Андрей Радков сегодня известен как белорусский Индиана Джонс. На протяжении десяти лет он разыскивал ценные для нашей истории вещи, находил средства, чтобы выкупить их на международных аукционах, и передавал в дар музеям. Однако сегодня Андрею кажется, что время отойти от дел… Мы расспросили, почему завершается этот «роман с прошлым».
«За меч с Вихры на британском аукционе мы соперничали с человеком из Америки»
— Какую свою находку ты назовешь самой примечательной?
— Самый большой успех — это возвращение Третьего Статута Великого Княжества Литовского, оригинального издания на старобелорусском языке. Но самое радостное и особенное, хотя я имею лишь косвенное отношение, — это «мстиславский рыцарь».
Нашли его местные жители, которые целенаправленно, но незаконно проводили поисковые работы на берегу Вихры. Я приехал на место разобраться, что и как было, узнать из первых уст эту историю и забрать с берега прикопанные останки рыцаря времен Великого Княжества Литовского. Была попытка выкупить у местных копателей меч, но я, к сожалению, опоздал, на тот момент его уже продали.
— Как думаешь, почему именно там нашли рыцаря?
— На том месте уже 200 лет местные жители находят предметы рыцарского вооружения времен Средневековья. Это не единичные находки. В Мстиславском музее хранятся два знаменитых шлема. На берегу происходила довольно крупная битва. Много людей утонуло как с нашей стороны, так и с московской. Поэтому не удивительно, что там периодически что-то находили.
Есть информация, что с десяток шлемов и других предметов вооружения уже уплыли за границу. У нас нет точной информации, все на уровне слухов, но это небеспочвенные слухи. Что-то могло осесть и в Беларуси у коллекционеров, а что-то оказаться в любой другой точке мира.
— Найденный в Беларуси меч пришлось приобретать на международном аукционе…
— Да, меч мог быть продан в США. На британском аукционе мы соперничали с человеком из Америки, который также хотел его приобрести. Но купили мы. Теперь этот меч находится в музее истории города Могилева.
«Рассказывали, какой я хороший, а потом просили одолжить деньги»
— Как ты собирал деньги на покупку?
— Просто одолжил у знакомого, которому не безразлична белорусская история. Одалживал я под свою ответственность. Сложилось так, что впоследствии городской бюджет выделил средства на приобретение меча, спонсорскую помощь оказало еще одно частное предприятие города. Но даже этих денег не хватило. 840 евро я остался должен, но мой кредитор простил мне их.
— Так у тебя богатые друзья.
— Это не значит, что я могу одолжить такие деньги на собственные нужды. И не значит, что я сам богат. Если я что-то покупаю или участвую в приобретении какого-то экспоната за десятки тысяч долларов, это не означает, что я хоть что-то из этой суммы получаю. И за десять лет — может быть, это была моя ошибка, а, может быть, и хорошо, что чистая совесть, — я фактически ничего на этом не заработал, но сделал что-то для истории и для страны.
После приобретения Статута ВКЛ 1588 года мне звонили знакомые и малознакомые люди, рассказывали, какой я хороший, а потом просили одолжить денег. А когда я говорил, что мне ничего не перепало, они очень удивлялись и быстро исчезали. Мало кто понимает, что мне самому приходилось вкладывать средства в возвращение историко-культурных ценностей, уже не говоря о времени.
— Сколько стоил рыцарский меч?
— Вместе со всеми расходами: транспортом, доставкой, экспертизой — он обошелся где-то в 7500 долларов.
— Ты одалживал всю сумму под свою ответственность?
— Да, 5840 евро я одолжил под свою ответственность. Потом 5000 мне вернули из городского бюджета. А 840 евро, так сложилось, мой кредитор Павел Берегович в лучших традициях меценатства и благотворительности мне простил. Он один из тех немногих, кто продолжает традиции меценатства. Знакомство с этим человеком во многом на меня повлияло. Еще 1000 долларов одолжил сотрудник музея истории города Могилева Геннадий Головчик.
