Радиоведущий Константин Каверин вызвал горячую дискуссию в социальных сетях своим постом о белорусском языке.
Свое отношение к национальному языку он сравнил с отвращением, а причиной назвал школьную травму.
Про свою травму, свое отношение к белорусизации и про то, как он видит идеальный путь к белорусскому языку, радиоведущий Каверин рассказал в интервью Дмитрию Гурневичу на Радио «Свабода».
— Канстанцін, у вас цяпер няма агіды, калі вы чуеце маю беларускую мову?
Каверин: Простите, а что такое агіда?
— Агіда — это отвращение.
Каверин: Нет, конечно же, нет. Когда я говорю, что мне отвратителен белорусский язык, то речь не о самом языке. Мне отвратительно касаться его и то ощущение, когда я его касаюсь. Паук сам по себе не противен. Это чудесное существо, очень полезное, как сказал бы Шариков. Но что-то однажды произошло в голове, и я сейчас не могу к нему прикоснуться. С языком все хорошо, это со мной не все в порядке. Я говорю об этом. Почему-то многие это интерпретировали по-своему и сразу начали бросать камни, будто я говорю, что язык плохой. Я не делал такого вывода. И было бы хорошо, если бы некоторые научились читать.
— Константин, а если бы у вас и учительница русского языка оставила травму, то на каком языке вы бы сегодня разговаривали?
Каверин: У меня всю жизнь было русскоязычное окружение. Мои родители и бабушки с дедушками разговаривали по-русски. У меня просто не было выбора. Обстоятельства сложились так, что белорусский язык — это тот язык, которому надо было научить. Если бы меня так учили английскому языку, то скорее всего у меня было бы такое же отношение к английскому языку. Ну, не сложилось у меня. Это просто обстоятельства, ничего больше.
— А у вас у самого не было желания просто сесть и выучить белорусский, чтобы доказать учительнице и себе, что вы способны. Чтобы победить эту травму, как вы говорите?
Каверин: Я, кстати, могу разговаривать по-белорусски. Это прекрасный язык. Когда я открываю Короткевича, Богдановича, это чудо. Но у меня было больше желания изучить итальянский язык. А когда я берусь за белорусский, то что-то происходит со мной… Некоторые пишут: «бедный мальчик, травма детства». Да, это травма, как бы смешно ни звучало. Желание изучить есть, но есть множество обстоятельств. Я живу в русскоязычном окружении. Я работаю на русском языке, пишу по-русски, читаю по-русски. Но степень травмы была слишком велика, чтобы сейчас получать удовольствие. Именно поэтому я говорю про Горвата, который своим собственным примером показывает, что это прекрасно. Таким людям надо ставить памятники, поскольку они — ориентиры в этом вопросе.
— Мой коллега Виталий Цыганков написал, что ваш аргумент насчет учителя сомнительный. Ведь так можно дойти до абсурда, говоря, что учитель труда довел вас до травмы, и вы теперь не можете работать.
Каверин: Это упрощение. Как в школе нас учили: «Мастер и Маргарита» — роман о добре и зле. «Война и мир» — роман о войне и мире. Это дикое упрощение. А если меня насиловали в детстве, и мне теперь плохо живется, то что, я тоже не прав? Диапазон детских впечатлений очень широк. И если у кого-то был плохой учитель физкультуры и он теперь не занимается спортом, то да. У кого-то так и есть, а у кого-то и нет. Одним смешно, а другим — нет. Есть дети, которые с 5 лет занимаются теннисом и во взрослой жизни имеют неплохие успехи. Но не факт, что они это любят. Возможно, настанет тот момент, когда он этой ракеткой кого-то прибьет.
Константин Каверин с сямьей.
— Константин, вы говорите про травму, боль, про нормальность. А ситуация, когда народ в стране с собственным языком им не пользуется, это нормально?
