С писательницей, экс-председателем Союза писателей Ольгой Ипатовой мы встречаемся теперь только летом, когда она приезжает из Канады, где в последнее время живет. Встретились и в этом году, повспоминали, поговорили о наболевшем.
— Госпожа Ольга, раньше вы говорили: вот подращу внуков в той Канаде и вернусь на родину окончательно. Сейчас так уже не говорите. Тема возвращения перестала быть для вас актуальной?
— Нет, она для меня остается очень актуальной. Поднять на ноги внука — как написать книгу. Вот я и говорила раньше — вернусь, когда «допишу книгу». А дети все «пишут» те «книги». Хочется все «книги дописать», и тогда можно будет вернуться спокойно. К сожалению, мои внуки уже не чувствуют, что родная земля них — Беларусь. Для меня же родина всегда лучше чужбины, где жить комфортно, но где не может быть уютно моей душе. Бывая в Беларуси, я всегда еду в Мир, где пришла на свет. Вот и на днях вернулась оттуда, завезла в тамошний музей некоторые экспонаты, в том числе фотографии Мирского замка, которые делала в разные годы. В Мирском замке создан замечательный, на мой взгляд, европейского типа музей, он меня сильно впечатлил. Душа моя в тех стенах вновь отдыхала, в общем, одно из первых моих впечатлений — это стены Мирского замка. Родина всегда в моей душе. Если у человека исчезает чувство родной земли, он умирает душой.
— Лариса Гениюш в одном из писем вспоминала, как ваш трехлетний сын Руслан любил петь белорусские песни: «Ой ляцелі гусі з блоду» и «Золка Венела»… Как сложилась его дальнейшая судьба?
— Руслан по профессии — медик, онкогематолог. Он был вынужден уехать из Беларуси, так как работы здесь не находил. У него действительно были здесь конфликты, которые возникали из-за моей общественной и политической деятельности. Сын был очень расстроен, с болью большой уезжал. Теперь он там работает по специальности и активно занимается белорусским движением. В Торонто есть белорусская церковь, действует Объединение белорусов Канады, и он там — один из самых активных членов. Канадские белорусы продолжают дело, которое начинали Константин Акула, Винсент и Раиса Жук-Гришкевичи, Николай и Михаил Ганько, митрополит Николай. Они расширяли в Канаде знания о Беларуси, писали и издавали книги, они всегда жили Беларусью. И хорошо, что с их уходом дело не остановилось.
— Насколько знаю, ваша невестка - китаянка?
— Да. Интересно, что первый мой стих, напечатанный еще в 1956 году в газете «Зорька», назывался «Китайским друзьям». Мы тогда очень дружили с Китаем, и я помню, в нашей школе в деревне Забелье Бешенковичского района висели портреты Сталина и Мао Цзедуна. Так что мне в этом видится определенное Провидение. Но у меня очень хорошая невестка.
— Когда два года назад в Витебске появился памятник князю Альгерду, многие вспоминал ваш роман «Альгердово копье». Мол, без него и памятника не было бы. Конный памятник белорусскому князю воспринимался как победа патриотических сил. Но в этом году в том же городе установили памятник Александру Невскому…
— Вряд ли моя книга решило дело с памятником Альгерду. Но, действительно, когда она вышла, мы с книгораспространительницей Людмилой Нестерович провели много встреч в Витебске. Носили целые сумки тех «Альгердовых копий», выступали по школам, библиотекам, много книг тогда разошлось. Что касается Александра Невского, то история все расставит по своим местам. Если кому-то хочется идти к Александру Невскому — пусть идет. А если кто-то захочет возложить цветы князю Альгерду, пусть возлагает. Хватит уже нам враждовать.
— Вы автор исторических романов и повестей «За морем Хвалынским», «Альгердоао копье», «Волхв Гедимина», «Золотая жрица Ашвинов», «Знак великого магистра», «Жертвы священного дуба»… А что в самом начале побудило вас обратиться к такой далекой истории?
— Мне хотелось каким-то образом выразить свой протест. Протест против того, что нас вынуждали жить в чужой истории, молиться чужим богам. В 70-е годы что мы знали про свое прошлое? Представьте себе, после моей абсолютно безобидной повести «Предслава» были статьи в «Советской Белоруссии» просто с разгромным формулировками. В том числе официозного историка № 1 Абецедарского. Настоящая белорусская история была тогда под запретом. И вот это вынудило меня, филолога по образованию, заняться нашим прошлым. В ней — такие личности! Скажем, Всеслав Полоцкий — фигура, значимая для всего славянского мира. А Евфросиния Полоцкая — для всего христианского мира. И я каждый раз, когда приезжаю на родину, еду в Полоцк поклониться ей.
