Белорусский анархист и бывший политзаключенный Николай Дедок рассказал «Нашей Ниве», что такое анархическое движение, каким он видит идеальный мир и почему считает, что дорогие автомобили — настоящее преступление.
Фото — EHU students union
«Наша Нива»: Вы сейчас учитесь в ЕГУ? Расскажите немного подробнее.
Николай Дедок: Я живу в Каунасе. У ЕГУ совместная программа с Каунасским университетом, и нашу группу на два года направили сюда. Продолжаю обучение на политологии, как и до заключения.
«НН»: Учитесь за деньги?
НД: Я обучаюсь по стипендии чрезвычайного фонда ЕГУ, которая покрывает все расходы на учебу, и я благодарен администрации за такую возможность.
«НН»: Уже есть какие-то планы относительно будущей работы?
НД: Мне учиться еще три года, и на такое длительное время я пока не загадываю. Можно сказать, что живу одним днем или неделей, не больше. К тому же периодически пишу статьи для «Новага часу».
«НН»: Продолжается ли ваша деятельность, связанная с анархистским течением? Вы же, наверное, самый известный белорусский анархист сегодня.
НД: Конечно, я был и остаюсь частью анархистского движения.
«НН»: А что конкретно делаете?
НД: Простите, но этого я озвучить не могу.
«НН»: Что такое анархизм вообще? Кто такие анархисты?
НД: В широком смысле анархизм — это мировоззрение. Он имеет несколько «проявлений». Во-первых, это политическая идеология. Это твердые убеждения, как изменить общественный строй так, чтобы он обходился без государства на основании прямой демократии и самоуправления трудовых коллективов и территориальных коммун или советов.
Другая сторона анархизма — философская. Это философия о том, что собой представляет человек, каково его место в мире. И в этом плане анархизм довольно близок к христианству в его первоначальном виде. То есть анархизм продолжает идеи о том, что не надо делать людям того, чего ты не хочешь, чтобы делали тебе, что власть одного человека над другим — это зло, что люди должны быть равными и помогать друг другу… И между людьми должно быть уважение, справедливые отношения, а не конкуренция, не соревнование.
Третий момент — действие и образ жизни. Да, общественно-политический идеал анархизма труднодостижим. Некоторые даже считают, что он невозможен (но это не так), поэтому анархисты в повседневной жизни стремятся реализовать все вышеназванные принципы. В анархистских общинах нет иерархии, нет авторитарных лидеров. Если кому-то нужна помощь, участники движения всегда идут навстречу. Да и не только в рамках движения: анархисты кормят бездомных, помогают мигрантам, присоединяются к общественным протестам. Везде, где государство наступает на права граждан, анархисты включаются в борьбу.
«НН»: Весьма идеалистическое мировоззрение.
НД: Да, анархисты — известные идеалисты, но не значит, что они витают в облаках. Просто они стараются свои идеалы переносить на повседневную жизнь.
«НН»: А как вы пришли к этому мировоззрению?
НД: Некоторые черты характера, например, чувство справедливости, воспитались еще в семье. Ну и нонконформизм, который в подростковом возрасте приобрел такой максимализированный вид… А непосредственно к движению я пришел через панк-субкультуру, это вообще свойственно для моего поколения анархистов. Белорусский анархизм вырос из панка, из DIY-панк и хардкор-сцены, в отличие, например, от других европейских стран, где он шел от движения рабочих или студенческого движения. Сначала я слушал группы — Contra la Contra, Deviation, — затем все больше начинал интересоваться политикой.
А сегодня белорусский анархизм уже перерос субкультурный этап и стал почти исключительно политически-общественным движением. Но из-за жизни в авторитарной стране главная его особенность — полуподпольное существование. Белорусский анархизм очень и очень непубличный.
«НН»: Слушайте, вы много говорили об отсутствии государства, конкуренции, сплошном равенстве… Но может ли человечество существовать без государства? За несколько последних тысяч лет ни у кого же не получилось, кажется.
НД: Эти несколько тысяч лет — время цивилизации, о которой мы знаем. Но есть научные факты, что до нее много человеческих сообществ жили без иерархии и государства веками, если не тысячелетиями. Некоторые племена, например, сохранились до сих пор.
«НН»: Получается, что отсутствие государства — своеобразный регресс, нет? Цивилизованные люди живут в государствах. Без них — племена.
НД: Окей, можно сказать, что по сравнению с племенами мы более цивилизованные. Но ведь мы, а не те племена, изобрели ядерное оружие, мы проводили геноциды, придумали национал-социализм и сталинизм…
К тому же и в XIX, и в ХХ веке были примеры анархистской жизни. Во время испанской революции Арагон и Каталония существовали нормально, когда крестьяне захватили землю, рабочие — заводы. Люди прекрасно самоорганизовались под влиянием анархо-синдикалистского профсоюза, в котором было около 2 миллионов человек.