Каверин: Я говорю исключительно о себе. Я слышал, что в Каталонии в свое время возникла идея вернуть их язык. Они тогда сделали очень важный шаг — начали транслировать футбол с комментариями по-каталонски. И через пару лет Каталония заговорила на своем языке. А что делать нам — я не знаю. Возможно, это плохо, что мы не разговариваем на своем языке. С другой стороны, как говорит один мой друг, масса примеров, когда национальное сознание не зависит от языка. Есть же швейцарцы, ирландцы. Одни разговаривают по-английски, у других четыре языка, и ничего страшного.
— Представьте, что завтра Беларусь переключится на белорусский язык. Для вас это снова будет травмой, или вы спокойно это примете?
Каверин: Травмы для меня не было бы. Знаете, у меня никто не отнимет мой томик Бродского.
— У меня тоже есть томик Бродского, но я всю жизнь разговариваю по-белорусски. Одно другому не противоречит.
Каверин: Именно. Если бы я поехал в Италию, то у меня никто бы не отнял мою русский язык. Кстати, и у Бродского никто не отнял язык, когда он поехал в Америку. Язык — это такая штука, которая всегда с тобой. Если завтра Беларусь примет решение и полностью перейдет на белорусский язык, во всем — я это приму. Возможно, мне будет некомфортно, но это как дождь.
— И не будете пикетировать Министерство образования?
Каверин: Нет, я не буду ничего пикетировать, и кричать, что у нас отбирают язык. Есть независимая страна Беларусь, и если, например, на референдуме 65% белорусов будут за белорусский язык, то это не вопрос. Я слушаюсь и повинуюсь. Я буду учить этот язык и совершенствоваться в нем.
— Но мы знаем, что в одностороннем порядке такое решение не будет принято. Что должно произойти, по вашему мнению, чтобы этот переход к белорусскому языку был нетравматичен для русскоязычного большинства?
Каверин: Не знаю. Возвращаемся к Каталонии с ее футболом. Может, так. А, может, иначе. Не знаю. Это должно начинаться со школы, с детства.
— А свою дочь вы отдали бы в белорусский школу?
Каверин: Если бы я выбирал между русскоязычной и белорусскоязычной, то я отдам ее в первую. Мне так проще и комфортнее. Если же вариантов не будет, то я отдам ее в белорусскоязычную школу и буду стараться разговаривать, учить себя и ее.
— Это будет нелегкая учеба, учитывая, что вы называли белорусский литературу «дерьмом» в своем посте.
Каверин: Нет, не белорусскую литературу. Я высказывал свое отношение к списку литературы для чтения. К тому процессу, с которым я столкнулся.
— Вы пишете, что хотели бы свободно разговаривать по-белорусски, поддерживать разговор на этом языке. А что вам мешает? Есть уйма курсов, можно заплатить репетиторам, есть книжки, интернет.
Каверин: Все 32 года я разговариваю по-русски. Когда я перехожу на белорусский, мне становится неудобно. Просто потому, что в детстве у меня было вот так. Это то же, как если бы меня покусала собака. Красивая и замечательная собака. И в 40 лет можно хотеть полюбить собаку, даже стать кинологом, но не каждый так сможет. Я бы то же хотел обняться с этой собакой, но немного боюсь.
— Я не раз встречал белорусов, которые знают полдюжины языков, но белорусский изучить не в состоянии. Все находят тысячу оправданий. Но выглядят их доводы слабовато.
Каверин: Я не оправдываюсь ни перед кем. Я говорю о факте из своей жизни, а вы делайте с этим что захотите.
— Вы упоминали о Горвате в своем посте. Мол, для национального языка он сделал больше, чем белорусская профессура. Что вас так в нем зацепило?
Каверина: Я нашел его на Фейсбуке, и мне очень понравилось. До него был Короткевич, от которого получал удовольствие. Горват — интеллигент, попавший в среду, из которой мы все белорусы происходим. Его передача этой метафизики через белорусский язык — фантастика и магия. Этого не передашь по-русски. На другом языке эта метафизика потеряется. А на белорусском языке я ее почувствовал. Чем больше будет таких горватов, тем с большим удовольствием я буду приходить к белорусскому языку. Он будет как психолог, который поможет мне преодолеть эту травму. И, возможно, в итоге это к чему-то да приведет.
