В 2015 году американский историк шведского происхождения Пер Андерс Рудлинг опубликовал свое исследование раннего этапа белорусского национализма. Книга «Взлет и падение белорусского национализма, 1906—1931» вышла в Питтсбурге (Per Anders Rudling. The Rise and Fall of Belarusian Nationalism, 1906—1931. Pittsburgh, 2015. 436 p.).
У Рудлинга имеется преимущество над белорусскими историками прежде всего потому, что он не должен «отдавать должное» идеологии или корпоративным правилам белорусских гуманитариев, поэтому многие мысли звучат смело, даже провокационно.
Благодаря этому, возникает довольно необычная для белорусского глаза история, в которой Беларусь — не «храм и собор», а a borderland terrain, social project, and political tool» («пограничная территория, социальный проект и политический инструмент»).
Два сапога пара. О государственности БНР и БССР
Одна из самых динамичных частей книги — «Six Declarations of Statehood in Three years. Origins of a New National Mythology» («Шесть провозглашений государственности за три года. Истоки новой национальной мифологии»).
Состоялась ли БНР? Для Пера А. Рудлинга это легкий вопрос. Что БНР никогда не была реализована как государство «in any sense of the word» («в каком бы то ни было смысле слова»), он не ставит под сомнение. Но довольно спокойно в том же русле он оценивает и БССР — как протогосударство: «By the mid-1920s the BSSR, while a proto-state, was emerging as an increasingly self-confident new European political entity» («В середине 1920-х БССР, пока еще протогосударство, постепенно превращалось во все более уверенный в себе, новый европейский политический организм»).
Дальнейший анализ позволяет автору показать, что и БНР, и БССР имели немалое историческое значение. Пусть сначала эфемерные, эти попытки в дальнейшем влияли на белорусский национализм как таковой: «the multiple, serious attempts to establish Belarusian statehood were a landmark in the intellectual history of Belarusian nationalism» («многие серьезные попытки установить белорусскую государственность были вехой в интеллектуальной истории белорусского национализма»).
В этом смысле значение БНР выражалось прежде всего в ее «национальным символизме». «Ironically, to a large extent the BNR came to be remembered and commemorated for its symbolic acts that, at the time, had no or little practical importance» («Удивительно, что о БНР вспоминали и ценили ее в значительной степени за ее символические акты, которые на тот момент не имели вовсе или имели малое практическое значение»).
Хотя БНР не имела демократической легитимности (р. 82), она обусловила смену настроений в Москве: «The impact of a rich plethora of journals, which argued that Belarusian was a separate language, appears to have had a significant impact on the elites, not least the Bolsheviks»(«Влияние того богатого множества журналов, которые доказывали, что белорусский — самостоятельный язык, кажется, имело значительное влияние на элиты, не в последнюю очередь на большевиков»). При этом автор, однако, подчеркивает, что это было бы невозможно без свойственного Ленину и Сталину благосклонного отношения к «угнетенным» национализмам.
А на тот факт, что в феврале 1920 г. Пилсудский оценивал уровень развития и влияния белорусского национального движения как «фикцию», Рудлинг возражает: «Yet Anton Lutskevich understood the importance of fiction, or nationalist imagination» («Но Антон Луцкевич понимал важность фикции, иными словами — националистического воображения»). В выводах он повторяет эту мысль: «The BNR may have been a fiction, but a powerful one with an enduring and significant sway over the nationalist imagination» («БНР могла быть фикцией, но мощной, с твердым и показательным преимуществом над националистическим воображением»).
Еще одним важным примером попытки создания белорусского государства в рассматриваемый период является для Рудлинга поход Балаховича: исследователь подчеркивает, что акции Балаховича — это «the most formidable «Belarusian» military challenge to the Bolsheviks» («наиболее внушительный «белорусский» военный вызов большевикам»). Как известно, его войска заняли часть Полесья и 12 ноября провозгласили независимость Беларуси. Рудлинг не обходит отдельные «больные» моменты истории — например, авантюрность Балаховича (Пилсудский высказывался о нем скептически: «Today he is a Pole, tomorrow he’ll be a Russian, the day after, a Belarusian and the following day perhaps an African» — «Сегодня он поляк, завтра он будет русским, послезавтра белорусом и на следующий день, может, африканцем») или тот факт, что в его войске преобладали небелорусы. Особое внимание Рудлинг обращает на насилие, учиненное этим «белорусским войском» в отношении еврейского населения.
Белорусский национализм в межвоенной Польше: мобилизация и подавление
Активисты белорусского национализма в Западной Беларуси были в совершенно иной ситуации. Никакой эмансипационной программы польская элита не предложила. Польское государство изначально обнаружило стремление к преобразованию своих новых государственных границ в этнические и функционировало как «the new nationalizing state» («новое национализирующее государство»).
Об идеологическом климате и целеопределяющих началах нового польского государства свидетельствуют следующие примеры. Роман Дмовский, лидер польских национал-демократов, «did not trust Wilson, whom he regarded as a «tool of the Jews«, nor David Lloyd George, who, Dmowski later claimed, «acted like an agent of the Jews» («не доверял ни Вильсону, которого он считал за «орудие евреев», ни Дэвиду Ллойду Джорджу, который, по мнению Дмовского, «действовал как агент евреев»). Гарантии национальным меньшинствам, декларированные Дмовским от имени Польши, для лидера эндеков были «deeply embarrassing» («глубоко обременительными»), так как он был убежден, что соглашение было результатом контроля евреев над западными лидерами. Даже Пилсудский, который публично выступал за доброе согласие между нациями, относился к идее национального сотрудничества цинично. В частности, «in private Piłsudski voiced his misgivings that he would not want to discuss plans of federation «without a revolver in my pocket» («приватно Пилсудский высказалcя в том смысле, что он не хотел бы обсуждать планы федерации «без револьвера в кармане»).