— У музейного сотрудника нашлась тысяча долларов…
— Это не просто музейный сотрудник, это часовой мастер, человек немножко другой формации. Он инженер, известный мастер, который ремонтирует башенные часы по всей Беларуси. Например, он изготовил часы для Могилевской ратуши. Уникальная вещь и уникальный человек.
Книжные раритеты из Музея истории Могилева
— Если бы городской бюджет не вернул эти деньги, получается, на тебе повис бы такой долг? Ты рассматривал такой вариант?
— Да, пришлось бы обращаться к общественности и где-то искать эти деньги. Я понимаю риск. Хорошо, что все прошло хорошо. В силу общества я верю. Но, как показывает практика, не все проекты для него интересны. Не все из них собирают финансирование. От чего это зависит? Естественно, от самого проекта, как он пойдет — в моем случае, от артефакта. Вызовет он отклик в сердцах, мысли об истории, о родине или нет.
За десять лет разное случалось. За три недели собрали 45 тысяч долларов на Статут. Но по полгода собирали каких-то тысячу-две на что-то другое. В Беларуси много богатых людей, но не каждый из них интересуется историей и готов пожертвовать средства на такие проекты. Для этого нужно быть человеком с большой буквы.
«Мечтаю собрать обрывки мантии короля Понятовского»
— Есть ли такие вещи, о которых ты жалеешь, что не смог вернуть их Беларуси?
— Из того, что очень хотелось бы разыскать, но не получается, — бронзовая шведская пушка — о времени и происхождении свидетельствует герб и дата «1543». Это одна из первых и, наверное, самая ранняя датированная пушка, которая могла находиться на территории Беларуси. Я хотел приобрести ее для одного из белорусских замков. Однако перед тем, как заключить сделку, когда я уже приехал, оказалось, что ее украли. Получилось так, что продавалась она одним человеком, хранилась у другого, а нашел ее вообще третий. И тот, у кого в гараже она хранилась, решил ее перепродать — надеюсь, что не сдал на бронзу.
— Над какими поисками сейчас работаешь?
— Удалось каким-то удивительным образом узнать об останках последнего короля Речи Посполитой, нашего земляка из-под Бреста Станислава Августа Понятовского. Начало зимы 2018 года было очень теплым. Копаясь у себя на огороде, я нашел медный грош Понятовского. И решил поинтересоваться, что предлагают на одном из белорусских аукционов по теме Понятовского. Я был крайне удивлен, когда среди разных выкопанных из земли монет увидел еще и остатки одежды, в которых был похоронен король. Оказывается, до того как были проведены официальные раскопки в Волчинской крипте, она сама и захоронение были разграблены — можно с уверенностью сказать, что местными жителями. Уже позднее по просьбе польского президента и с разрешения руководства Советского Союза, останки были переданы польской стороне. Но у нас тоже кое-что осталось. Я знаю, что на руках у людей имеются куски ткани с вышитыми гербами Понятовского, которые были частями королевской мантии. Хотелось бы собрать все эти фрагменты вместе и передать в музей.
Есть еще одно дело, которое надо завершить, — памятная доска поэту, дипломату и мистику Оскару Милошу, макет которой мы в соавторстве с Владимиром Пипиным сделали.
Серебряный галун одеяния Понятовского.
«Монетные клады и награды Булак-Балаховича»
— Многие интересуется историей. Но видно по всему, что ты ею безумно увлечен. Расскажи, с чего все началось?
— Однажды мне посчастливилось, приехав в Березинский район, где жили бабушки и дедушки, встретиться с преподавателями истфака БГУ. Это были светлой памяти Валентин Рябцевич и Николай Плавинский-старший. Эти люди пробудили во мне любовь к истории, к ее сохранению. Я вырос на их рассказах о том, как они спасали пояс Витовта, как разыскивали другие культурные ценности Беларуси, в том числе монетные клады, награды Булак-Балаховича.
