Некоторые взрослые занимаются странными делами. Например, своими руками воспитывают доносчиков.
Как-то слышала своими ушами, как одна учительница — молодая, красивая, очень современная во взглядах и подходах — делилась с коллегами опытом классного руководителя: «Я пытаюсь заинтересовать детей рассказывать мне все-все про одноклассников. И хорошее, и плохое. И когда выхожу из класса, обязательно прошу девочек записывать, кто плохо себя вел. И когда они куда-то едут без меня, прошу записывать фамилии тех, кто не слушался. И вообще прошу: как только что-либо узнали про одноклассников — сразу же пишите мне в соцсетях. И они пишут. Кто лучше всех пишет — я тому ставлю «примерное поведение» даже если они что-то там такое и натворили…».
Воспитать доносчика — просто. Достаточно показать, что ты принимаешь такое поведение, считаешь не просто возможными, а вообще — правильным, а еще — что ты готов доносительство поощрять.
Доносительство — любопытный феномен: в определенных условиях он начинает выглядеть не доносом, а гражданской позицией, революционной бдительностью, образцовыми поведением. Попробуй разберись, особенно если ты — ребенок…
«Кто это сделал?!» — страшным голосом спрашивает классный руководитель у притихшего класса. «Кто это сделал, я спрашиваю вас! Иванов! Встань! Кто это сделал? Петров! Ты! Ты знаешь, Петров! Кто это сделал?»
Бывает трудно объяснить учителям, что это подло — ставить детей в ситуацию, когда они должны сделать выбор в пользу доноса. Трудно донести мысль о том, что в здоровом коллективе ответа на вопрос «кто это сделал» не будет. Трудно еще и потому, что таких коллективов, в которых уже третий вызванный школьник не выложит фамилию того, кто это сделал, — таких коллективов сегодня почти нет.
Когда-то доносительство считалось делом совершенно недостойным. Настоящие воры презирали доносчиков — что уж говорить о героях. Даже в тридцатые находились люди, которые не то что не доносили — под пытками не подписывали доносов. Это называлось — «не преодолел еще мелкобуржуазной морали». Ведь новая мораль возводила доносительство в категорию человеческих ценностей — совсем как эта молоденькая и приятная учительница ставит доносительство центром своих отношений с классом. И всё ради благого дела, как обычно.
А еще, воспитывая стукачей, никогда не называют донос доносом. Потому что есть что-то такое в этом слове… какая-то непреодоленная мелкобуржуазная мораль. Если назвать донос доносом, доносчику на какой-то миг станет неудобно. Ведь доносчики никогда себя таковыми не считают.
В деле БелТА меня интересует только одно. Понимают ли те, кто начал это дело, что их поступок — это донос?
Все остальное — зачем это было государству, какие выводы из этого сделает СМИ, что скажет Запад, при чем здесь Путин — все остальное неважно. Важно — не потеряло ли наше общество общую дефиницию слова «донос». Не забыли ли мы, чем отличается донос от гражданской позиции, стремления соответствовать закону или желания приостановить несанкционированный доступ к платным аккаунтам. Понимаем ли мы, что можно все делать в рамках закона — и при этом не писать доносы. Чувствуем ли мы еще, что это — позор и стыд: доносить.
Или, может, мы уже окончательно преодолели в себе мелкобуржуазную мораль?
