Алена Василевич — автор популярнейшего цикла повестей «Расти, Ганька», «Судьба найдет тебя», «Новый мир» и «Подожди, задержись…», фото «Минск-Новости»
Казимира Островского жители деревни Повстынь Слуцкого района называли паном. И складывалось такое впечатление, что он был тамошним землевладельцам.
Пан Казимир и умер в Повстыни, и похоронен на сельском кладбище. На ту могилу мне все хочется снова приехать. Среди других она выделялась низкой металлической оградкой…
Пан Казимир известен хотя бы тем, что его сыном был Радослав Островский, педагог, основатель первой белорусской гимназии (в 1917 году в Слуцке), директор Виленской белорусской гимназии, автор, кажется, первого белорусского учебного пособия по астрономии, политический деятель, заместитель Бронислава Тарашкевича в Белорусской Рабоче-Крестьянской Громаде, а в войну — президент Белорусской центральной рады.
Как-то решив, что надо все-таки съездить в Повстынь, я вспомнил об одном разговоре с нашей писательницей Аленой Семеновной Василевич. Она между прочим сказала, что кто-то из семьи Островских был ее крестным отцом. Так мне запомнилось. Это, согласитесь, интересно… Конечно, в том, что кто-то из Островских крестил маленькую Алену Василевич, ничего удивительного нет, ведь Алена Семеновна по матери шляхтянка и жила в застенке Доманщина (другое название — Липники), что в трех верстах от Повстыни. Если различие между шляхтой и мужиками чувствовалось еще и в 1980-х, так что говорить о начале 1920-х? Мне хотелось выяснить, кто из Островских произносил в церкви за маленькую девочку слова Символа веры.
Была в этом — факте крещения Алены Василевич человеком из семьи Островских — и интрига. Я даже подумал было: Алене Василевич повезло, что она родилась в 1922-м, что очередная волна большевистского террора в СССР прокатилась, когда ей было 15—16 лет. Конечно, возраст был уже расстрельный, и за опасные связи, связи с «классовыми врагами», девушка тоже могла попасть под каток, но несовершеннолетних тогда арестовывали, как правило, вслед за родителями. И все же связи, повторюсь, были опасные, и рассказывать в сталинском, даже в хрущевском СССР о том, что ты имеешь какое-то отношение к родне «того самого» Островского, было бы весьма и весьма неосмотрительно.
С мыслью о поездке в Повстынь я пошел к Алене Семеновне. Очень уж хотелось мне узнать, кто же был крестным у нее, где и как он жил.
Бог усмехается, или Кое-что из родословных
Не буду говорить об атмосфере разговора с Аленой Семеновной и ее близкими. Встретились люди, которые знают ту сторону и людей той стороны. Не нынешних людей, а тех, что были и что доживают свой век.
Записал я в ходе той встречи, что население Доманщины-Липников составляли, по-тамошнему говоря, Няронскія, Бараны́, Балваны́ и Гурыны́. Так «рифмовались» фамилии Барановских, Болвановичей и Гуриновичей. Были и люди с двойными фамилиями: Жданович-Гуринович и Лебедев-Неронский.
Из того разговора узнал я, что в 1920-х в Повстыни жили две дочери пана Казимира Ивановича и пани Эмилии Ильиничны Островских: Юлия Казимировна и Мария Казимировна.
Юлия Казимировна вышла замуж за Петра Фотиевича Барановского, которого местные называли Петрусём Фотовым, а Мария Казимировна стала женой бывшего красного партизана (то есть, партизана, который в 1919—1920 годах воевал с польскими оккупантами). Была у того партизана аристократическая фамилия — Сапега.
Если про Петра Барановского можно сказать, что он был местным шляхтичем, то про Сапегу такой ясности нет: неизвестно, откуда он появился в Повстыни.