Для меня, тринадцатилетнего, это было захватывающе и необычно. Потому что большинство взрослых людей, с которыми мне приходилось сталкиваться, никогда на серьезные темы не разговаривали с детьми. А здесь я почувствовал атмосферу доверия и дружелюбия: преподаватели БГУ с научными степенями так просто могут найти общий язык с обычным мальчишкой с окраины Минска.
Я встретил их буквально в лесу. Конечно, до меня доходили слухи, что в лесу у деревни Харчичи что-то копают. Я все хотел узнать, что это за археологи и что они там ищут. Однажды сел на велосипед и поехал в тот самый лес. С тех пор жизнь пошла не так, что-то пошло не так (улыбается).
«Вещь может прибавить в сотни и тысячи раз в цене»
— Какие самые первые находки помнятся?
— Все началось с моей поездки в Могилев, когда я познакомился с местными краеведами, моими ровесниками, мальчишками, которые занимались нелегальными раскопками на берегу Днепра — в Подниколье и других старых районах. И эти мальчишки находили там очень интересные вещи. Фактически, они просто лазили по заброшенным районах города, по стройкам. Они выполняли ту функцию, которую должны были выполнять государственные органы надзора, официальные археологи. Как я теперь понимаю, все это должно было происходить в рамках археологического надзора на строительных площадках. Там было обнаружено множество интересных вещей.
До сих пор я не могу забыть историю, которую мне тогда рассказали, как один малый нашел золотую печать старой синагоги, а оказавшийся рядом взрослый коллекционер просто ее отнял. Даже фото той печати теперь уже сложно отыскать.
Слуцкий пояс теперь хранится в Музее истории Могилева.
— Куда дальше попадали найденные вещи?
— В городе есть серьезные коллекционеры. Они занимаются скупкой найденных вещей. Плюс есть интернет, есть разные аукционы, как в пределах Беларуси, так и вне. Это зависит от того, насколько успешен тот коллекционер, который что-то нашел, насколько выгодно он смог это реализовать.
Естественно, если человек не представляет, что именно нашел, если он беден, неопытен или еще слишком мал, чтобы что-то понимать в этом деле, он продает свою ценную вещь за бесценок. А потом она попадает в другие круги, в которых редко, но может прибавить в сотни и тысячи раз в цене.
«Мы остаемся артефактовым придатком более развитых стран»
— Ты сказал, что эти мальчики делали то, что должны были делать археологи. И их деятельность можно расценивать как грабеж?
— Так и есть. Фактически это грабеж. Смысл в том, что, кроме них, молодых, да иногда и не молодых, краеведов, больше никому это, кажется, не нужно. Они считают себя полноценными хозяевами найденных вещей.
— А что скажешь о черных археологах?
— Этим занимается сейчас кто ни попадя. Люди без какой бы то ни было подготовки, но с твердым желанием найти клад. Они думают, что земля забита золотом и драгоценными металлами. История превращается в бизнес. Артефакты, следы истории становятся полезными ископаемыми — вот и все.
Вопрос даже не в том, что кто-то богатеет, занимаясь раскопками… В Беларуси пока еще не будет введена такая же система, как в прогрессивных странах вроде Англии, Израиля, где за незаконные раскопки, за непрекращение работ на стройке после обнаружения там артефакта, назначается материальная ответственность, причем суммы немалые.
Я думаю, что рано или поздно у нас будет введена такая система: если хочешь заниматься раскопками с металлоискателями, занимайся, но получи регистрацию на поисковый инструмент, пройди аттестацию, что можешь отличить гвоздь от стрелы. Конечно, учет найденных артефактов — тоже чрезвычайно важен. Достаточно обратиться к опыту соседей и сделать так, чтобы эти законы у нас работали. Пока еще мы остаемся артефактовым придатком более развитых стран. От нас чаще что-нибудь вывозят, чем ввозят.
