Феминизм Алоизы Пашкевич, Цётки, заключался в том, чтобы быть сильнее мужчин.
Алоиза — еще одна героиня цикла «Белорусские героини», создаваемого нами совместно с Samsung Galaxy S9|S9+. Вы уже могли читать захватывающие истории Эмилии Плятер, Веры Хоружей, Ларисы Гениуш и нашей современницы Жанны Капустниковой. Каждая белоруска, о которой мы рассказываем, достойна того, чтобы о ней знали, ею гордились и вдохновлялись.
«Несколько десятков стихов, считанные рассказы, учебник-хрестоматия для начальной школы и ряд публицистических и научно-популярных статей» — так оценил некогда вклад Цётки один из ярчайших белорусских историков ХХ века Микола Ермолович. Но двух сборничков по двадцать страниц, изданных при жизни, ей хватило, чтобы стать наравне с глыбами Купалой и Коласом.
Так развиваются растения в тундре: за короткое, пару недель, лето распускаются, отцветают и дают жизнь следующим поколений. В вечной мерзлоте чиновничьего и полицейского давления, изгнания, ужасов войны успела раскрыться огненная натура Алоизы Пашкевич.
Ораторша
Пиком ее жизненного лета был 1905 год — время великого народного пробуждения в Российской империи. Тогда ее поэзия распространялась, как мы сегодня сказали бы, через социальные сети.
Постами тех соцсетей начала ХХ века можно считать бумажные листовки, которые печатались сотнями и раскидывались на улицах, на бурных митингах 1905 года. Улицы слушали ее и вживую, ловя каждое слово.
Существует легенда о том, что псевдоним Алоизе подарил неизвестный рабочий. Пораженный ее пламенным выступлением на митинге, он в притихшей толпе воскликнул: «Ну и говорит тетка!»
Она перевоплощалась на трибуне. Ее не могли узнать те, кто помнил немногословную замкнутую виленскую гимназистку.
По другой версии, теткой Алоизу назвал Вацлав Ивановский — ее товарищ еще с детства и по белорусской деятельности в Петербурге. Их семьи были соседями: Ивановские жили в фольварке Лебедка, а Пашкевичи — в Старом Дворе Лидского уезда.
Учеба до беспамятства
Из всех своих многочисленных братьев и сестер Алоиза выделяла Юзика. Возможно, здесь близость с детства: родители, чтобы им было легче заниматься хозяйством и семьей, отдали Алоизу и Юзика бабушке Югасе (Евгении) на воспитание, в соседний фольварк. У бабушки совсем еще маленькая Алоиза научилась читать.
Домашний язык в семье был польский «того своеобразного характера, каким он был в среде мелкой шляхты Литвы и Беларуси». Сегодня мы бы назвали это трасянкой.
Семья бедной не была: 100 гектаров отец обрабатывал, еще 200 сдавал в аренду соседским мужикам. Но понимания, что дочерям надо дать качественное образование, по воспоминаниям современников, у Пашкевичей не было. А учиться Алоиза хотела.
Сначала у домашних учителей, затем — в частной гимназии Веры Прозоровой в Вильне. Алоиза поступила экстерном сразу в 4-й класс. Переростком, 18-летней девушкой. Учеба была платной, но ей за успехи в учебе дали стипендию.
Денег все равно не хватало, Алоиза зарабатывала частными уроками. А однажды напугала всю гимназию: упала без чувств во время урока. Оказалось — от голода…
Юлиана Менке, невеста Ивана Луцкевича, которая также училась у Прозоровой, вспоминала, как они после того случая в тайне подкладывали Алоизе булочки в стол. Когда та пыталась выяснить, чьё это, весь класс дружно говорил, что, наверное, это подарок.
Массажистка
Диплома домашней учительницы арифметики, который выдавался после училища, Алоизе было недостаточно. Она поступает на курсы Лесгафта при санкт-петербургской биологической лаборатории. Курсы были бесплатными, на них каждый желающий мог заниматься естественными науками.
Слово «курсы» обесценилось за сто лет. Теперь они воспринимаются как нечто факультативное, малозначительное. В начале ХХ века курсы были аналогом высшего образования. На общеобразовательных курсах Черняева в Петербурге, например, учился Янка Купала. Единственное, что формальной университетской «корочки» наш народный поэт не имел.
У Лесгафта Алоиза получила основательную базу естественно-научных знаний, а также… стала профессиональной массажисткой. Это спасало в финансовом плане в трудные моменты в изгнании.
Потом был краковский Ягеллонский университет, Львовский университет в тогдашней Австро-Венгрии. О полученных дипломах ничего неизвестно. Из всех своих университетов она брала только необходимые ей знания, пренебрегая формальностями.