Думал я после разговора с Аленой Семеновной и ее близкими податься в Повстынь, посмотреть на могилку пана Казимира и даже сфотографировать ее (конечно, если она сохранилась). Но, как говорится, человек планирует, а Бог усмехается, потому что «мысли и дела он знает наперед». Прежде одна, а потом другая болезнь, необходимость соблюдать диету и режим, глотать 12 таблеток в сутки не позволили осуществиться моему плану. А ехать поздней осенью или зимой не приходится: почему-то мало кому нравятся фотоснимки, сделанные в такую пору.
Не имея возможности вырваться из Минска в зеленую пору или во время золотой осени, я сумел выяснить, что пан Казимир Островский в узком смысле этого слова паном не был. Судя по тому, что он жил то в Слуцком, то в Пружанском, то снова в Слуцком уездах (при этом не в одной и той же местности Случчины), я сделал вывод, что пан Островский был арендатором.
Это мое предположение подтверждают две увесистые книги Дмитрия Дрозда о землевладельцах Минской губернии. Не значится Казимир Островский среди них, и повстынские земли ему не принадлежали. А приняв во внимание, что Островский считался мещанином города Несвижа, я сделал вывод, что он был из «разобранной» шляхты: из той шляхты, которая не смогла документально подтвердить свое дворянство и была переведена то ли в западных однодворцев, то ли в казённых (государственных) крестьян, то ли в мещан. Схожая судьба постигла и предков Яна Луцевича — Янки Купалы. Переведенные в мещане, Луцевичи тоже жили на арендах, нанимая субарендаторов и батраков. Были ли субарендаторы у пана Казимира Островского, пока ясности нет.
Как они жили
Панна Юлия Островская, став пани Барановской, вместе со своим Петрусём Фотиевичем жила на хуторе Милешево, что был неподалеку от застенка Кублище. (Кублище — это по дороге из Повстыни в Рабак; поищите на современных картах, если от застенка что-то еще осталось.)
Шли 1920-е годы. Новая экономическая политика. Призыв Николая Бухарина «Обогащайтесь!». И призыв Александра Червякова «Багацей, селянін, бо чым багацейшы ты, тым багацейшая наша краіна» [«Богатей, крестьянин, ведь чем богаче ты, тем богаче наша страна»]. То время осталось в памяти слуцких крестьян и шляхтичей-земледельцев как время, когда они были хозяевами.
В Милешеве Барановский построили дом с высоким крыльцом. В доме были, что не могло не броситься в глаза маленькой Алене Василевич, большая комната и крашеная пол, а обеденный стол был покрыт голубой клеенкой.
Держали Барановские двух коров, овец и кобылу с жеребенком. Само собой, в свинарнике хрюкали свиньи. Опять же, Алене Василевич запомнилось, что ели Барановские и их гости каждый со своей тарелки, а не из общей миски, как это было заведено у мужиков и в шарашкиной шляхты. А пшенную кашу посыпали сахаром, что тоже не могло не поразить.
А бывала маленькая Алена в доме Барановских потому, что Петр Фотиевич Барановский, шурин Радослава Островского, был ее крестным отцом.
Что же касается Марии Казимировны Островской, теперь уже Сапеги, то жила она в Повстыни, в самом конце деревни, в сторону Борецкого леса. (Борецким лес был потому, что он рос у застенка Борки.)
В доме Сапег Алене Василевич запомнился зал с овальным столом, вокруг которого стояли стулья. А еще в зале было пианино. И была в доме детская комната с детскими кроватями и со столом для кукол и игрушек. По тому времени и для села — роскошь.
А еще что не могло не поразить, так это то, что сестры Островские, выбираясь в Слуцк, надевали не платки, а шляпы…
Их судьбы
У Юлии и Петра Барановских был сын Женя 1924 года рождения. И еще две девочки — дочери раскулаченной сестры Петра Фотиевича.
Не могли большевики не раскулачить и Барановских. В конце концов они попали в Саратов — город, куда сослали немало белорусов (достаточно упомянуть хотя бы Язэпа Дылу и Вацлава Ластовского).