«Книги отбирали в последнюю очередь»
— Какие находки для тебя самого наиболее ценные?
— Это книжные сокровища. Так сложилось, что с этих земель сначала вывозили золото, украшения, картины, другие предметы искусства, мебель… А книги отбирали в последнюю очередь. Все начиналось с книг. Для меня книга — это не просто пыльный кусок бумаги. Это символ знаний, образования, символ прогресса. Книги интересуют тех, кто не утратил способности думать. А у думающих людей есть будущее.
Мне удалось вернуть или стать причастным к возвращению некоторых метрических книг, изданий могилевской братской типографии, книги Казимира Семеновича, нескольких разных изданий Статута Великого Княжества Литовского, книги могилевского первопечатника Спиридона Соболя и других.
Книга из библиотеки последнего Новогрудского воеводы Юзефа Неселовского.
— Как ты их разыскивал?
— Открытия здесь никакого нет. Они сохранились и в нашей стране, и за ее пределами, но в Беларуси их немного. Фонды наших музеев довольно жалкие, небогатые, слабо обработанные. Как и десять лет назад, сегодня и в ближайшем будущем такие артефакты еще будут продаваться — но их нет в музеях. А значит, большинство людей не могло их видеть и не имеет представления об издательской и книжной культуре в нашей стране — о том, что не все белорусы в лаптях ходили и так было не всегда.
Кстати, это основная задача моей деятельности. Не просто приобрести артефакты из прошлого, а показать, что прошлое у нас тоже было интересным и развитым. Не только на уровне прялки и сохи.
«Никто не отслеживает, что происходит на этом рынке»
— Какие еще артефакты, кроме книжных, тебе удалось вернуть?
— Их было довольно много, трудно вспомнить все… Это несколько пушек XVI века. Есть вероятность, что одна из них связана с осадой Полоцка в XVI веке, с захватившими Полоцк войсками Ивана Грозного. Ее отыскали на берегу Двины после того, как понизился уровень воды. До меня дошла о том информация. Я сел на маршрутку, приехал в Полоцк, забрал ее, провел консервацию, передал музею Могилева, которому удалось ее выкупить. Музей рассчитался полностью, ведь стоимость была небольшой, около 500 долларов.
— Эти деньги пошли тому, кто нашел пушку?
— Да, человек, который нашел артефакт и передал его мне, получил эти деньги. По такой схеме мы всегда работаем. Конечно, по закону, человек, который нашел, имеет право на часть, процент от стоимости. Однако это только на бумаге написано, что он имеет право на часть. Фактически никто не следит, что происходит на этом рынке. Тот, кто что-то нашел, становится владельцем. Он пытается по рыночной стоимости, даже выше, продать вещь музею. Это бизнес.
— Однако документально нигде не закреплено, что это его вещь. Не думал ли ты сразу заявлять, что находка уже принадлежит государству?
— Да, такие мысли у меня были и попытки такие были. В том же деле с мстиславским рыцарем я писал заявление с просьбой разобраться в ситуации. Потому что вещь была найдена и вывезена за пределы страны, были свидетели, которые давали показания для протокола. Наша милиция пыталась провести проверку, однако завершить это дело не удалось. Это же не мешок картошки! Подумаешь, меч продали 500-летний за 7500 долларов. У нас привыкли ссылаться на то, что плохо разработан закон. А если бы уголовное дело завели, можно было бы надеяться на возвращение тех средств. Западные аукционы, кажется, застрахованы на случай, если через них торгуют похищенными предметами искусства и старины.
Золотые радзивилловские апостолы и Крест Евфросинии
— Андрей, как ты думаешь, где находятся 12 золотых радзивилловских апостолов и крест Евфросинии Полоцкой?
— Насчет 12 апостолов идут споры, были они или нет, что собой представляли. Были ли это статуи из чистого золота, или просто позолоченные. История мутная.
