На эти и другие вопросы «Народной Воли» ответил общественно-политический деятель, историк и политолог Янка Запрудник, лидер белорусской диаспоры в США.
«Мое любимая блюдо — все, что поставит на стол жена»
— Вам почти 90 лет, а выглядите вы на 60. В чем ваш секрет?
— Здесь много факторов. Это заслуга моих родителей, ведь гены сильно влияют на судьбу человека. Образ жизни: курить я бросил в студенческом возрасте, водкой не злоупотреблял, хотя в молодости бывали разные приключения (смеется). С оптимизмом смотрю на жизнь, несмотря на трудности. Можно постоянно ворчать, быть недовольным тем, что происходит вокруг тебя. Но тогда организм изнашивается сильнее, чем обычно. Надя, моя вторая жена, на которой я женат с 1995 года, очень хорошо за мной смотрит. Мы оба всегда заняты какой0нибудь творческой деятельностью. Благодаря медицинской страховке имеем хорошее медицинское обеспечение. Регулярное обследование, два раза в год встреча с тем или иным специалистом.
— Как построен ваш обычный день?
— День начинается включением компьютера и просмотром независимых белорусских сайтов. Читаем свежую прессу. Каждый день утром мимо нашего двора проезжает машина, которая забрасывает нам The New York Times. Надя интересуется разделами науки и кулинарии, я — политикой.
Потом, конечно, завтрак. Мое любимое блюдо — все, что поставит на стол жена (смеется). Впрочем, мы и на кухне вместе готовим. Преобладают белорусские блюда — например, драники. Люблю овсянку. Раньше охотно питался колбасой, она была для меня самой вкусной едой. В последние годы мясо отошло на задний план, на первый план вышли молочные и рыбные продукты. Раз в две недели заглядываем в китайский ресторан. Можем попробовать и другую кухню: индийскую, итальянскую, греческую.
Но свое всегда вкуснее. А потом начинается обычный день, который наполнен интеллектуальными и физическими занятиями.
— Что вы понимаете под физическими занятиями? Ходите пешком?
— Не только. Мы с женой регулярно посещаем спортивный клуб. Там полный комплект тренажеров. Каждый день делаю приседания, ведь нужно очень следить за ногами.
Доживешь до 90 лет — поймешь (смеется). В нашей семье есть люди, которые младше нас, но у которых имеются проблемы со здоровьем.
Нужно приехать к ним (и у меня, и у жены по машине) и в чем-то им помочь. Как я шучу, мы, старшие по возрасту, помогаем младшим калекам (смеется).
Мы с женой поем в церковном хоре. В воскресенье присутствуем на богослужении, встречаемся с друзьями — или в ресторане, или у кого-нибудь дома.
Часто вижусь с моим другом Витовтом Кипелем, директором Белорусского института науки и искусства. Кстати, его мемуары имеют символический заголовок «Жыць і дзеіць». Живешь делами, чем-то таким, к чему проявляешь интерес. У нас интерес — к белорусистике, ко всему белорусскому. Так что день наполнен.
— Вы живете в своей квартире?
— Нет, там хозяйка теперь моя младшая незамужняя дочь и котята (смеется). А я переехал к Наде в загородный дом. Живу в Нью-Джерси, недалеко от Саут-Ривера, где находится Белорусско-американский общественно-религиозный центр.
— Послушаешь, так просто райская жизнь! Зачем же вы до сей поры работаете и пишете книги?
— Там соответствующий политический режим. Ты хочешь что-то сделать, опубликовать, сказать, и у тебя нет никаких препятствий. Не надо ходить к какому-то окошку, чтобы получить какую-то справку, бумажку. Возникает ощущение свободы. Особенно в желании реализовать хоть маленькие, хоть большие проекты. Вот и берешься за работу.
«Мы находились под землей, в забое. Шел конвейер, нужно было лопатой бросать на него уголь»
— Годы «холодной войны» у меня ассоциируются с «железным занавесом». Родные люди, оказавшиеся по разные его стороны, не могли встречаться. Общались ли вы с родными?
— Когда я в 1944 году выезжал на Запад, то не смог сообщить об том родителям, потому что я был в Барановичах, они — в Мире на расстоянии в 50 километров. После войны я нашел способ с ними переписываться. В Польше жили общие знакомые. Через них я передавал матери то салфетку, то платок, чтобы сообщить, что жив. Позже сообщал о себе через двоюродную сестру, которая жила в Польше.
Но лично увидеться я не смог. Мать умерла в 1981 году. А Советский Союз распался позже.
Отец, как выяснилось, погиб еще во время войны, сражаясь на советской стороне.
Поэтому смог встретиться с братом, который и теперь живет в Барановичах. Естественно, я мог бы ему написать. Но письмо из-за границы от родственника, который занимается антисоветской деятельностью, ему только навредило бы.
— Ваше настоящее имя — Сергей Вильчицкий. Вы взяли псевдоним для конспирации?