Время больших возможностей
В Петербурге Алоиза встречает давнего товарища по детским играм — Вацюка Ивановского, студента Технологического института. Среди белорусских деятелей той поры было много технарей, инженеров. Вместе с другими земляками — Франуком Умястовским, Антоном Трепкой — Игнатовский и Алоиза создают «Круг белорусского народного просвещения и культуры».
В альманахах-«пісанках» за 1903 и 1904 г., которые примитивным способом издавал «Круг», были опубликованы первые стихи Алоизы.
«Круг» действовал подпольно, белорусский язык и название «Беларусь» были тогда под запретом. Доходило до смешного: чтобы издать сборник стихов минского поэта Янки Лучины, язык его для цензуры назвали «болгарским»…
В Петербурге Алоиза встретила и будущего мужа, литовца, студента-инженера Стяпонаса Кайриса. «Необычайно живого характера, необыденная, она выделялась даже в многоцветной студенческой среде и сразу произвела на меня впечатление человека с живой душой», — вспоминал он.
«Круг» сплотил единомышленников, перед которыми стояли масштабные проекты.
Начало ХХ века было временем больших возможностей и роста. Архаичные самодержавные режимы зашатались как гнилые зубы. Казалось, история в десятки раз ускорила свой ход, давая народам шанс зажить наконец без имперского контроля.
Алоиза и ее друзья задумали создать первую белорусскую политическую партию — Белорусскую социалистическую Грамаду (БСГ), вокруг которой формировались и белорусская пресса, и литература, и сама белорусская государственность. Первая конференция БСГ состоялась, кстати, на виленской квартире Алоизы, которую снимали ее братья Иосиф и Вацлав — офицеры Молодечненского пехотного полка, в благонадежности которых полиция не могла усомниться.
«Не знаю, почему я так люблю этого Купалку»
Так сказала в свое время Цётка Владиславе Станкевич, будущей жене Янки Купалы. Между чуть старшей Цёткой и Янкой Купалой была настолько искренняя приязнь, что Купала посылал Цётке из Петербурга во Львов свои новые стихи.
Гэй, пяснярка, болей, болей
Нам на скрыпцы сваёй грай!
Прывітаем хлебам-соляй,
Дзякуй скажа родны край.
Это стихи Купалы «Аўтарцы «Скрыпкі беларускай». Хотя книга вышла в украинской Жолкве, в типографии униатского базилианские монастыря, под псевдонимом «Гаўрыла з Полацка», Купала хорошо знал, кто за ним скрывается. Вообще-то, из чуть ли не 30 псевдонимов Алоизы большинство — мужские.
Ее «Скрыпка беларуская» была как бы продолжением «Дудкі беларускай» и «Смыка беларускага» — мостиком, перекинутым от Франтишка Богушевича к Янке Купале.
Феминистка
«Первая белорусская феминистка» — так назвал Цётку Антон Луцкевич. Причем к феминистским организациям того времени она не принадлежала. А выступая однажды в Лиге равноправия женщин, она презрительно назвала ее участниц «шляпницами».
Интересно, что свои путевые заметки из Финляндии, написанные о совершенно бытовых вещах — как живет, чем питается, как ведет хозяйство обычная финская семья — Цётка завершает неожиданным акцентом: финский народ первым в Европе признал равные права женщин.
Абстинентка
Алкоголя она не употребляла, и к тем, кто его употреблял, относилась сурово. Это хорошо описано в воспоминаниях Умястовского, с которым совместно Алоиза выпускала первый номер газеты «Наша доля». Номер был отпечатан. Мальчики-разносчики раз за разом возвращались в редакцию с улиц за новой порцией — пока не продали всю тысячу экземпляров.
Счастливые и уставшие издатели снимали стресс. «Не знаю, откуда взялась водка и закуска, наполнив рюмки, несмотря на косые взгляды Цётки, которая не переносила пьющей компании, мы духом осушили их за будущее Батьковщины».
Фиктивный брак?
Так считает часть исследователей. Выйти замуж и сменить фамилию Алоизе нужно было, чтобы вернуться на Родину. Надоело, видимо, приезжать под чужим паспортом. За границей она жила с 1905 года, после того как ею, активной участницей революции и социал-демократического движения, заинтересовалась полиция.
Стяпонас Кайрис предполагал, что причиной выезда в Краков было не столько преследование полиции, сколько пессимизм после поражения революции, которое Цётка «с ее взрывным характером и болезненной чувствительностью глубже остальных пережила».
Кайрис оставил о жене краткие воспоминания. Когда читаешь их, поражает, насколько отстраненно они написаны.
Написаны, как о человеке достаточно симпатичном, но чужом, в характере которого видишь только внешние стороны. Вплоть до того, что зачастую он называет ее «Цётка».
