«Шел 2003 год. Василь Быков жил тогда в Праге. Вместе с Рыгором Бородулиным, когда он заходил в редакцию «Белорусской деловой газеты», мы время от времени звонили Василю Владимировичу по тому или иному поводу, да и просто так… Позвонили и 20 февраля, чтобы расспросить про Владимира Короткевича: я готовил для приложения к «БДГ» «БДГ. Для служебного пользования» большую статью о Владимире Семеновиче, но лишь небольшая часть той беседы попала тогда на газетные полосы, сам же наш разговор так и остался на аудиокассете. Его нельзя назвать интервью в обычном смысле, поскольку разговор с самого начала не строился по канонам интервью, — меня прежде всего интересовало мнение Василя Быкова насчет отдельных моментов биографии Владимира Короткевича», — вспоминает Сергей Шапран.
На праздновании 50-летия Владимира Короткевича.
Сергей Шапран: Василь Владимирович, когда-то в одном из выступлений вы сказали, что Короткевичу при жизни было недодано внимания. По мнению Адама Мальдиса, эти слова требуют конкретизации: когда именно было недодано внимания, по чьей вине? Как бы вы ответили на этот вопрос?
Василь Быков: По вине, прежде всего, белорусской литературы. Не могу же я обвинять в недостатке внимания к Короткевича КГБ — с этой стороны внимания к нему было как раз достаточно. И со стороны руководства Союза писателей внимания тоже было достаточно — его, слава Богу, разрабатывали и, так сказать, «сидели» на нем. А вот что касается друзей и литературы вообще — то есть, в широком смысле, — то здесь внимания было дано мало и ему самому, и его произведениям, ведь известно же, куда в то время было направлено внимание литературы — на тех литераторов и на те произведения, которые премировались, которым присуждались государственные премии. И это — в ущерб премиям Владимиру Короткевичу. Вот что я имел в виду.
Микола Аврамчик, Василь Быков, Владимир Короткевич. Фото Владимира Крука.
СШ: Как Вы считаете, если бы еще при жизни Короткевич был оценен по достоинству, смог бы он написать больше, чем написал?
ВБ: Ну, об этом всегда трудно говорить. Я думаю, что каждый пишет ровно столько, сколько может и сколько ему самому это необходимо. И поэтому требовать от Короткевича, чтобы он написал то, что он не написал, нельзя. Полагаю, он написал достаточно: кажется, 7 или 8 томов его Собрание сочинений. Ну, это немало, немало… Тем более литература такого качества — поэзия, проза, эссеистика. И еще переписка, причем очень хорошая переписка, которую в свое время напечатал Янка Брыль.
СШ: Это в книге «Шляхам гадоў»?
ВБ: Да, очень хорошая. Я думаю, что и другие тоже могли бы что-то напечатать — те, с кем он был в активной переписке.
СШ: Адам Мальдис вспоминал: во времена, когда после разносной критики у Короткевича опускались руки, Брыль настойчиво уговаривал его не поддаваться черному настроению — и писать, писать, писать! [В этот момент Бородулин, слышавший наш с Быковым разговор, сказал: «Глупости это!»] А Володя огрызался: «По вашей бы шкуре писать! Кто же печатать будет?!» В ответ Брыль привел слова Хемингуэя: «Пиши честно, а когда-нибудь тебя признают, пусть даже после смерти, что более печально». Василь Владимирович, вопрос в этой связи: могла ли влиять на Короткевича вот эта ситуация, когда он иногда вынужден был писать, как говорится, в стол?
ВБ: Наверное, влияла… Полагаю, Мальдис был ближе к нему в то время — они дружили. Я все-таки жил в эти годы в Гродно, а с ним встречался редко… Конечно, влияет, Боже мой! Ведь автор всегда освобождается от произведения, над которым работает годами, уже после того, как оно выходит в печать. Тогда только он может абстрагироваться от него и приступить (хотя бы в мыслях) к чему-то новому. А если произведение остается нереализованным — то есть написанным, но не напечатанным, — оно моральным грузом давит на душу. Это же ясно.
Микола Аврамчик, Василь Быков, Александр Дракохруст, Владимир Короткевич. Фото Владимира Крука.
СШ: Короткевич писал в одном из писем: возможно, это судьба возложила на плечи каких-то тридцати человек груз всего народа, дабы узнать, есть ли предел силам человеческим, и тот, кто сбежит, — тот хуже дезертира. В связи с этим вопрос отчасти риторический: думаю, в этом смысле Короткевич дезертиром никогда не был?
ВБ: Конечно, не был. Он работал как вол. Он много работал. И в Минске, и в Москве, когда там учился, и в Орше, и во время поездок его душа всегда работала…
