В этой связи автор «Жития» Евфросинии Полоцкой подчеркивает, что княжна-игуменья не хотела видеть «враждующими ни князя с князем, ни боярина с боярином, ни из простых людей кого со своим другом, но всех хотела видеть единодушными».
Сложно реконструировать масштабы и механизмы политической власти Евфросинии и ее матери Софии. Но мы можем утверждать о наличии экстраординарного влияния женщин Полоцкого княжеского дома не только на взаимоотношения внутри рода, но также на культурное развитие и политические процессы в Полоцкой земле.
Статус женщины в эпоху Средневековья
Средневековая культура стала важным этапом в формировании современных представлений о женщине. Именно в Средневековье в отношении женщины была разработана наиболее развернутая и аргументированная концепция несовершенства. Консервативное прочтение христианских текстов создавало идеологическую базу для данной патриархальной традиции.
Если говорить о Ветхом Завете, решающее влияние на концепцию женской природы имели два эпизода: сотворение человека и грехопадение. Чтобы доказать, что женщина является несовершенной в интеллектуальном, физическом и моральном аспектах, средневековые теологи приводили два доказательства: 1) женщина была создана Богом не одновременно с мужчиной, а после него, из его же ребра; 2) мизогины-женоненавистники подчеркивали, что в сказании о сотворении человека не упомянуто о том, что Бог вдохнул в Еву живую душу. Фактически, это вело к отрицанию человеческой природы женщины.
Но еще в разгар схоластических дискуссий о природе Христа Ева была «реабилитирована». Христос как сын Господа и Девы Марии, т.е. женщины, получил богочеловеческую природу. И это открывало дорогу к апологии женщины, а Божия Матерь стала символизировать женские добродетели: терпимость, замкнутость, застенчивость, здравый ум, усердие, целомудрие, послушание, смирение, веру. Таким образом, из средневековой христианской культуры вышли два женских образа-антипода: Ева, виновная в грехопадении, и Мария, мать Христа.
Для женщин с высоким социальным статусом фактически единственной и самой производительной сферой деятельности была семья. Повышение статуса женщины в Европе происходило в течение XI—XII вв. и связано было с укреплением сеньориальной системы, когда женщине все чаще передавались права распоряжаться родовым имуществом. А торжественный церковный брак помог социализации основных ролевых функций женщины. Культ Девы Марии и Таинство брака стали своего рода защитой для женщин.
В феномене же деятельности Евфросинии Полоцкой мы видим сочетание двух функций — родовой репрезентации и монашества. Специфические условия XII в. — политическая дезинтеграция и, одновременно, культурный расцвет — обеспечили Евфросинии возможность и легитимность политического влияния в патриархальном обществе.
Легенда о Святохне
Одной лишь Евфросинией Полоцкой перечисление выдающихся полоцких женщин XII в. не ограничивается. Легенда доносит до нас сведения о драматических событиях в Полоцке в конце XII века. Речь идет о выписке, сделанной российским историографом XVIII в. Василием Татищева (1686—1750) в его «Истории Российской» будто бы из Полоцкой летописи. Мы можем лишь гипотетически допускать существование подобного летописного памятника, который якобы погиб во время пожара Москвы 1812 года.
Татищев описывал времена правления полоцкого князя Бориса Давыдовича, который во второй раз был женат на Святохне, дочери поморского князя Казимира. Согласно записи Татищева (и известной ему Полоцкой летописи) Святохна, была женщиной красивой и хитрой. Формально приняв православие, она не отпустила от себя латинского священника и оставалась преданной вере «папежской». А со Святохною в Полоцк пришло также много «знатных и подлых» померан.
В этом браке в полоцкой княжеской семье родился сын Владимир, которого Святохна называла Войцехом. А у Бориса Давыдовича от предыдущего брака было двоей сыновей Василько и Вячко. По Татищеву, Святохна плела интриги против пасынков, намереваясь расчистить путь к княжескому престолу своему сыну. В то же время молодые княжичи были популярными среди полоцкого люда. Чтобы избежать эскалации, Василько и Вячко сами попросились у отца отпустить их в Двинскую волость. Борис с неохотой дал сыновьям княжение. Святохна же, пользуясь отсутствием пасынков в Полоцке, стала притеснять их сторонников и выдвигать на важные посты своих людей, в том числе померан.
Полочане были недовольны и требовали изгнания померан и возвращения старших Борисовичей в Полоцк. В этой ситуации Святохна от имени своих главных противников — тысяцкого Симеона, посадника Воина и Ключника Добрыни — сфабриковала письмо в адрес Василько и Вячко, в котором предлагалось изгнать Бориса с княжеского престола, а саму Святохну и Владимира-Войцеха казнить. Письмо было передано легковерному Борису Давыдовичу. Оклеветанные бояре клялись в невиновности, но сторонники Святохны убили их.
Однако Василько Борисович сумел разоблачить клевету мачехи. И в день св. Спаса (1 или 6 августа) полочане по сигналу вечевого колокола схватили Святохну, которая «заперлась в истопке», взяли ее под стражу, а всех померан побили или выгнали, разграбили их дома. Не причинив зла князю Борису, полочане послали в Двинскую волость за его старшим сыном Василько. На этом рассказ Татищева обрывается.