Алоиза и гостила у будущего мужа под Самарой, где он работал инженером на строительстве железнодорожных мостов летом 1909 года, приезжала к нему под Курск в 1911 году. Но была ли в их отношениях хотя бы какая-то лирика, или только дружеская симпатия и социал-демократическая солидарность? Это неизвестно.
В феврале 1912 года они поженились и поселились в Вильне. Сняли, как сказали бы теперь, двухкомнатную квартиру в не самым престижном районе Зверинец. («Дом стоял в лесу, вокруг него шумели сосны», вспоминала Владислава Станкевич.)
Жалования Кайриса хватило бы и на более комфортное жилье, но Цётка «не терпела мещанского образа жизни».
Редкий личный момент в воспоминаниях Кайриса — он вспоминает как Цётка за работой буквально забывала поесть, а также особо не заботилась об одежде: «Ей всё шло».
«Не умела беречь здоровья»
Возможно, Цётка руководствовалась распространенной у туберкулезников логикой, забытой ныне вместе с туберкулезом: какой смысл заводить семью, если неизлечимо болен?
Как Максим Богданович, который стремился даже не приближаться к друзьям и однажды, во время поездки в детский приют в Ратомку, всю ночь промерз в холодном классе, потому что боялся своим дыханием заразить учительниц, которые собрались в соседней натопленной комнате…
«Весной 1907 года по пути из Лондона я свернул в Закопане. В гуральской хате нашел больную на лёгкие Цётку, — вспоминал Кайрис. — Процесс в легких только начинался, нужны были солнце, воздух, еда, но «это Цётка меньше всего обращала внимания».
«В плохую погоду сильно кашляла, не могла выходить из дому», — вспоминала Юлиана Менке.
И вместе с тем — обходила районы Вильни, агитируя родителей отдавать детей в белорусскую школу. «Горела как жертвенная свеча и светила своему народу до последнего дня своей жизни», — писал о ней Луцкевич.
«Лучынка»
«Цётка человек хоть и культурный, но анархистка» — такую характеристику дала Алоизе княгиня Магдалена Радзивилл, хотя поклонницей Бакунина марксистка-Цётка ну никак не могла быть. Владислава Станкевич вспоминала, что с известной меценаткой Алоиза контактировала при создании белорусского детского дома.
Такие моменты помогают яснее представить себе белорусскую жизнь в начале ХХ века.
Миллионер и депутат Думы Войнилович, помещица княгиня Радзивилл, богатейший землевладелец и депутат Думы Скирмунт, интеллектуалы Луцкевичи и Ластовский, общественная активистка Цётка — люди различных политических взглядов, но объединенных пониманием общих во имя будущего Беларуси интересов.
Теперь о будущем. Цётка была первой поэтессой, много писавшей по-белорусски для детей. Она даже издавала в Минске детский журнал «Лучынка». И просила как можно больше новых текстов, бесконечно дергая своих друзей,. Причем понимала, что привычный для многих поэтов «слезливый» стиль письма дети не воспримут: «Трэба больш агню ад маладых сіл. Дровы, з каторых цяпер шчапаецца «Лучынка», залішне слязьмі-доляй нацягнула, дык слаба гараць».
«Лучынка» являлась детской энциклопедией. Сама Алоиза писала туда тексты википедийного формата. О нефтедобыче, например.
Цётка называла нефть «газай» и описывала, как пробивают землю огромным долотом на цепи, а потом вычерпывают нефть бочкой. Технологии за сто лет пошли вперед, конечно, но вот вопрос о том, как нефть образовалась, до сих пор беспокоит ученых. И обе основные, актальные до сих пор версии Алоиза изложила в своей статье.
Актриса
Сегодня мы слабо представляем себе, какой силой в дотелевизионную эпоху был театр. Он приравнивался к школе и прессе.
Часто мировоззрение и национальная принадлежность целых деревень и приграничных территорий зависели от того, чья театральная труппа выступала там с гастролями.
Алоиза видела это и не хотела оставаться в стороне. Тем более, что в Беларуси уже гастролировала труппа И.Буйницкого. В Кракове, в Ягеллонском университете, исследуя белорусскую батлейку, она одновременно и сама брала уроки декламации и игры на сцене у известной польской актрисы Нуны Млодзеёвской.
По возвращении в Беларусь это пригодилось: под псевдонимом Крапивиха она играла в спектаклях Буйницкого.
Путешественница
Отдельную страницу в ее жизни занимали путешествия. Они были вынужденными, поездками на лечение. Но и страсть к путешествиям у Алоизы была.
Италия, Франция, Финляндия, Швеция, Германия — неполный перечень мест, где ей довелось побывать. Причем по Скандинавии она путешествовала пешком.
