Белорусский поэт должен жить проблемами своей страны — так считает Анатолий Вертинский. О самом памятном в его мастера Радио «Свабода» побеседовала накануне его 85-летия.
— Анатоль Ильич, как-то оказавшись в Лепеле, я заехал в вашу родную деревню Демешково. Там мне сразу показали хату Вертинских. Меня поразили ее размеры — как минская однокомнатная квартира. Вашей семье там не тесно было?
— Как это ни странно, было не тесно, а уютно. Я всегда вспоминал родной дом, когда мы в стольном Минске говорили про метраж жилой площади — сколько у кого. В Демешкове жили без электричества, я помню даже вечера при лучине. Я был старшим в семье, и во время войны мы с младшим братом Володей ездили за дровами — иногда в метель. Привозили, пилили… Мне очень жаль, что наша хата сегодня пустует. Эта пустая хата является своего рода иллюстрацией к громким словам о возрождении нашего села, о расцвете агрогородков. Судьба хаты — судьба деревни. Моя деревня (как и сотни других), по сути, вымирает.
— За свою жизнь вы занимали различные должности — были секретарем Союза писателей, редактировали еженедельник «Літаратура і мастацтва» (ЛіМ), работали в Верховном Совете. Где вы чувствовали себя лучше, как говорится, в своей тарелке?
— Видимо, все же в редакции ЛіМа. И по сей день живет во мне потребность публично высказываться на ту или иную злободневную тему. И не только в стихах. Стихи — это другая сфера, другие эмоции, другие ощущения. Поэтому комфортнее всего мне было в журналистике. Я же и в Верховный Совет ушел с поста главного редактора ЛіМа. Правда, не всегда сочетание газетной работы с литературной бывает плодотворным. Я понимаю, что если бы меньше времени и энергии отдавал газете, то намного больше сделал бы как поэт, как драматург. Но меня всегда утешало то, что в истории новейшей белорусской литературы немало подобных примеров. Например, Янка Купала редактировал «Нашу ниву». А потом пошло-поехало — почти все наши классики работали в редакциях.
— Недавно вышла составленная Сергеем Шапраном книга воспоминаний о Геннадии Буравкине «Перадусім — Беларусь». И меня поразило, что Геннадий Николаевич среди самых главных дел своей жизни назвал поступок в защиту Василя Быкова в 60-е годы (так называемое «Письмо 53-х»). Вот как он сам объяснял: «Мы с Толей Вертинским считали, что если не защитим Быкова, то не каждый нас уже и за людей будет считать». Таким было тогда понимание писательской солидарности?
— Таким. И для меня здесь ничего необычного нет. Мы тогда должны были определиться по отношению к добру и злу. Это же вечная и всегда насущная проблема. Еще шекспировский персонаж задается вопросом: «Што лепей? / Што разумней — альбо цярпець удары, / альбо узброіцца на мора крыўд / і зьнішчыць іх змаганьнем?» («Что благороднее: сносить удары неистовой судьбы — иль против моря невзгод вооружиться, в бой вступить и все покончить разом…») И герой купаловской поэмы о том же говорит: «А воля мне жалезная патрэбна / — за крыўды маёй мілай помстай заплаціць». Юлия Буравкина запомнила тот день, когда мы с Геннадием отправлялись с письмом протеста в ЦК КПБ. Она вспоминала: «Проводила вас до автобусной остановки, и после того как вы поехали, подумала со страхом: а вернутся ли обратно». Письмо в защиту Быкова я считаю выраженной общественно-политической акцией, по-своему знаковой. Это подтвердилось, когда исследователь Сергей Шапран выяснил, что то наше письмо в защиту Быкова рассматривалось на уровне даже ЦК КПСС. «О процессах в среде белорусских писателей» в высшей инстанции докладывал тогдашний председатель КГБ Семичастный. Так вот, на той докладной стояла резолюция: «Тов. Шауро. М. Суслов». Шауро тогда возглавлял отдел культуры ЦК КПСС, куда попал с должности секретаря ЦК КПБ по идеологии.
— Присутствие ваших фамилий в докладных союзного КГБ могло иметь самые разные последствия. Почему же это письмо не повредило ни вам, ни Буравкину?
— Возможно, у членов ЦК КПСС были еще в памяти уроки ХХ съезда. Возможно, давало о себе знать хрущевская оттепель. К тому же, как мне кажется, тогдашняя советская власть не была мстительной и в мелочах нетерпимой.