Юлия Казимировна преподавала в Саратове немецкий язык (из этого мы делаем вывод, что она окончила женскую гимназию), а Петр Фотиевич работал счетоводом. Сын, Женя, поступил в Саратовский университет, но учебу прервала война. В один прекрасный день родители получили «похоронку» на своего сына, отпели его в церкви, помянули. И какова же была их радость, когда стало известно, что он жив.
Когда сын вернулся домой, у него, побывавшего в немецком плену, были проблемы с восстановлением в университете. И все же диплом он получил и продолжил учебу в аспирантуре при Ивановском педагогическом институте, защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Как специалист в геометрии, заведовал соответствующей кафедрой и был профессором Ивановского университета. При нем, перебравшись из Саратова в Иваново, доживали свой век Юлия и Петр Барановские. После себя профессор Барановский оставил сына и дочь.
Теперь я думаю: хорошо, что Юлия Островская вышла замуж, хорошо, что сменила фамилию, и даже хорошо то, что ее сослали в Россию. Кто знает, как сложилась бы ее судьба в БССР, где ее брат, вчерашний коммунист, в 1929 году был зачислен в национал-фашисты?
У пани Марии Островской, которая стала Марией Сапега, была дочь Витя, Виктория. Как и Барановские, Сапеги также попали под раскулачивание. Известно, что после войны они жили в Алуште (Крым).
Нельзя здесь не упомянуть Николая и Федору Ждановичей-Гуриновичей. Николай Гуринович — это родной дядя Алены Василевич, брат ее матери, а Федора — сестра Петра Фотиевича Барановского. Их фотографию 1911 года можно увидеть в изданных «Кнігазборам» избранных произведениях писательницы. Были Гуриновичи хозяевами среднезажиточными, говоря большевистским языком — крепкими середняками. Имели свою шерстечесалку и ухоженный сад. Это они приютили Алену Василевич, после того как умерла ее мать.
Это о Николае Гуриновиче написано в повести «Расти, Ганька»: «Теперь Ганька живет у дяди»…
Когда нависла угроза раскулачивания, Николай Гуринович успел уехать в Днепропетровск (ныне город Днепр) на строительство мостов. Его жену большевики выгнали из дому и вскоре кинули в слуцкую тюрьму, а потом этапировали в Минск и, согласно официальным документам КГБ, расстреляли в Куропатах.
И вопросы
Тот, кто читал книгу «Слуцкое вооруженное восстание 1920 г. в документах и воспоминаниях», мог не раз встретить на ее страницах фамилию Барановский. Составители и комментаторы установили, что Барановский Александр и Барановский Андрей происходили из Мащиц Слуцкого уезда. Первого они записали в мужики, а другого — в шляхту. Можно предположить, что мащицкие Барановские были родственниками Барановских из Доманщины. На это указывает хотя бы тот факт, что в начале 1920-х выпускник Виленского учительского института Александр Барановский работал в Липниках, вел там культурно-просветительский кружок «Вясковая зорка». Как «врага народа», большевики расстреляли его в 1938-м.
Есть и вопросы: кто такие, откуда происходили Адам Барановский, К. Барановский и Федор Барановский? А еще один вопрос такой. Николай Улащик в воспоминаниях довольно часто упоминал своего друга, врача Юзика Барановского, но не дал о нем более или менее исчерпывающих биографических сведений. Откуда, из какой местности происходил этот мученик за белорусскость?
На эти вопросы, хочется думать, ответят историки следующей генерации.
***
В этом тексте «за кадром» остался сюжет о приезде в Доманшчыну (Липники) в начале 1920-х годов Якуба Коласа. Но об этом я расскажу в более подробной публикации об отдельных моментах в жизни народного поэта.
Надеюсь, этот очерк дает представление о среде, в котором делала первые шаги и входила в сознательную жизнь Алена Василевич.