Сохранилось несколько веселых шведских писем к петербургскому профессору Брониславу Эпимах-Шипило.
«7 ліпеня 1914. …Я ўжо 70 кіламетраў адпаўзла ад Stokholma, начую сёння ў сяле Wangnhorad у жалезнадарожным hotel’і… Ураджаяў я яшчэ нідзе такіх не бачыла, як у Швецыі. Крыху ўжо знаёмімся з людзьмі, вучымся іхняй мовы. …Лес, возеры, багатыя нівы, надзіў пекныя будынкі, кожны дамок немаль мае свой тэлефон.
…канец ліпеня 1914. Усяго найлепшага пасылаю з Goteborga. У дарозе вельмі дрэнна вядзецца: маю бабу-таварку муж адзывае дахаты, змаркоціўся, каб яго маланка. Мусіць, адна пайду па Нарвегіі. Як згіну — не шкадуйце…»
[«7 июля 1914. … Я уже 70 километров отползла от Stokholma, ночую сегодня в селе Wangnhorad в железнодорожном hotel'е… урожаев я еще нигде таких не видела, как в Швеции. Немного уже знакомимся с людьми, учимся их языку…. Лес, озера, богатые нивы, на диво красивые здания, каждый домик почти имеет свой телефон.
…конец июля 1914. Всего наилучшего высылаю из Goteborga. В дороге не ладится: мою бабу-таварку муж отзывает домой, истосковался, Если сгину — не плачьте…»]
В Финляндии, на железнодорожной станции, Цётка впервые увидела и описала для белорусского читателя такое актуальное в настоящее время явление, как шведский стол:
«Два сталы пекна накрыты, застаўлены ядой, якую толькі здумаць: там і мяса, і рыба, яйкі, сыры розных гатункаў, малако, гарбата, квас, піва. Як толькі падыходзіш да стала, маеш заплаціць марку, фінскую манету вартасці 38 капеек. Пасля, калі хочаш, еш колькі душа прымае, а не — крошку палажы на зуб — плата аднолькава: там жыватоў людскіх не мераюць: такі звычай укараніўся пэўна дзеля таго, што ніхто з фінаў не мае ў натуры сваёй, каб карыстаць болей за тое, чым плаце. Фіна не трэба пільнаваць, ён сам у сябе стаіць на стражы».
Не упускала возможности путешественница осмотреть и культурные памятники, знаменитые музеи. Устами героини своего рассказа «З дарогі» она описывает Сикстинскую Мадонну, увиденную в Дрезденской галерее: «Малюнак — абраз сусветнай славы — для маёй душы не мае чароўнага слова. Яшчэ калісь, як была ў Рыме, каля твораў Рафаэля прайшла з сэрцам спакойным, затое перад Анджэла Буанароці і Леанарда да Вінчы анямела ўсімі сваімі чуццямі, думкамі склеілася і стаяла гадзінамі, акамянелая з задзіву».
Рассказ «З дарогі» написан в форме писем девушки-туберкулезницы, которая отправилась за границу на лечение, к старенькой матери: «Кашляць перастала, гарачка меншая, сілы больш. Цэлыя дні ляжу на скале над морам. Цёпла, сонечна».
Cor ardens — пламенное сердце
Разразилась мировая война, прифронтовые города наводнили беженцы, а госпитали — раненые. От скученности людей начались эпидемии. Цётка же, как подметил наблюдательный Кайрис, «не умела оставаться равнодушной».
Имея опыт фельдшерицы, Алоиза устроилась сестрой милосердия в тифозный барак. Писатель Максим Горецкий вспоминал, как подкладывала она солдатам-белорусам «Нашу Ніву» под подушку.
А за стенами барака Цётка преподавала на белорусских учительских курсах, открыла в начале 1915 года в Вильне первую белорусскую школу, пыталась организовать сеть столовых для бедных…
В рабочей горячке застало ее известие о гибели любимого брата Юзика. Он был убит под Гродно, идя в атаку впереди своей роты. Вместе с другим братом Вацлавом, также офицером, который лечился в Вильне после ранения, Алоиза едет под Гродно. Солдаты помогли им найти могилу своего любимого командира.
Следом умирает отец. Алоиза едет домой, в Старый Двор, но откуда уже не вернется. Земляков косила эпидемия тифа, Цётка взялась ухаживать за ними, но заразилась сама. Организм подточен туберкулезом. Зима. Спешно привезенный с фронта немецкий врач не имел опыта. Ее не стало в феврале 1916-го.
«Белорусское дело потеряло вместе с ней cor ardens — пламенное сердце», писал Антон Луцкевич. Это лучше всего характеризует, какой была Алоиза Пашкевич и какой она осталась в памяти.
