Париж обладает магической притягательной силой. Последние два столетия этот город, как мощная черная дыра, стягивает к себе политических изгнанников, авантюристов, писателей и художников, жаждущих признания и славы. Это уникальная среда создала для города уникальный шарм, на долгие годы сделав Париж мировой столицей культуры и моды. В настоящее время в значительной степени французская столица паразитирует на былом величии, ведь культурные и политические центры давно уже сместились в другие города и страны, и художник-новичок уже не будет стремиться в Париж — к признанию идут другими путями.
Если французская столица успешно впитывала в себя все таланты и насыщала ими свой имидж, то Беларусь настолько же последовательно последние два столетия продуцировала светлые головы, которые создавали новое искусство, становились классиками, строили новые государства — но за границами нашего серого болотистого края. Более того, за редким исключением, уроженцы Беларуси присваивали себе иные культурные и политические коды, вынужденно мимикрировали, так что никто их теперь и не отождествляет с этой территорией. Мицкевич известен как польский поэт, в Витебске возник русский авангард, про Шагала пишут, что он русский художник, про Сутина — литовский художник и т.д. Само «белорусское» для внешней оптики — нечто периферийное, известное только специалистам по Восточной Европе. И это парадоксальная ситуация, с учетом мировой известности тех культурных и политических героев, которые родом с территории Беларуси.
Поэтому остается радоваться, что эти имена гремят на весь мир, но для узнаваемости Беларуси это ничего особенно не добавляет.
Такой горький вывод я подкреплю фрагментами актуального культурного пространства Парижа.
«Шагал, Лисицкий, Малевич: русский авангард в Витебске, 1918—1922», Центр Помпиду (28 марта — 16 июля)
Афиша выставки в Центре Помпиду.
Только что в Париже в знаменитом Центре Помпиду завершилась выставка, приуроченная к 100-летию назначения Марка Шагала уполномоченным комиссаром по делам искусств в Витебске. Как известно, Шагал, изолированный Первой мировой войной в Витебске, выступил с инициативой создания в этом городе художественного училища. Его поддержали большевики с расчетом, что там будет кузница нового пролетарского искусства. И первой задачей для Шагала как раз таки было подготовить художественное оформление для празднования годовщины Октябрьской революции.
Марк Шагал. Вперед, вперед, без остановки. 1918. Pompidou Center, Франция
Преподавать архитектуру и дизайн Шагал попросил Лисицкого (тогда еще Лазаря), с которым они вместе учились у Юделя Пэна. Лисицкий перетащил в Витебск и Казимира Малевича, что стало роковым шагом. Харизматичный супрематист заразил бациллой своего учения всю молодежь в училище, и Шагал потерял учеников. Разозлившись, он уехал из Витебска. Но на непродолжительное время Витебск стал лабораторией авангарда, Малевич здесь разрабатывал основы своего супрематизма и превратил его в реальную художественную школу УНОВИС, Лисицкий под его влиянием перешел от еврейского этнографизма к созданию «проунов» («проектов утверждения нового»).
Эль Лисицкий. Красным клином бей белых! 1919—1920. Van Аbbemuseum, Нидерланды.
Иначе и не могло быть в Центре Помпиду — подготовлена выставка фундаментально, задействованы все крупные музеи, причем отобраны произведения именно витебского периода. Здесь увидел, например, лучшую коллекцию живописных проунов Лисицкого, хотя видел две его ретроспективы (в австрийском Граце и полгода назад в Москве).
Читайте также: Сутин, «белорусский» Малевич, Лисицкий, 1917 и 1937: музейная Москва с Алексеем Ластовским
Поразил раздел о музее современного искусства, который создал в Витебске Шагал — в Центре Помпиду собрали по каталогам находившиеся там произведения, а это картины Ларионова, Гончаровой, Кандинского, того же Малевича. В Витебске от этой коллекции остались рожки да ножки. Межу тем, два витебских музея и Национальный художественный музей приняли довольно весомое участие в подготовке выставки.