Однако в эпоху идеологического доминирования эндеков польское государство обнаружило свою неспособность осуществить поставленные цели. Финансовый хаос и острая политическая конкуренция привели к тому, что ассимиляция национальных меньшинств не была эффективной. Хотя соответствующие меры и были приняты: закрытие белорусских школ, колонизация с участием бывших военных и манипуляции с переписями являются примерами такой политики.
Белорусский национализм, безусловно, не признавал право поляков на территорию т. н. Западной Беларуси. Поэтому он и оказался в контексте региональной конкуренции Каунаса, Варшавы и Москвы/Минска. В 1921—1925 гг. Западная Беларусь пережила партизанскую борьбу, инспирированную Литвой и СССР. Она, по мнению Рудлинга, не достигла больших масштабов: «[t]he vast majority of the population had no experience of social and political mobilization of any kind» («подавляющее большинство населения не имело опыта социальной и политической мобилизации какого бы то ни было рода»). Но это не значит, подчеркивает исследователь, что белорусское население смирилось с польским порядком. Как раз наоборот: к середине 1920-х социальный спрос на организованное, легальное политическое сопротивление существенно возрос.
Таким образом Рудлинг переходит к истории БСРГ (Беларуская сялянска-работніцкая грамада; Белорусская крестьянско-рабочая громада), деятельность которой он оценивает весьма высоко: «a champion of national and class rights of the West Belarusians» («лидер в защите национальных и классовых прав западных белорусов»).
Причина успеха БСРГ очевидна — в сочетании национальных и социальных требований (что было очень важно «[i]n West Belarus — the least developed part of the Second Polish Republic» — «в Западной Беларуси — наименее развитой части Второй Речи Посполитой»). Он приводит показатели роста численности рядов БСРГ, доказывая таким образом ее популярность. При этом Рудлинг не соглашается с распространенным мнением о том, что БСРГ была подведомственна Москве. По мнению Рудлинга, это движение разрабатывало собственные идеологические доктрины (находившиеся под явным влиянием национал-коммунизма, но не только), а лидеры громады имели собственную повестку дня и амбиции.
Приблизительно через год после основания БСРГ произошел переворот в Польше, к власти пришел Пилсудский. «To the Belarusian nationalists, the choice between the old government, consisting partly of National Democrats, and military rule under Pilsudski was not obvious. Neither recognized Belarusian national aspirations as legitimate» («Для белорусских националистов выбор между старым правительством, состоявшим частично из национал-демократов, и военным режимом Пилсудского был неочевиден. Ни те, ни другие не считали белорусские национальные устремления легитимными»).
Новый режим выявил многочисленные противоречия. С одной стороны, «Piłsudski’s authoritarian sanacja order displayed fascist and corporatist tendencies, though it lacked the social dynamism of Nazism and Bolshevism» («В авторитарном режиме санации, при Пилсудском, проявлялись черты фашизма и корпоративизма, хотя ему не доставало свойственного нацистам или большевикам социального динамизма»). С другой стороны, в 1926 году новое правительство сделало несколько шагов навстречу белорусскому национализму, прежде всего в области школьной политики. Это позволило вскоре восстановить образование на белорусском языке .
Финальным эпизодом организованного белорусского национализма в Западной Беларуси стала деятельность клуба «Змаганне» [»Борьба»] и его поражение в 1930 году. «Змаганне», пишет Рудлинг, как организация-преемник БСРГ, достигла существенного электорального успеха на выборах в сейм Польши 1928 года, получив 26% голосов в Западной Беларуси. Но на тот момент ситуация перестала быть благоприятной для белорусских активистов. В 1930 году режим Пилсудского окончательно превратился в жесткий авторитаризм, в котором парламент выполнял функцию фасада. Сократилась и внешняя поддержка: в 1927—1929 гг. в БССР сворачивается белорусизация.
Главный вопрос: Why is there today an independent Belarus and how did this state appear?
Зачем вообще Рудлинг занимается белорусским национализмом 1900—1920 годов? Исследователь считает, что его анализ может дать ответ на общие вопросы о текущем положении дел в Беларуси. «Why does the political landscape in Belarus look so different from those of its neighbors? How do we explain the relative weakness of nationalism and the divided historical memory? At the bottom of these issues looms a larger question: why is there today an independent Belarus, and how did this state appear?» («Почему политический ландшафт в Беларуси так отличается от ситуации в соседних странах? Как можно объяснить относительную слабость национализма и разделенность исторической памяти? В основе этих проблем лежит еще больший вопрос: почему независимая Беларусь существует и как это государство появилось?»).
Еще один важный момент заключается в оценке самого явления национализма и его белорусской версии в частности. Господствующим в западных академических кругах является недоверие к националистическим программам, которые, как считается, часто ведут к авторитарной политической практике и брутальным этническим конфликтам. И тому немало примеров. Тем не менее, Рудлинг склонен оценивать белорусский национализм иначе. «[I]t was mostly democratic, socialist leaning, and anticolonial, employing ethnicity, language, and culture as vehicles for agency and political empowerment» («Он являлся преимущественно демократическим, склонным к социализму и антиколониальным, используя этничность, язык и культуру как средства для пробуждения активности людей и достижения ими политических прав»).
Читайте также:
Почему для Беларуси нет места в повестке дня мировой политики и культуры?
