С годами зрение обычно ослабевает, но взамен человек приобретает способность смотреть через оптику памяти: видеть вместо парка шумную улицу, по которой бегал в детстве, вместо заасфальтированной парковки — яблоневый сад, вместо автострады — погост, где похоронены его предки.
Можно представить себе, с каким чувством Стефания Станюта в свои восемьдесят-девяносто ходила по Минску, который знала с рождения.
Рассказом о жизни и судьбе знаменитой актрисы, легенды сцены Стефании Станюты мы завершаем совместный с Samsung Galaxy S9|S9+ цикл «Белорусские героини» — это 12 материалов, 14 имен и множество невероятных историй, в которых нет ни капли вымысла. Эмилия Плятер, Вера Хоружая, Лариса Гениуш, Алоиза Пашкевич, Алена Киш, Жанна Капустникова, Марина Лобач, Ядвига Поплавская, Зинаида Бондаренко, Софья Ковалевская, белорусские декабристки Анна Бабареко, Мария Дубовка и Лариса Горецкая — землячки, которыми надо гордиться!
В 1905-м, когда Стефания появилась на свет, окраиной Минска была их улица Кладбищенская (Смолячкова). По переездам ее родителей с одной съемной квартиры на другую можно отслеживать топографию компактного «губернского города». Красная, откуда мама водила ее в частную купальню на Свислочи, Богадельная, Подгорная, Петроградская — сегодня все это в пределах двух-трех станций метро.
Великая актриса Стефания Станюта казалась вечным и универсальным воплощением Беларуси — аристократической и городской. Она сыграла сотни ролей в спектаклях, снялась во всех топовых картинах «Беларусьфильма» (только «Иди и смотри» исключение — режиссер отказался от профессиональных актеров).
И, несмотря на свою «вечность» и полную трагизма жизнь, душа не огрубела. «Человек-свет» называл Стефанию Михайловну партнер по сцене Виктор Манаев.
Станюта ушла от нас в 2000-м, вместе со своим ХХ веком. Она прожила его до конца. Книга о ее жизни может служить учебником по истории страны: все определяющие события века отразились в ней.
Художник и крестьянка
Если бы во времена ее детства Зыбицкая была такой, какая она теперь, там часто можно было бы встретить отца Стефании. Михаил Станюта работал счетоводом в разных учреждениях, а в свободное время учился на художника, что включало в себя и приобщение к богемной жизни. «Только что был здесь — и исчез!» — удивлялась его неуловимости жена.
«Не счесть было и закусочных. Попробуй тут не выпить, говорил отец, особенно четырнадцатого, в день получки, когда идешь с друзьями после работы, с поднятым козырьком фуражки, что означает «доволен начальством», вспоминала дочь. Потом он мог ехать на извозчике, раскидывая направо и налево купленные для жены и маленькой дочери баранки. Даже странно, что такой «легкомысленный» сын вырос у строгой матери-католички. Она была в ярости, когда Михаил женился на православной, да еще и крестьянке из-под Докшиц. Помириться удалось, только когда в честь бабушки назвали внучку — Стефанией.
Но живопись для Михаила не стала бегством от ответственности перед семьей в разгульную жизнь. Он добился своего, выучился и сам сделал себя художником.
Картина, с которой Михаил Станюта вошел в историю национального искусства — портрет дочери, выставленный сейчас в Национальном художественном музее. Портрет удалось вернуть из Германии, куда он был вывезен в последнюю войну. Большинство же его картин довоенного времени пропало без следа.
«Однажды, когда летом гостила дома, отец решил написать мой портрет — а может, я сама предложила или попросила, — и все произошло быстро и просто, без подготовки. В голубовато-сером сатиновом платье с коротким рукавом, с узким белорусским пояском на голове, я села на столе, поджав ноги, опираясь на стол руками и глядя куда-то в сторону, а обе косы легли на колени. Скорее всего, это я сама и придумала позировать именно так, потому что вспоминаю, как делала «фон», развешивая синий платок и закрепляя на нем что-то вроде бантов из красной гофрированной бумаги. Отец взял лист картона… и за один или два сеанса этот декоративно-плоскостной портрет темперой был готов».