Мстислав Добужинский. Витебск. 1919. Русский музей, Россия.
Замечу, что неожиданно много сохранилось из творчества Шагала этого витебского периода, хотя Виктор Мартинович в книге «Шагал в Витебске» и рассказывает, как бывшие ученики художника крали его полотна, чтобы на них рисовать свои супрематические шедевры. Представлены как хрестоматийные и хорошо известные произведения — и из Третьяковки, и «Над Витебском» из нью-йоркского MoMA, — так и те, по которым зритель мог открыть для себя нового Шагала, который много экспериментировал, даже с кубизмом и созданием коллажей. И пытался делать революционную пропаганду — должен сказать, что, в отличие от Лисицкого, это у него совсем не получалось. Может, и к лучшему.
Марк Шагал. Автопортрет у мольберта. 1918—1919. частная коллекция
Осенью выставка откроется в Еврейском музее в Нью-Йорке. Но опять же, это выставка про «русский авангард», к сожалению.
Марк Шагал. Над Витебском. 1915-1920. MoMA, США.
«Дикие души. Символизм в балтийском искусстве», музей Орсе (10 апреля — 15 июля)
Это самый крупный художественный проект к столетнему юбилею событий 1918 года, когда на руинах Российской империи возникли новые государства, осуществленный в сотрудничестве с Литвой, Латвией и Эстонией. На открытии выставки присутствовал президент Франции Макрон, приехали также и президенты всех упомянутых прибалтийских государств. Наши соседи со своим искусством пробились на одну из самых престижных в мире музейных площадок, это уже успех — и хороший урок для нашей страны. Мы в очередной раз оказались в стороне, хотя один из главных авторов на выставке — Фердинанд Рущиц (хорошо еще, что Беларусь указана как место его рождения и смерти). Здесь четыре его произведения, которые обычно представлены в постоянной коллекции Литовской национальной галереи в Вильнюсе, поэтому они хорошо известны, но все равно приятно было увидеть их и в Париже, тем более выставку посетило огромное количество людей.
Афиша выставки в музее Орсе.
А произведения Рущица представлены знаковые: сразу у входа висит его огромная картина «Nec Mergitur» («Нет тонет», удивительно, но название перекликается с девизом Парижа «Fluctuat nec mergitur» (Плавает, но не тонет), на гербе которого также изображен корабль на волнах). Но у Рущица корабль имеет иное значение — это символ Речи Посполитой, которая ко времени написания картины (1905 год) исчезла с политических карт, но не исчезла из политических идей и исторического сознания.
Фердинанд Рущиц. Nec Mergitur. Литовский художественный музей
Таким же глубоким символическим смыслом наполнена и картина «Прошлое» (1902—1903), на которой занесенный метелью старинный виленский дворец ждет весны и восстановления. Произведение проникнуто мрачным настроением (которое передается и пасмурным небом), меланхолической грустью по былому величию, восторженностью культурным наследием Вильны, переживающей нелегкие времена под господством Российской империи. В соответствии с принципами символизма в картинах Рущица преобладает иллюзорная атмосфера, наполненная энигматической символикой, где природа отражает космический порядок, а архитектура олицетворяет национальное прошлое.
Фердинанд Рущиц. Прошлое. Литовский художественный музей
Произведения Рущица явно выделяются на выставке, хотя там немало и выдающихся прибалтийских художников. Много Чюрлениса, привезли добрую половину его коллекции из музея в Каунасе. Вообще же, прибалтийское искусство эпохи модерна имеет свою особенность и гораздо больше вовлечено в этническую культуру, чем творчество западноевропейских художников, для которых город был единственным центром культуры. И также отмечу ощутимое скандинавское влияние, особенно для эстонских и латышских художников.
Конрад Мяги. Портрет норвежской девушки. 1909. Художественный музей Тарту, Эстония
Остается только гордиться, что и Фердинанд Рущиц стал ключевой фигурой для этого сверхпрестижного выставочного проекта.