— Янка Запрудник — не псевдоним. Ведь псевдоним придумывают, когда автор нечто написал и хочет опубликовать. Это фамилия, которую я получил ввиду обстоятельств послевоенного времени. После войны я попал в лагерь для перемещенных лиц. Предоставлять соответствующий статус мне не хотели. Но в лагере был некий Запрудник, на шесть лет старше меня, который выехал, но его не вычеркнули из списков. Мне предложили жить под его фамилией.
Впрочем, даже если бы я не стал Запрудником, все равно не пользовался бы своей фамилией, поскольку работал на радио «Свобода». Не хотелось подставлять родственников. Поэтому, работая на радио, я представлялся не как Запрудник, а как Арсен Загорный. Когда «Песняры» приезжали в США, я звонил им под фамилией Павел Янковский, чтобы рассказать, что о них пишут в центральной прессе (они путешествовали по провинции).
— Как вы попали на радио «Свобода»?
— Начиналось все с работы в английской шахте. Мы находились под землей, в забое. Шел конвейер, нужно было лопатой набрасывать на него уголь. Также мы прокладывали треки под землей длиной до 300 метров. Работа была тяжелая. Но, отработав два с половиной года, я о ней не жалею.
Вместе со мной трудились еще 11 белорусов. С каждой зарплаты мы откладывали деньги в общую кассу. За эти средства выпускали свой журнал «Наперед!» и рассылали его по лагерям перемещенных лиц, где жили белорусы. Так о нас узнали. Затем председатель Рады БНР Микола Абрамчик и один бельгиец, племянник председателя местного парламента, добились для белорусов стипендий на обучение в Лувенском университете (Бельгия). Часть этих стипендий была от Ватикана, часть от бельгийского Комитета помощи белорусским студентам. Девять из 12 человек поступили.
Мне предлагали остаться преподавателем на историческом факультете и писать докторскую диссертацию. Но тогда начала работать радиостанция «Освобождение» (так сначала называлась «Свобода»). Рада БНР, которая добилась вещания на белорусском языке, надеялась на соответствующий отклик с нашей стороны. Поэтому мы подчинились дисциплине.
На радио мне сказали: «Если поедешь в Америку, мы разрываем с тобой контракт»
— Добрую часть жизни вы провели за океаном. Почему вы переехали в США?
— Я все-таки не оставлял надежды написать докторскую работу. Но при моей зарплате сделать это в Мюнхене, где базировалось радио, было не реально. Тем временем, на радио «Освобождение» работали люди, приехавшие из-за океана. Их зарплата была выше, чем у «европейцев». Я возмутился: почему им платят больше? В отделе кадров мне ответили, что эти люди приехали из Америки, оставив там возможности карьерного роста в зарплате. Тогда я предложил: «Так и я поеду за океан, а потом оттуда вернусь». Мне в ответ: «Если поедешь в Америку, мы разрываем с тобой контракт».
Но я чувствовал, что устроюсь там. Даже, если меня не возьмут обратно. Уволился, взял семью, 300 килограммов книжек (смеется) и поехал за океан.
Приехал 23 марта, а 25 марта наш праздник — День Воли. Мне звонят с радио «Освобождение»: «Не хотели бы вы написать репортаж?» Согласился и вскоре стал писать для них тексты уже как внештатный сотрудник. А спустя десять месяцев меня снова приняли в штат радио, но уже в американскую студию радио «Освобождение». А через некоторое время я защитил при Нью-Йоркском университете диссертацию.
— Беларусь из-за океана и Беларусь, которую видишь своими глазами, отличаются. Каковы ваши впечатления от нынешнего приезда на родину?
— Последний раз мы были на родине три года назад. За это время многое изменилось к лучшему. Особенно в туристической сфере: хорошие отели, возможность подкрепиться по дороге, надписи по-английски (если судить по фасадам, английский язык по частоте применения сейчас на втором месте после русского, белорусский — на третьем), в магазинах хороший выбор продовольственных товаров, качественное обслуживание, чистые дороги. Правда, мы видим лучшее, а от людей слышим худшее. Экономические трудности, маленькие пенсии и высокие цены.
— А как люди реагируют на белорусский язык?
— Вот здесь наблюдаются крупные изменения. Мы повсюду разговаривали по-белорусски. И нигде ни от кого не услышали отрицательной, враждебной реакции, чего мы боялись. Когда мы впервые приехали в Беларусь, многие люди переживали шок после внезапного распада СССР. Свою желчь, недовольство выливали на нас. В обществе царила мысль, что во всем виновата Америка. Мол, это она спровоцировала распад Союза (кстати, то же самое сейчас говорят в отношении Украины). Тогда, в начале 1990-х, мы слышали фразы: «Разговаривайте на человеческом языке».
Сейчас на тебя наконец-то смотрят как на нормального человека. Независимо от того, на каком языке разговариваешь.
Другое дело, что мы не слышали музыки родного языка из уст маленьких детей. Об этом болит душа. Какое будущее белорусской культуры? Что делать белорусскому поэту, если он приходит читать в школу стихи, а ему говорят «мы не понимаем»?
Нельзя сказать, что неприятие белорусского языка в обществе полностью исчезло. Возможно, оно ослаблено влиянием молодежи, которая ценит национальную культуру? Хочется в это верить!