Пока отец самосовершенствовался, семейное хозяйство тянула на себе мама. Кристина Ивановна, переехав в город, как многие, крестьянского своей происхождения стеснялась. Придумала себе даже городское имя — Лидия Васильевна. Даже муж так ее называл.
Стефания Михайловна вспоминала безденежье 1920-го. Не было ни работы, ни сбережений. В Минске поляки, отец с управлением железной дороги, где он тогда работал, эвакуировался на советскую территорию. Мать, чтобы прокормить себя и дочь, покупала продукты по окрестностям Минска и перепродавала в городе. На разницу жили.
Провальные дебюты
В театр Станюта попала благодаря танцу, который всю жизнь оставался для нее любимым и самым высоким из всех видов искусства.
«Помешанность на танцах» привела ее в труппу статистов Первого товарищества белорусской драмы и комедии под руководством Флориана Ждановича. Из того товарищества вырастет Первый Белорусский государственный театр — будущий Купаловский, в который Стефания вернется в начале 1930-х, чтобы остаться до конца жизни.
Сегодня театр за редким исключением воспринимается как развлечение или нечто воспитательное, куда водят льготно детей и военнослужащих. Но в начале ХХ века, когда Стефания начинала, все было иначе. Представьте: десятимиллионная масса белорусского крестьянства не имела ни телевидения, ни радио, редко где выписывала газеты. И театральная труппа, попадая в местечко, была способна совершить переворот в представлениях человека о мире. Театр был явлением огромной культурной силы.
14-летняя Стефания участвовала и в хоре, и в массовках, соглашалась выходить на сцену по любому поводу и в любом образе. Там получила и первый гонорар — два злотых. Она играла безымянную роль в пьесе с волшебным сюжетом, где исполнялись все желания героя: выходила на цыпочках после его слов «Зажечь бы трубку!» в желтой бумажной пачке, с трубкой в руках.
Мать тому заработку дочери была сильно рада.
Слева — Стефания, справа — ее мать.
Но первые два выхода Стефании в ролях «со словами» оказались провальными.
Как-то раз надо было заменить актрису в пьесе Франтишка Алехновича «Бутрым Нямира». Боярина Немиру играл сам Алехнович, а Стефания — замученную его ревностью жену. Монолог ее был коротенький, но молодая артистка впала в ступор: кое-как произнеся первую фразу, она онемела — как ни старался суфлер.
Второй раз ей досталась роль Химки в пьесе Владислава Голубка «Ганка». Фразу надо было сказать только одну: «Ганка в колодце утопилась!» Но Стефания запаниковала и воскликнула: «Химка в колодце утопилась!» Зал расхохотался.
Сотни начинающих после двух таких попыток навсегда распрощались бы с театром. Но не такая была Стефания. Хотя всю жизнь она испытывала страх перед сценой: иногда, вспоминали молодые коллеги, приходилось «гаркнуть», чтобы великая актриса осмелилась выйти из-за кулис и начать играть.
Первая белорусская студия
Театральным университетом для Станюта стала работавшая в Москве Белорусская драматическая студия. Университетом — без преувеличения, поскольку студия имела статус вуза. Стефания попала туда в 1921-м, с самым первым набором. Четырнадцать белорусских студентов жили сначала в кинотеатре, потом — в общежитиях, в тесных комнатках, ели ржаную муку с клеем, вспоминала она. Но все бытовые неудобства Москвы заслонял театр. «Только им мы жили, только его знали».
Молодых белорусов учили режиссеры МХАТа, белорусский язык преподавал поэт Владимир Дубовка, являвшийся в те годы ответственным секретарем представительства БССР при Правительстве СССР.
«Учеба начиналась утром, продолжалась днем, вечером мы шли на лекции, а потом возвращались к себе и вваливались еще в зрительный зал «Арса» на последний сеанс. Так что с утра до ночи жили искусством единым».
Бывали и развлечения: Стефания вспоминала трактир МОСГИКО, из которого учащиеся белорусской студии не выходили, не заставив подоконник пустыми пивными бутылками. (МОСГИКО — Московское губернское кооперативное объединение инвалидов.)
Выпускных спектаклей студийцы поставили два: «Сон в летнюю ночь» и «Царь Максимилиан» — классику Шекспира и народную драму. Шекспира перевел на белорусский язык поэт Юрка Гаврук, Стефания играла королеву фей Титанию.