Знаток минской истории Виктор Корбут раскопал примечательный факт: оказывается, минчане имели возможность познакомиться с протовариантом этой выставки еще в 1911 году, когда в помещении польского объединения Ognisko (ныне — ул. Интернациональная, 30) проходила выставка литовского искусства. Привезли произведения того же Чюрлениса и Жмуйдзинавичюса, а Фердинанд Рущиц (который был одним из организаторов этой выставки) представил минской публике свое произведение Nec Mergitur. Парадоксально, но более чем на сто лет Минск обошел Париж!
Хаим Сутин в музее Оранжери
Музей Оранжери — одно из моих любимых мест в Париже, он не настолько вытоптан туристами, как более знаменитые музеи, но два зала с кувшинками Клода Моне и блестящая коллекция арт-дилера Поля Гийома поистине достойны внимания. Там тише и уютнее, галерея небольшая, но от концентрации шедевров перехватывает дыхание.
Отдельный зал там отведен Хаиму Сутину, поскольку Поль Гийом был одним из первых, кто оценил талант этого дикаря из Смиловичей. Именно он свел Сутина с филадельфийским коллекционером Альбертом Барнсом, который приобрел у художника сразу 52 (!!!) его картины в 1922 году. Страшно довольный Сутин сразу взял такси и поехал в Ниццу. Пошла слава, коллекционеры стали бегать за произведениями. Но по завещанию Барнса, его коллекция не может покидать Филадельфию, зато музей Оранжери может похвастаться самой большой коллекцией Сутина в Европе, под которую отведено отдельное помещение. Здесь и несколько портретных работ, пейзажи с юга Франции и знаменитые куски мяса.
Художник подвешивал в своей студии мясные туши и, не обращая внимания на «аромат», неистово их рисовал. Сосед по «Улью» Шагал как-то заметил ручьи крови, вытекавшие из-под двери студии Сутина, и подумал, что с тем случилась трагедия. Но чего не сделаешь ради высокого искусства!
Хаим Сутин. Алтарный служка. 1927—1928. Музей Оранжери, Франция
Хаим Сутин. Дома. 1920—1922. Музей Оранжери, Франция
Обращу внимание, что на сайте музея Оранжери Сутин указан как «французский художник происхождением из Литвы». Почему вдруг Смиловичи до сих пор считаются литовской территорией, для меня остается загадкой.
Музей Мицкевича в Париже
Как известно, прославленный поэт провел в Париже большую часть своей жизни, здесь он осел в результате политической эмиграции в 1832 году, здесь он написал «Пана Тадеуша», преподавал в Коллеж де Франс, увлекся мистическим учением Товяньского. Как знаток пива, отмечу, что, по воспоминаниям современников, Мицкевичу вскоре надоело пресловутое французское вино, и с земляками он всегда выбирался поговорить за кружкой пива.
Музей Мицкевича был создан на основе Польской библиотеки в 1903 году сыном поэта Владиславом. Занимает всего одну комнату, очень скромно. Но подобраны уникальные вещи: акт о рождении Адама Мицкевича из Новогрудского костела, четки на память от Марыли Верещако, паспорт, с которым поэт выехал из России, рукописи и письма. Представлены и художественные произведения, связанные с Мицкевичем, многочисленные скульптуры и бюсты (в том числе модель будущего памятника Мицкевичу авторства Эмиля Антуана Бурделя, который ныне украшает берег Сены, и портрет пианистки Марии Шимановской кисти Валентия Ваньковича). Небольшой, но наполненный памятью музей, жаль, что работает в очень странном режиме (со среды до субботы, часы работы 14.15—18.00), не так просто и попасть.
Музей Мицкевича в Париже. Фото Алексея Ластовского.
Чётки на память Адаму Мицкевичу от Марыли Верещако. Фото Алексея Ластовского
Валентий Ванькович. Портрет пианистки Марии Шимановской. Польская библиотека в Париже.
Также в этом же здании находится салон Шопена, работает польская библиотека. По словам исследовательницы белорусской книги Лилии Ковкель, в рукописных богатствах библиотеки (еще не до конца разобранных) немало артефактов, связанных с Беларусью, и отечественных исследователей там ожидает еще много работы.