Легенда о Святохне вызывала споры еще в XIX в. В 1850-е гг. российский историк Лыжин предположил, что это не пересказ исторических хроник, а политический памфлет против немецкого засилья при российском дворе во времена императрицы Анны Иоанновны и ее фаворита Эрнста Иоганна Бирона.
Авторы второй половины XVIII в. представляли Бирона злым гением России. Его обвиняли в засилье иностранцев, жестокости и наказаниях, расхищении государственной казны. Россией действительно правили в значительной степени иностранцы, но они были выдвиженцами Петра I и непримиримыми врагами Бирона. Правда, Бирон был невысокого мнения о россиянах и не скрывал этого. В то же время он старался не раздражать новых соотечественников неуважением к их обычаям. Политических преследований во времена царствования Анны Иоанновны было действительно много, но не Бирон был в них заинтересован. Политический террор происходил по желанию императрицы и в интересах лиц, которые обеспечивали ее неограниченную власть. И хотя «черная легенда» Бирона начала складываться еще при его жизни, но все злоупотреблении властью при Анне Иоанновне стали связывать с засильем немцев при дворе патриотические представители российского общества уже XIX века, которые и ввели известный термин — «бироновщина». Татищев же был современником бурных событий середины XVIII в. Оправдана ли в таком случае версия про антибироновский памфлет? Убедительных аргументов нет. А кроме того, политически мотивированное озвучивание исторических сюжетов не противоречит наличию соответствующей источниковой базы.
Уже в конце ХХ в. историк Алексей Сапунов распознал в основе легенды о Святохне пригодный для исследований исторический источник, отражающий реальную жизнь Полоцка начала XIII в. Он первым обратил внимание на то, что многие, неизвестные русским источникам, персонажи легенды фигурируют в «Хронике Ливонии» Генриха Латвийского. Это князья полоцких форпостов (или вассальных латгальских княжеств — «Двинской волости») Вячко Кукейносский и Всеволод (Василько?) Герцикский, а также полоцкий князь начала XIII в. Владимир.
Другие исследователи утверждают, что Татищев не пользовался сведениями из «Хроники Ливонии», первое издание которой вышло в 1740 году. Этот год принципиальный. 27 июня (8 июля) 1740 в России был казнен архитектор и вельможа Петр Еропкин. По его проекту была возведена одна из забав императрицы Анны — «Ледяной дом», который растаял в апреле 1740 г. Еропкин входил в оппозицию и, как заговорщик против Анны Иоанновны, был казнен, как и его патроны из высшей элиты во главе с кабинет-министром Артемием Волынским.
Российский архитектор Петр Еропкин (1698—1740), обладатель предполагаемого списка Полоцкой летописи. Гравюра Георгия Грачева.
Татищев отмечал, что «Полоцкой летописью» он воспользовался в собрании Петра Еропкина: «Сие выписано из летописца Еропкина, который, видно, пополнялся в Полоцке, ибо в нём много о полоцких, витебских и других литовских князях писано…». Российский историк Лыжин как раз таки считал Еропкина автором антибироновского памфлета. Но Еропкин до 1740 года, а тем более потом — в тюрьме или на плахе — не мог увидеть франкфуртско-лейпцигское издание Генриха Латвийского.
У Татищева же есть проблема с синхронизацией — он указывает началом истории 1217 год. Теперь же датируют княжение племянника Евфросинии Полоцкой Бориса Давыдовича периодом 1180—1186 гг. Польские генеалоги, в свою очередь, указывают предполагаемого отца Святохны — им мог быть Казимир II (1138—1180), князь Поморский, Щецинский и Дыминский, завоеватель последней твердыни балтийских славян-язычников — острова Рюген (ныне входит в состав федеральной земли Мекленбург-Передняя Померания, ФРГ). В 1186 году Казимир Дыминский вместе с братом Богуславом захватил и разграбил легендарные сокровища храма Святовита в Арконе на Рюгене. В результате завоевания жители Рюген были христианизированы. Если Святохна действительно была дочерью Казимира II, становится понятным, почему для нее вопрос пребывания в католической вере был таким важным — это проистекало из родовой легитимации династии поморских князей.
Святовит — изображение божества в храме Аркона. По описанию Саксона Грамматика.
Подытожим: при всей противоречивости легенды о Святохне многое в ней соответствует сведениям из других источников. Очевиден и политико-культурный контекст легенды. Отметим лишь, что сведения первоначального источника могли несколько трансформироваться, пока не попали в компендиум Татищева. Поэтому все без исключения события и детали легенды не стоит воспринимать буквально. Российское морализаторство первой половины XVIII в. также могло повлиять на окончательную версию предания.
Во всяком случае, полоцкое XII столетие несет редкую для Средневековья, выразительную печать женской индивидуальности. Полоцкие женщины нарушили «гендерный баланс» патриархального общества и попытались проводить собственную политику и культурную стратегию.
Многих персонажей этой истории конца XII столетия мы встретим в дальнейших выпусках «Истории Беларуси». Это будут сюжеты уже о цивилизационном проникновении немцев в Восточную Балтию в начале XIII века и закате Полоцка.