Одержимость, энергия, которая заряжает всех вокруг, вот что вспоминалось Стефании из тех лет. Машинист сцены Ягунов смастерил немыслимые декорации — паутину из канатов на всю сцену, которая могла выдержать десять человек. Швеи стояли за кулисами с иглой и нитью наготове — подшить, если вдруг у актера шов разойдется. «А какой вальс написал моей Титании к «Сну в летнюю ночь» композитор Соколов-Федотов! Где это все сейчас? Не сохранилось, пропало, сгинуло…»
«Сгинуло» — не только о произведениях, переводах классики на белорусский язык, но и о самом настрое национального пробуждения в 1920-е годы.
С сожалением Станюта говорила о том, что сейчас молодых актеров не «обкатывают» на классике, что помогало бы им раскрыться.
Стихи Коласа в альбом
Молодое белорусское правительство обращало особое внимание на подготовку актерских кадров. Все деятели — политики, писатели, артисты, — бывая в Москве, считали своим долгом посетить Белорусскую студию. «Вы — наши орлята», — говорил студийцам председатель правительства Александр Червяков. А молодые еще классики литературы писали в альбомы красивым актрисам свои стихи.
Якуб Колас с посвящением «Стэфцы Станюце на память», написал такие стихи:
Я пайду, міну лясочкі,
Што чарнеюць, нібы бровы, —
Там пабачу я свет новы,
Там пацешу свае вочкі,
Там другія ўчую словы.
За ляскамі, за тым гаем,
Далі, лёгшы сінім морам,
Вабяць душу мне прасторам
I чаруюць новым краем,
Клічуць к нейкім ясным зорам.
Я йду смела, сэрцу люба,
А ў дарозе травы, краскі
Мне гавораць свае казкі;
Мне смяецца постаць дуба,
Чараў поўная і ласкі…
Я ўсё йду; бяжыць дарога
То на ўзгоркі, то ў лагчыну.
Ветрык гойдае былінку,
Навявае думак многа
Мне пра родную краінку.
Я прайшла ляскі густыя,
Мой дзянёк гарыць высока;
Я на далі кіну вока —
Далі-мары залатыя
Ох, далёканька-далёка!
* * *
Адбягаюць мае далі,
Далі новыя відаць;
Падбівацца ножкі сталі —
Цяжка мне адной дыбаць!
«Ему, наверное, казалось, что я одинока, что никого у меня нет, никакого спутника в жизни», — вспоминала Станюта.
Студентка со стеком
С потенциальными спутниками проблем не было, даже приходилось отбиваться. Молодая студентка модельных параметров с выразительным лицом, носившая по моде того времени — кепи, шарф, стек в руке — кто только с ней не хотел познакомиться! Однокурсник Константин Санников регулярно «играл» ревнивого мужа, чтобы от Стефании отвязались очередные ухажера. Однажды ее преследовал на улице «нэпач» (нэпман) на пролетке — пришлось прятаться во дворах.
В те самые годы она вышла замуж за однокурсника Василия Роговенко. Брак по моде того времени был «фактическим» — без всяких росписей. «Наш директор Лежневич выдал по 10 рублей каждому. Я купила замшевые туфли-лодочки и фильдеперсовые чулки», — вспоминала Стефания.
Сломали ни за что
Пожили они вместе недолго, разошлись уже в Витебске, куда студийцев направили работать, организовав из их числа Второй Белорусский государственный театр. Судьба Василия сложилась трагически: в 1930-е его, яркого, компанейского, по нелепому обвинению уволили из театра в рамках очередной политической кампании по выявлению врагов. Впоследствии он где-то в гостях неосторожно пошутил — и попал в лагерь в Магаданский край на 13 лет.
Выжить помогло актерское мастерство: «Как мог, «выступал» там, спасая жизнь и добывая кусок хлеба. Говорил потом, что он там не рехнулся только потому, что превратился в фокусника-комедианта, клоуна. Развлекал зеков и начальство…».
После освобождения Василий вернулся в Витебск, завел вторую семью, устроился в театре и вдруг — приходит ему документ о реабилитации за «отсутствием состава преступления». После этого Василия Роговенко доставали из петли: человек осмыслил, что ему сломали жизнь ни за что.