«НН»: Но подождите, вернемся к племенам. Они и не могли придумать ядерное оружие просто из-за нехватки знаний. Объем знаний среднего современного человека больше и намного разнообразнее, чем объем знаний среднего аборигена.
НД: Я тоже некоторое время так думал, но сейчас считаю, что это ошибочное мнение. Что такое знания? Мы считаем, что знания — это то, что мы прочитали что-то в книгах, выучили несколько исторических событий и научились пользоваться айфоном, условно говоря. И мы считаем, что у человека с Амазонки знаний меньше. Но это не так. Закиньте белоруса в джунгли, или хотя бы в обычный лес, посмотрите, сколько он там проживет со своими знаниями. А племена выживают.
«НН»: Но, условно говоря, если кота забросить, то и кот выживет. Мы же не об этом…
НД: Это презрительное отношение к людям, которые не близки нашей культуре, нашему образу жизни, немножко фашизмом отдает. Я и сам человек сегодняшней западной культуры, но я не буду смотреть сверху вниз на человека другой цивилизации, даже если она не технологическая и он не читал книг. Средний житель Амазонии знает столько примет природы, сведений о растениях, нюансов окружающей среды, которые городские жители не замечают. Это также огромные объемы знаний, также технологии, но другого рода. Мы же — люди атомизированные, оторванные от природы, от корней.
«НН»: Я о том, что сегодняшняя культура постоянно существовала в границах государств, тех или иных. И этой культурой было создано намного больше, чем племенами, которые жили все это время, как вы говорите, без иерархии и государства. И государство, то есть регулирование взаимоотношений между людьми на более сложном уровне, показатель все же более сложного мышления. Или нет?
НД: Но что мы создали? Технологии? Окей, то мы получили почти убитую природу. Сколько людей убили за инакомыслие, за неподчинение руководителям! И что, надо гордиться этим? Говорить, что зато мы не как дикари? Нельзя это все сравнивать, нам нечем особенно гордиться. «Дикари» не имеют домов, как у нас, не имеют лекарств, но живут в гармонии с природой. И надо более критично относиться к своей цивилизации, к ее достижениям. Или это достойный признак нашей цивилизации: мировые войны, инквизиция, газовые камеры?
«НН»: Но ведь искусство — достойный признак. И «обычный» человек сегодня знает намного больше, чем ему нужно для выживания. Он знает — в том или ином объеме — литературу, искусство, музыку, то есть вещи, для его выживания отнюдь не основные. А тот дикарь знает многое, но большинство знаний нужные ему просто чтобы не погибнуть.
НД: Мы не можем так говорить, потому что ни вы, ни я не знаем достаточно об этих людях. И мы не можем говорить, что у нас больше культуры, чем у них. Да и большинство людей нашей цивилизации ничего особо и не знает, кроме сидения «ВКонтакте» и смешных картинок. Технологическая цивилизация ответственна не только за прогресс, но и за определенную деградацию человека.
«НН»: Давайте дальше. Вы говорили про идеальное общество без конкуренции. Но как стимулировать человека на какие-то достижения?
НД: Практика показала, что человеческое общество без конкуренции существует нормально. Вернемся к той же испанской революции. Там очень сильно поднялась промышленность на территории, где не было государства. Вот вам и ответ на вопрос. У человека есть и другие стимулы к работе, чем деньги: общественное уважение, чувство долга перед коллективом, перед коммуной.
«НН»: Так это же и есть конкуренция. Когда вы наращиваете объемы, работаете быстрее, чтобы продать свое скорее другой коммуны, которая работает в той же отрасли, ведь если опоздаете, у вас уже не купят.
НД: А какой смысл?
«НН»: Например, вы хотите завести еще пару-тройку детей, но у вас не хватает денег на их воспитание.
НД: В анархистских коллективах, которые реализовались на практике, такое не могло существовать. Ведь и раньше — а сегодня точно — уровень технологий позволял удовлетворить все потребности человека в пределах коммуны, сколько бы детей у него не было. Да и это желание заработать больше есть тогда, когда человека подгоняют внешне. У нас же общество потребления, нам говорят: приобретай, покупай! Капитализм держится на маркетинге и рекламе, ведь если люди перестанут постоянно покупать новое, то его и не будет смысла производить. И капиталисты перестанут получать прибыль.
«НН»: О анархизме как политическом движении — вы сами видите себя в политике?
НД: Если политика — это сидение в кабинетах, то она мне не нужна. Я за конкретные действия и изменения социальной среды вокруг себя.
Николай Дедок (в центре) со студентами Европейского гуманитарного университета, которые боролись за его освобождение
«НН»: То есть вы видите себя человеком, который что-то меняет в стране?
НД: Ну, так замахиваться я бы не стал сейчас… К тому же, анархисты борются за изменение мира, так как в отдельно взятой стране анархизм не выживет.
