Что касается «Поедем пабл*м», меня, как и раньше, волнуют не столько сами Куропаты, сколько поступок. То есть не факт присутствия столовки, а факт вложения денег в демонстрацию, пишет Стась Карпов у себя в фейсбуке.
Мы живем в относительно безопасное и гуманное время. Даже с поправкой на специфику нашей страны. Теперь не 1917-й, не 37-й, не 41-й (и т.д.) год.
В 2018-м даже в Беларуси нетрудно прожить всю жизнь, не будучи мудаком. Можно делать бизнес и не быть мудаком, можно петь песни и не быть мудаком. Лечить людей, учить людей и не быть мудаком. Есть не такое большое количество должностей и сфер деятельности, где от тебя вертикально требуют пакость.
Поэтому, если человек становится паскудой и даже в масштабах страны, — это значит, что он приложил определенные усилия и основательно уперся ногами, чтобы оттолкнуться от краешка нравственности.
Можно было построить свою «избу»-бухальню в другом месте? Можно. А если ты получаешь участок по схемам, далеким от прозрачных, можно было бы выбрать место и попи*** (получше).
Но ты тратишь бабло, нервы, башляеш одному, второму, пятому, двадцатому, нанимаешь каких-то орков в охрану и все только для того, чтобы быть мудаком.
Трудно называть этого человека бизнесменом. Бизнесмены тратят время на бизнес. Как называются люди, которые тратят время на реализацию себя в статусе паскуды, — я не знаю.
И это — интересно.
А еще интересно читать задумчивые, полные лиризма заметки о том, что «я вот туда не пойду», но с другой стороны — «у нас кладбища повсюду». То есть оставляя себе пространство для этического маневра.
Ну и при чем здесь кладбище?
Кладбище — это результат человеческой жизнедеятельности. Муниципальная рутина. Закрытие и ликвидация рядового кладбища на определенном этапе — это что-то вроде уничтожения городской свалки. Я понимаю, что звучит не очень этично, но в итоге — так оно с натяжечкой и есть.
А Куропаты — это не кладбище. Это место преступления. И значимость этого места не в самих костях, а в том, как и почему там кости оказались.
Куропаты важны не тем, что там кости, а тем, что костей там быть не должно.
Границы этой территории [активисты] защищают не потому, что опасаются ее сокращения. А как раз таки потому, что боятся ее увеличения и умножения.
Еще раз. Это — не кладбище. Это место убийства. Под землей — не кости, а доказательства.
И над землей не просто кресты, а метки того, что следствие, может быть и приостановлено, но приостановлено временно. Ведь все на земле временно.