Ревнивый кавалерист
Второй муж Стефании из ГУЛАГа не вернулся. Александр Кручинский, военный-кавалерист, был родом из Минска. Стефания познакомилась с ним во время гастролей, когда актеров по случаю направили в кавалерийский полк учиться верховой езде. Александр был инструктором Станюты. «Не знаю, кто мне больше понравился, он или его конь Огонек», — смеялась Стефания.
Они поженились, родился сын. Но актерская жизнь Стефании и ее постоянные разъезды нервировали решительного мужа-кавалериста. Он ревновал ее, заставлял бросить театр. Они разошлись накануне войны.
Приход немцев застал Александра с сыном в Минске. Стефания была на гастролях в Одессе, их труппу эвакуировали в Томск. Кручинский во время оккупации работал на бирже и помогал партизанам. Но его все равно впоследствии обвинили в пособничестве оккупантам и отправили в Воркуту. Из лагеря он не вернулся.
О чем молчали
Сына Александра Стефания растила одна. Он стал литературоведом, доктором наук. Они всю жизнь были очень близки с матерью: сегодня мы имеем возможность читать ее монологи, благодаря тому что их заботливо записал в свое время Александр.
Но тем послевоенным летом, вспоминал он, мать показалась ему довольно чужой дамой в зеленом костюме. Он, хотя и был ребенком, не рассказал ей многое из пережитого в Минске: как бросил снежок в немецкую машину и человек с пистолетом молча посмотрел на него. Или как пьяный советский капитан построил их семью и хотел расстрелять как «предателей»… Тогда его застрелил, выведя из двора, сослуживец.
Стефания вспоминала, как в войну ее трясло от сообщений Совинформбюро о том, что советская авиация бомбила Минск — как раз район площади Независимости, где жил отец, и вокзала, неподалеку от которого в семье бывшего мужа жил сын. И о том, как поезд, которым белорусские артисты ехали из Томска домой, сошел с рельсов и несколько человек так и не увидели Беларусь. В том числе актер, который собирался поменяться с ней местами на вагонной полке, но передумал…
В томской эвакуации начался и закончился третий короткий брак Стефании. Мужем был коллега по театральной труппе, существенно моложе ее. Он умер в холодном и голодном сибирском тыловом городе от болезни.
Мод
С этим трагическим эпизодом ее жизни созвучен один из центральных образов, которым запомнилась зрителям Стефания Станюта. Мод — 80-летняя женщина, в которую страстно влюбляется юноша.
Пьесу «Гарольд и Мод» американского сценариста и драматурга Колина Хиггинса — под Станюту и для Станюты — поставили в Купаловском театре режиссеры Валерий Раевский и Николай Пинигин. Партнером актрисы был Виктор Манаев.
«Мне кажется, я так хорошо понимаю свою Мод, всё то, что в ней, 80-летней, живет как бы вне возраста, свободно от него. Это — моё, да-да…» — говорила она. Пьеса же фактически о том, что душа человеческая стареет не у всех.
Возможно, в этой душевной молодости, проступавшей сквозь морщины, и был секрет Стефании Станюты — редкой актрисы, к которой слава и узнаваемость пришли в зрелом возрасте. Ведь, как говорят, в молодости все красивы, а в старости каждый получает такое лицо, которое заслужил.
Ее награды
Даже играя крестьянок, она выглядела аристократкой, до «подыгрывания под народ» не опускалась. «Народность артиста не в этом, — говорила она. — Народ знает, чего он хочет от искусства, только не всегда скажет это вслух, точными словами. Ему нужно то, что выше всего для него обыденного. Ты к нему наклонись, но так, чтобы он поднимался и тянулся куда-то вверх, выше тебя самого».
И больше всех своих наград и регалий ценила человеческую благодарность. «Стою на автобусной остановке — бежит от киоска девочка маленькая, я наклоняюсь к ней, а она обхватила меня руками, звонко чмок в щеку два раза и бежит назад, к отцу… А еще рассказала знакомая: мальчик, увидев меня по телевизору, подбежал, сделал у самого экрана воздушный поцелуй — и рассмеялся. Ну, что ты скажешь!»
