Владимир Рабинович во времена Брежнева был в Минске основным самиздатчиком. Это было причиной постоянных обысков в его доме в минском Сельхозпоселке. За распространение зарубежной музыки был приговорен к 2,5 года заключения. О себе пишет: «Родился в июле 1950. До 1987 года прошел все основные пункты советской жизни: детский сад, школа, работа, тюрьма, эмиграция. Проживаю в США на острове. Рассказы начал писать совершенно неожиданно осенью 2013 года. Вот последний из них, написанный двумя языками.
— Слушай, — спросил Рабинович, — там же радиация, как они живут?
— Говорят, что после колхозов им ничего не страшно, — сказал проводник.
— А нам не вредно? — спросил Рабинович.
— Вредно, — сказал проводник.
— А какой там период полураспада? — спросил Рабинович.
— Чего?
— Ну, цезия этого.
— Период полураспада цезия тридцать тысяч, но сорок лет уже прошло, — сказал проводник без всякой улыбки.
— Ну, да, — сказал Рабинович, — этот ваш беларуский юмор.
— Да ты не боись, — сказал проводник, — мы там долго не будем. Туда и обратно.
— Tы петь хоть умеешь?
— Зачем, что петь?
— Песни. У них там сейчас сезон песен.
— А как одеться?
— Одевайся по-проще, чтобы не жалко было выбросить потом.
Они минули шлагбаум с пустой будкой где висел плакат, на котором был нарисован мужик в буденовке и написано: « Таварыш памятай, што перыяд паўраспаду СССР шэсцьдзесят гадоў «, прошли еще около километра и увидели совершенно нагую деву, которая бежала им навстречу. Дева остановилась, посмотрела на кирзовые сапоги Рабиновича засмеялась и сказала:
— Ой, жыд спудзиуся.
— Ты смотри! — воскликнул Рабинович с восторгом, — голыми ходят.
— Это пока замуж не выйдет, а потом должна трусы и лифчик надевать, — объяснил проводник.
— Красивая, — сказал Рабинович.
— Да у них тут все такие, — сказал проводник.
— Вы да нас у вёску? — спросила нагая дева.
— Да вас, — ответил проводник.
— Па якім пытанні? — спросила дева.
— По исполнению желаний, — сказал Рабинович.
— Тады ідзіце ў клуб, — сказала дева. — Сёння конкурс, усе там. Калі хутка пойдзеце, як раз да пачатку паспееце.
— Чего конкурс? — спросил Рабинович.
— Песнi. Вы хоць спяваць ўмееце. Ой, я не магу, яки вы смешны, — она опять хохотнула.
Клуб оказался сдвоенной армейской палаткой, из которой доносился хохот, пение и гомон. Ододвинув полог они прошли вовнутрь и увидели человек около тридцати — мужчин в строгих черных костюмах и женщин в длинных белых платьях.
— О, каго ты да нас прывёў! — сказала проводнику молодая женщина с дирижерской палочкой в руках.
— Здравствуйте, — сказал Рабинович.
Все почему-то засмеялись.
— Ён у цябе хоць па-нашаму разумее? — спросила у проводника молодая женщина.
— Разумее, толькі сказаць нічога не можа, — ответил проводник.
— Разумны, як мой сабака, — сказала молодая женщина. Она была явно навеселе. Все опять засмеялись.
— Ядя Валасевич, — она протянула Рабиновичу руку. — Мастацкі кіраўнік. Спяваць можаш? — спросила Ядя.
— Не знаю. Я вообще музыкальную школу закончил по классу баяна, — сказал Рабинович.
— Ну, тады давай разам з намі.
— Захацела ж мяне маці, — начала она вдруг тихим печальным голосом.
— Захацела ж мяне маці, — подхватил хор в тридцать голосов.
— Захацела ж мяне маці, — неожиданно для самого себя запел Рабинович, стараясь попасть в мелодию.
— Ой, ды за першага аддаць.
По знаку Яди Валасевич хор замолчал. Все посмотрели на Рабиновича.
— Что я должен делать? — спросил Рабинович, понимая, что от него чего-то ждут.
— Пой, — сказала Ядя.
— Я не знаю слов, — сказал Рабинович.
— Импровизируй, — подсказал проводник.
— Как? — спросил Рабинович.
— Дайце яму грыба! — крикнул кто-то из хора.
— Грыба вып'еш? — спросила Ядя у Рабиновича.
— Не знаю, — сказал Рабинович.
— Першы раз трэба выпіць грыба, — сказала Ядя и подала Рабиновичу трехлитровую банку с каким-то существом, которое плавало в мутноватой жидкости.
— Как я могу это пить, он смотрит, — сказал Рабинович, указывая на банку.
— А ты его взболтай как следует, он не будет смотреть, — подсказал проводник.
Рабинович встряхнул банку и сделал глоток.
Ядя взмахнула палочкой и хор снова запел:
— Захацела ж мяне маці, ой, ды за першага аддаць…
— A той першы знае толька вершы, ой, не аддай мяне маць, — неожданно получилось у Рабиновича.
— Не дрэнна, — сказала Ядя. — Для пачатку не дрэнна. Чатыры балы па пяцібальнай сістэме.
Ядя махнула рукой и хор продолжил:
— Захацела ж мяне маць, oй, ды за другога аддаць..
— А той други танцуе буги-вуги…, — выдал Рабинович.
— Не вельмі, сказала Ядзя, больш, чым на тры балю не цягне.
Рабинович взял еще по три балла на трэцім и чацвёртым, а на пятым, почувствовав действие гриба, вдруг пропел:
— А той пяты на крыжы распятый.
Все замолчали.
— Геніяльна, — сказала Ядя в тишине.
— Геніяльна, — закричал хор.
— Шэсць балаў па пяцібальнай сістэме, — сказала Ядя. — Захацела ж мяне маць, oй, да за пятага отдать. А той пяты на крыжы распятый… — запела Ядя с хором. Вместе с ними пел Рабинович.
— Захацела ж мяне маць, oй, да за шостага оддать. А той шостый не тупы, не вострый. Ой, не аддай мяне маць, — исполнил Рабинович.
— Чатыры балы, — сказала Ядя. Колькі ўжо?
— Дваццаць два, — сказали из хора.
— Яшчэ чатыры і можна выконваць жаданне, — сказала Ядя.
— Захацела ж мяне маць, oй, ды за сямага аддаць. А той Сема, добрый ды вяселый, ой, аддай мяне маці.
Аудитория снова замолкла.
— Прымяняе фармальны метад, — сказал голос из хора.
— Але таленавіта, — сказал другой голос.
— Прынята, — сказала Ядзя. — Чатыры балы. Дай пацалую.
Она обняла Рабіновіча за шею и поцеловала в губы.
— Загадывай жаданне.
— Седьмой айфон, — сказал Рабинович.
— Ідзі дадому, — сказала Ядя, — там цябе чакае сёмы айфон.
— А не обманет? — спросил Рабинович у проводника, когда они уже порядочно удалились от деревни.
— Не должны. Они не обманывают.
Издалека ветер донес:
— Захацела ж мяне маць, oй, да за сто двадцать пятага отдать. А сто двадцать пятый — ни зямли, ни хаты. Ой, да не отдай мяне маць.
— Видишь, как ты их раздухарил, — сказал проводник. — Теперь до самго утра будут петь.
Чітайте также:
Уладзімір Рабіновіч. Дзве бутэлькі «Сталічнай» гарэлкі і 300 грам «Доктарскай» каўбасы. Апавяданне