— Вы упомянули Абецедарского. Среди его антизаслуг — и травля историка Николая Улащика, который так и не смог вернуться на родину и работал над белорусскими летописями в Москве. В своих недавно изданных мемуарах Улащик вспоминает, как в студии Белорусского телевидения вы подарили ему большой букет.
— Я помню ту встречу. Это была запись моей передачи «Лира». Я поехала в Москву, встретилась с Николаем Николаевичем и пригласила его в «Лиру». Надо сказать, что мои передачи тогда вызвали большой резонанс — как в обществе, так и среди чиновничества. Я многое не смогла бы сделать, если бы меня не прикрывал своим авторитетом тогдашний председатель Госкомитета по телевидению и радио Геннадий Буравкин. Все громы и молнии, что сыпались на нашу редакцию, Буравкин принимал на себя, защищал нас, и за его спиной я могла спокойно работать. Для Николая Улащика было большой радостью приехать в Беларусь и выступить перед большой телеаудиторией. И для нас встреча с ним также была радостной. Я понимала, как ему тяжело в Москве заниматься настоящей белорусской историей, которую и в Беларуси мало кто знал. Через Абецедарского пройти было почти невозможно. Эта фигура в нашей истории навсегда останется окрашенной в черный цвет. Что уж говорить о советских временах, когда даже сегодня белорусское общество не всегда понимает, что древняя Литва — это и есть Беларусь, а Литва современная была некогда Жемайтией. Моя подруга-литовка, когда разговариваем на исторические темы, так и говорит: мы были некрещеные, нас крестили через 400 лет после вас, после Полоцкого княжества. Сегодняшние литовские историки это хорошо знают. Но, конечно же, не протестуют, когда все огромные достижения ВКЛ относят сегодня к маленькой Жемайтии. Так что нам необходимо еще много работать, чтобы белорусы узнали свое настоящее имя в древности, свою историю, свою подлинное величие.
— Но можно ли этого добиться общественными усилиями, без государственного содействия?
— Без государственного содействия этого добиться будет очень сложно. Ведь национальная интеллигенция у нас, к сожалению, немногочисленная. А откуда ей быть многочисленной? Ни белорусского детского сада, ни настоящей белорусской школы, ни белорусских университетов у нас, по сути, нет. Я смотрела нынешние учебники по истории. Конечно же, сегодняшнее историческое образование лучше, чем было при Абецадарском, но не настолько лучше, чтобы стать парусом для нации. А без наполненного ветром национальной истории паруса ни одна нация не сможет плыть в широкий мир.
— Рекомендацию в Союз писателей вам дал Василь Быков. Кто еще повлиял на формирование вас как личности?
— Прежде всего назову Янку Брыля, который дружил с моим отцом еще с партизанских времен. Это и упомянутый вами Василь Быков, и Данута Бичель, и Михаил Василек, и незабываемый Алексей Карпюк, который просто тянул меня в белорусскую литературу. Как я радовалась, когда, скажем, на уроке математики, которую я терпеть не могла, вдруг открывалась широко дверь, и Алексей Никифорович, не обращая внимания на учительницу, командовал: «Ольга, на выход!» Это значило, что гродненские писатели едут выступать и берут с собой меня. Михаил Василек в «Гродненской правде» печатал мои первые стихи… Сегодня мне неудобно перед их памятью, я чувствую, что при жизни не сказала им тех слов благодарности, которые они заслужили.
— Ваш предшественник на посту председателя Союза писателей Владимир Некляев вспоминал, как его упрекали деятели белорусской эмиграции за чрезмерно острый конфликт с Лукашенко и его окружением. Вы же тогда (1998-2002 годы) также находились «на передовой». Компромиссы с властью были возможны?
— На тот момент власть требовала, чтобы писатели стали на колени и поддержали ее по всем позициям. Что было просто невозможно. Думаю, писателям удалось сохранить свое достоинство. Как тяжело ни приходится Союзу белорусских писателей, но он живет и борется за белорусскость. Писатели, возможно, плохие политики. Но они продолжают бороться за национальную культуру, создают эту самую культуру, а для государства это — политика. Что касается упреков из-за рубежа. Оттуда события всегда видятся иначе. Если бы те, кто упрекал, жили здесь, они рассуждали бы по-другому. Руководство Союза писателей не выступало против власти как таковой, мы просто хотели, чтобы власть способствовала национальной культуре. Такой была позиция Некляева, такой была и моя позиция. Жить только в своей скорлупе для меня всегда было неприемлемо. Писатель должен жить одной жизнью со своим народом.
