На фолк-фестиваль «Камяніца» стоит попасть хотя бы для того, чтобы почувствовать простую и очень важную вещь: ты не один.
Ни прогулку по Октябрьской улице, ни посещение cocktail party после хорошей выставки, ни (тем более) визит в оперу, где из лож торчат физономии, которые по вечерам лоснятся на ТВ, не дают того ощущения причастности к сообществу красивых людей, которых ты мог бы назвать «своими».
Где они, белорусы? Да вот здесь! В Музее народной архитектуры и быта в одну прекрасную ночь под сентябрьским небом. Другие тематические белорусские мероприятия не всегда оставляют столь хорошее настроение и ощущение, что у нас — всех нас — есть будущее.
Но на любом фестивале — пусть то будет psy trance gathering под названием Tundra, упрятанный на отдаленном острове в Литве, или легендарный Burning Man в пустыне Черного камня в Неваде — случается событие, которое касается исключительно тебя. Ради этого события ты должен был сюда приехать. Это событие — твое приобретение, которое тебя изменит, заставит задуматься. О нем ты будешь вспоминать спустя много лет.
У меня такая история произошла не перед сценой, не в один из тех прекрасных музыкальных моментов, когда все поле вдруг поднималось на ноги и начинало танцевать. Благодаря удачному лайн-апу, wake-up-moments здесь было достаточно — упомянуть хотя бы тот сюрприз, когда на сцене во время выступления Re1ict появился невероятный Сергей Долгушев и вот так, вместе, тяжеловатый (как по мне) Re1ict и солист филармонически- изысканного Vuraj выдали такое, что мурашки побежали по спине.
Но всё это видели тысячи других людей и почувствовал каждый, кто был на том поле. Моя история более маргинальная, поэтому она заслуживает иной интонации.
Я взял черного чаю и углубился в сумерки у белорусской таверны. Здесь, вдалеке от фестиваля, были выставлены деревянные столики. Светили звезды. Народ вокруг пил пиво. Стоял гомон. Дул ветерок. Сбоку доносился приглушенный рев постметалла. Акустики не было никакой. Посади здесь за столик любую звезду белорусской эстрады и попроси исполнить «Ясная свееетлая чииистая нееежная беелая бееелая Русь» — в трех метрах никакого ее пения не будет слышно.
И вот внезапно от столика, за которым собралось несколько парней и одна женщина, грянул белорусский народный напев. Люди пели очень слаженно, голоса звучали досконально выстроенным аккордом, таким, который, бывает, слышишь в ирландских песнях на языке кельтов. Они поют не для публики, а для себя. Просто немного выпили и захотелось пообщаться на языке, отличном от того, на котором я сейчас общаюсь со своими читателями. И вы бы это слышали!
Месседж передавался сразу на нескольких уровнях.
Был и текст, но он был не важен — поэтому я не позволю себе упростить все пересказом сюжета песни.
Эти люди говорили своим единством, каждый голос, сплетаясь с другими голосами, бежал как бы по своей тропинке, видел другие голоса, но знал свою дорожку. И в этом единении за тем столом рождалась дружба наивысшего сорта. Так близко не поговоришь. Так близко можно только петь вместе.
Они вели разговор не только друг с другом. Они были в связи с предками, потому что до них эту песню исполняли сотни других голосов, которые нашли свои оптимальные тропы, выработали созвучия, закрепили их в традиции. И, беря те аккорды, то, что вот Микола здесь берет выше, а Сережа — ниже, а Зиночка взмывает в облака да витает там, под Луной, эти ночные певцы возвращали жизнь всем тем, кто когда-то выводил эти прекрасные печальные строки на лавках под грушами. Предки возникли вокруг того стола прозрачными изнурёнными фигурами.
Вокруг певцов моментально возникла аура, их охватила магия той музыки, которую они создавали. Они были в своем пении как в родительском доме, в который каждый из нас возвращается, когда читает услышанные от мамы сказки или вспоминает песню, которую мама выводила у колыбели. Мне сильно хотелось подхватить, чтобы войти в волшебное здание, которое они сложили из кирпичиков собственных песен.
Белорусские народные песни очень просто подхватить. Строки в них повторяются умышленно — для того чтобы присоединялись все окружающие. Но я знал, что если добавлю свой не встроенный в их единство голос, красота волшебного леса, через который они пробираются своими тропами-голосами, превратится в обыкновенную пьяную ночь на обочине фолк-фестиваля.
Я слушал их и понимал, что не знаю ни одной родной песни, кроме разве что «Цячэ вада ў ярок» и «Я лягу прылягу» (ну и «Наденьки» из «Народного альбома»). И что самое главное — научиться такому через Youtube на чужбине невозможно, поскольку мало знать слова и ноты, тут нужно иметь солидный опыт такого вод неспешного сидения под звездами в кругу близких друзей и перебирания того, что старики пели на свадьбе.
Навык здесь приходит не через традиционное европейское обучение, не через учебники и упражнения, а через вовлеченность в единение с другими — теми, кто знает традицию и может передать ее дальше. И внезапно стало понятно, почему Короткевич так любил петь «Ой, косю мой, косю» и «На цвярдыню тваю ўпаваю». Сколько, любопытно, современных авторов смогут вспомнить слова «Ой, косю мой, косю»? Я не смогу.
Но вот что: вырви любого из-за того стола, поставь их под дождь, на променад вдоль берлинской Шпрее — и ни знание того, как петь, ни тоска с ностальгией, ни желание согреть душу песней не возобновит вот этой доброй магии, которая возникала вокруг них в ту сентябрьскую ночь. Ведь чтобы включиться в песню, нужны другие хористы. Нужны друзья и близкие. Те, кто при жизни поет с тобой за одним столом, а после смерти лежит на одном с тобой сельском кладбище.
Родина — это еще и возможностью петь с друзьями родные песни. Многие эмигранты делают сайты по-белорусски, добиваются проведения в храмах богослужения по-белорусски, собирают библиотеки на родном языке, а Родина — она еще и в этом.
В пении вместе с друзьями под родными звездами того, что радует твое сердце.
Слова «Ой, косю мой, косю» уже выучил.
Кто бы еще научил и петь?