«НН»: Нет смысла менять одну страну?
НД: Когда мы говорим о глобальных изменениях, то да. Такая страна как Беларусь, которая находится на пересечении сильных геополитических сил… Шансов здесь очень и очень мало. Как минимум к анархизму должен прийти какой-то регион планеты, а не одна маленькая страна.
«НН»: Так это почти неразрешимая задача, нет? Вам, получается, нужно убедить не 10 миллионов человек, а сразу 100 миллионов?
НД: Мы убеждаем в первую очередь тех, кто рядом. Думаем глобально, действуем локально, вот и все.
«НН»: Так а как анархисты могут прийти к власти?
НД: Это оксюморон, так как анархисты раз за отсутствие власти. В идеале мы убеждаем народ и меняем систему через социальную революцию. Люди меняют систему сами, при нашем участии, конечно.
«НН»: И как будет выглядеть такая страна?
НД: Это федерализация, отсутствие управления из центра. Будет несколько коммун, которые на равных будут принимать решения.
«НН»: Так а Беларусь как национальная страна с определенной своей культурой вам вообще нужна?
НД: Я лично выступаю за разнообразие культур, чтобы их было как можно больше. Но если меня кто-то позовет бороться за национальное белорусское государство, то я этого делать не буду. Я думаю, что свою культуру и язык можно отстоять без всякого государства. Я стараюсь поддерживать белорусский язык и культуру, но это не должно насаживаться насильно.
«НН»: А границы страны?
НД: Они очерчены государством и нередко не совпадают с этническими или историческими границами.
«НН»: Условный пример: анархическая Беларусь. Разделена на коммуны. И тут Витебская коммуна решает: знаете, чуваки, мы, наверное, присоединимся к России, нам там больше нравится. И что делать в таком случае? Отпустить?
НД: Я лично никогда не пойду с оружием в руках, чтобы заставлять таких людей оставаться в составе страны. Хотят — пусть идут, если это решение большинства.
«НН»: Так что тогда, Украине следует отдать России Донбасс по вашей логике?
НД: Нет, здесь типичный пример влияния более сильного соседа и империалистической агрессии. Это разные вещи и их нельзя сравнивать: равноправные отношения между двумя анархическими коммунми и между двумя государствами, одно из которых, к тому же, больше и агрессивнее.
«НН»: Хорошо, спасибо. Но, по моему мнению, у вас очень утопическое и идеалистическое мировоззрение.
НД: А по-моему, утопично написать Конституцию, объявить, что высшая цель государства — это обеспечение прав и свобод человека, и верит, что это будет работать в стране, где царит капитализм.
«НН»: О так называемом капитализме еще немного. Вы высказывались, что иметь дорогой автомобиль в сегодняшней Беларуси — это преступление. Вы действительно так считаете?
НД: Да, с моральной точки зрения роскошь сегодня — преступление. Есть люди, которым нечего есть, нечем платить за жилье. И необязательно это пьяницы, часто это те, кто честно работал всю жизнь. И мне было бы стыдно ездить на элитном авто, когда есть пенсионеры, которые собирают бутылки.
«НН»: Но что если в свое время те пенсионеры сами выбрали свой путь? Кто сам выбрал работать три часа в день уборщицей. А кто-то другой в то время днями и ночами учился программировать, например.
НД: А что, работа уборщика менее полезна для общества? Она хуже оплачивается, чем работа условного программиста. Это известно. И это реальность, в которой мы все живем. Говорить, что каждый получил по заслугам в такой ситуации — аморально. Я считаю так.
* * *
Николай Дедок родился 23 августа 1988 года в Брагине. Окончил юридический колледж БГУ. Поступил в Европейский гуманитарный университет на отделение политологии, учился заочно. Дедок был задержан 3 сентября 2010 года в качестве подозреваемого по делу о нападении на посольство России в Минске.
Правоохранительные органы его на трое суток и поместили в изолятор временного содержания. Доказательств об участии Дедка в нападении не хватило, но его продолжали держать за решеткой, «проверяя» на участие в других делах.
24 сентября 2010 года Дедок был обвинен в участии в несанкционированной акции возле Генштаба Беларуси.
27 мая 2011 года Николай был осужден на 4,5 года лишения свободы (так называемое «дело анархистов»). В ноябре 2014 года, за 3 месяца до истечения срока, на Дедка возбудили новое уголовное дело за «нарушение режима отбывания наказания», суд продолжил его заключение на 1 год.
Во время заключения Николай женился на своей подруге Валерии Хотиной.
22 августа 2015 года в числе шести политзаключенных Николай Дедок был освобожден по решению главы государства.
Отец Николая, Александр Дедок возглавляет отдел по юридической и кадровой работе одного из управлений «Белтрансгаза». Работал следователем, прокурором Брагинского района, юрисконсультом, председателем районного суда Гомеля, судьей уголовного коллегии Минского областного суда.