— Недавно я встречался в Москве с дочерью Твардовского Валентиной Александровной. Говорили и о недавно изданном «Новомирском дневнике» ее отца. Там Твардовский обижается на Быкова, который остался автором «Нового мира» и при новом редакторе — напечатал там своего «Сотникова». Чуть ли не в предательстве обвиняет. А как вы воспринимаете тот поступок Быкова?
— Думаю, что говорить о предательстве нет оснований. Мы с Быковым, Танком и Шамякиным присутствовали на похоронах Твардовского. Собирались принять участие в заседаниях Совета белорусской литературы при Союзе писателей СССР. Но все было отменено в связи с похоронами Твардовского. После траурной церемонии мы с Быковым делились своими впечатлениями в гостинице — жили в одном номере. Тогда же я получил полное представление о том, кем Твардовский был для Быкова, после того как тот признался, что почувствовал себя осиротевшим. Возможно, «Сотников» долговато пролежал при Твардовским в редакции — это обычное дело для журнала, произведения для очередных номеров планировались на годы вперед. Во всяком случае, я не помню, чтобы Быков переживал, что в отношении Твардовского, мол, поступил непорядочно. А если бы действительно что-то подобное произошло, Быков поделился бы обязательно. Как потом делился и публично, и в частных разговорах историей о подписании письма против Солженицына. По телефону его спровоцировали на ту подпись, и он мне об этом рассказывал.
— Режиссер Александр Сокуров недавно выступил с интересной трактовкой российской ситуации. Мол, Путин невольно вынужден становиться диктатором, потому что этого хочет народ. Отсюда и поступательная общественная реабилитация Сталина, которому там снова ставят памятники. А какой вам видится ситуация в России, с которой мы находимся в одной политическом и информационном пространстве?
— Видится тревожной, особенно если иметь в виду тот факт, что Россия — не просто наша восточная соседка, а что мы являемся частью так называемого Союзного государства. Поэтому ситуация в России влияет и будет влиять на ситуацию в Беларуси. Мне понравилась недавняя формулировка Светланы Алексиевич: «Путин не столько политик, сколько гебист». При встрече я пожму Светлане за это руку. А поскольку Путин гебист и в душе сталинист, то со своим продвижением «русского мира» выступает уже даже вопреки ленинской национальной политике. Мы это не раз слышали — под сомнение ставится возникновение отошедших от России бывших советских республик. Конечно же, печально слышать от Сокурова такие слова. Особенно о том, чего хочет народ. Как говорилось в советское время, «по желаниям трудящихся». Вот и в Минске недавно установление памятника Ленину у Тракторного завода обосновывалась такой же формулировкой. Оказывается, это «трудящиеся» заскучали без вождя, испереживались, что не имеют возможности, перед тем как стать за станок, к Ленину подойти… К сожалению, в России на наших глазах начинается сталинизацыя. Взгляните, что представляют собой российские средства массовой информации, прежде всего федеральные телеканалы. Они меня изо дня в день настораживают и пугают. Журналисты, казалось бы, призваны нести информацию, а не дезинформацию, не оболванивать народ. А они именно оболванивают. Как ни включишь — там все о величии и силе России. И сам Путин уже не говорит о счастливом, богатом или социально ориентированном государстве — все только о величии и силе. Но, как известно, Бог не в силе, а в правде.
— Однажды вы подарили мне Коран. Я стал читать и наткнулся там на слова о том, что поэты — лжецы, которые бродят по равнинам и говорят то, чего сами не делают. Ну, так, видимо, считают правоверные мусульмане. Известна и другая формула: «Поэт в России больше, чем поэт». А кем представляется вам поэт в Беларуси?
— А в Беларуси поэт — явление еще больше, чем поэт в России. Для автора упомянутой тобой строки, Евгения Евтушенко, не существует проблемы родного языка, проблемы исторической памяти, проблемы политической независимости его страны. А перед белорусским поэтом все эти проблемы реально встают. Поэтому он, кроме того, должен быть патриотом и борцом за Беларусь. У которой, несмотря на все испытания, счастливое будущее. Как писал я в одном из стихотворений: «Jeszcze Polska nie zginęła, / ще не вмерла Україна, / і жыве на свеце белым / Беларусь, мая краіна… / Будуць воля ды Пагоня, / ды паходні палаць ясна, — / І ня згінем мы сягоння, / ну а заўтра — жыцьмем шчасна». И так будет, я в этом уверен.
Комментарии