Неподалеку, на том же острове Сен-Луи, находится отель «Ламбер», в котором жил князь Адам Ежи Чарторыйский и который был центром польской эмиграции. В салоне отеля проводились культурные мероприятия, где выступали Мицкевич и Шопен. Недавно владельцы здания, Ротшильды, продали его арабским шейхам, которые планировали провести реновацию под новый отель класса люкс. Во время строительных работ произошел пожар, отель сильно пострадал, ныне стоит за забором, и неизвестно, когда будет открыт.
Могила Миколы Абрамчика на кладбище Пер-Лашез
Лишь в ХХ веке эмиграция с наших земель в Париж приобретает белорусский идентификацию. В 1930 году из Праги в Париж перебирается инженер Микола Абрамчик, создает первую белорусскую организацию «Хаўрус беларускай працоўнай эміграцыі», издает здесь газету «Рэха».
По воспоминаниям бывших единомышленников, Абрамчик был этаким мегашпионом, который создал и координировал антисоветское подполье в Минске во главе со Всеволодом Игнатовским. Но верить ли этим воспоминаниям — вопрос спорный. Важнее то, что Абрамчик пользовался доверием президента БНР Василя Захарко, который завещал ему свои полномочия. Уже после войны, в 1947-48 годах на основании этого завещания Абрамчик восстанавливает деятельность Рады БНР, которую и возглавляет до самой своей смерти в 1970 году. Это был непростой период для политической эмиграции, разгорелась острая конкурентная борьба за представительство белорусских интересов с Белорусской центральной радой (БЦР), возглавляемой Радославом Островским. К плюсам деятельности Абрамчика можно отнести то, что был восстановлен белорусский политический центр, не запятнанный коллаборацией с нацистами (в отличие от БЦР), были установлены отношения с политическими центрами других, попавших под власть коммунистических режимов, наций, и это поспособствовало актуализации белорусского вопроса на международной арене.
Омрачает память Абрамчика один факт. У него хранилась часть архивов БНР пражского периода, которые должна была передать вдова политика Нина, известная также как белорусская писательница (под псевдонимом Нина Роса). К сожалению, из-за споров и склок этот архив так и не был передан. Куда он исчез — неизвестно. Наталья Гордиенко встречалась на сей счет с Альгердом Абрамчиком, сыном президента БНР, но и тот ничего не мог рассказать о судьбе архива. По одной из версий, довольно экзотической, он может быть спрятан в могиле Миколы Абрамчика на знаменитом парижском кладбище Пер-Лашез. Могила, кстати, не так найдена, или, скорее, публике стало известно ее местонахождение. При желании можно воспользоваться детальной инструкцией, по которой могилу очень легко найти.
Алексей Ластовский у могилы Миколы Абрамчика. Кладбище Пер-Лашез, Париж
Очевидно, что за несколько июльских дней во французской столице невозможно обойти всех наших мест.
Художник и композитор Наполеон Орда некоторое время возглавлял знаменитую Итальянскую оперу в Париже (ее здание сохранилось, только теперь в нем находится банк).
Есть дом-музей витебчанина Осипа Цадкина на Монпарнасе.
При посещении Оперы Гарнье следует обратить внимание на плафон, расписанный Марком Шагалом.
Можно и следует упомянуть о Ежи Гедройце, уроженце Минска и большого симпатика белорусскому делу, являвшегося редактором легендарного журнала «Культура» (желающие могут поискать и воспоминания Игоря Бобкова о встрече с Гедройцем в Мэзон-Лафит).
Белорусские писатели ХХ века также бывали в Париже, что иронично Альгерд Бахаревич проанализировал в своей книге «Бэзавы і чорны». Не чужой нам город. В парижской оптике белорусы — одни из самых немногочисленных среди наполняющих эти улицы бесконечных толп варваров, мигрантов, проходимцев, гениев, туристов. И, бывает, оставляют свой след.