А крест действительно был, это зафиксировано. Он, безусловно, в России, на государственном спецхранении, иных мест быть не может. Об этом знают все серьезные историки. Такие вещи просто так не исчезают. Тем более что он находился совсем рядом с тогдашней «элитой», в одном здании. Я говорю об эвакуации партийного руководства, обкома партии в 1941 году, в начале войны. Обком располагался в дореволюционном здании Могилевского поземельного банка, ныне известном каждому белорусу, так как оно изображено на купюре в 200 рублей. В бывшем хранилище банка, за мощными дверями, которые дожили до нашего времени, хранилось несколько тысяч исторических и культурных ценностей.
Среди них, прошу заметить, был не только крест Евфросинии Полоцкой, но и знаменитое Слуцкое Евангелие — единственный известный предмет из той коллекции, который на сегодня всплыл. Книга странным образом нашлась где-то «на чердаке».
Однозначно, крест Лазаря Богши и остальные ценности из того спецхранилища сейчас в России. Нас держат за дураков, скрывая правду. Это распространенное явление. Сегодня часто говорят, вот, мол, немцы вывозили… Но Германия готова, если есть серьезные работы, исследования, если что-то обнаруживается, возвращать такие вещи — и нам, и в другие страны мира — и делает это. А Россия как раз таки немало вывезла с наших земель и с других территорий.
Существовали специальные комиссии в советские времена, которые целенаправленно искали значимые для подневольных народов предметы, которые могли бы стать символом борьбы за независимость и сами по себе являлись ценностями. Поэтому для меня ответ на вопрос, где крест, однозначен.
— Есть ли зацепки, как можно сегодня его отыскать?
— Лично я не ставлю целью его возвращение, это было бы чистым безумием. И вообще хотелось бы отойти от дел. За эти десять лет пришлось переосмыслить столько памятников истории и их воздействие на наше общество.
Пришло понимание, что всего, естественно, не вернешь. Но сами по себе эти предметы ничего не стоят. Их ценность в том, как мы к ним относимся. Ценность в том, помним мы или нет. Сегодня у нас эпоха информации, всё проще, уже не обязательно обладать теми или иными предметами, важно обладать памятью о них. Это моя такая мечта, чтобы все наше общество знало, уважало и любило эти символы.
Если они, как говорится, существуют в наших сердцах и душах, это самое главное. Гораздо важнее того, где они находятся физически.
«Банки часто приобретают предметы старины, чтобы диверсифицировать свои сбережения»
— Почему ты постоянно говоришь, что хочешь отойти от дел?
— Все очень просто. Я понял, что все, что я мог сделать в этой сфере, я, наверное, уже сделал. Эти десять лет я работал не за деньги, а за идею. И уже под конец мне стало трудно находить в себе силы, чтобы этим заниматься. Взрослая жизнь, она не такая, как студенческая. Надо думать о дне следующем и о своем будущем. Это только снаружи все так красиво: проходят презентации, собрана крупная сумма денег, в общей сложноости около 80 тыс. долларов, все эти артефакты в музеях и библиотеках. Но за этим стоит и масса технической работы, многочисленные поездки, переговоры, определенные потери. Я понял, что просто не могу больше этим заниматься.
— Тебя приглашали работать в Белгазпромбанк и заниматься в принципе тем же самым — разыскивать ценности, пополнять коллекцию. Однако ты принципиально отказался. Почему?
— Да нет, единственную книгу мы приобрели вместе. Это издание «Жезл правления» Симеона Полоцкого конца XVII века. Сейчас она в коллекции банка. Однако дальнейшее сотрудничество не сложилось.
Я бы вообще не очень доверял банкам, поскольку не раз сталкивался с информацией о том, что банки приобретают предметы старины, артефакты или произведения искусства, но на первое место ставят не конкретную высокую цель, а стремление диверсифицировать свои сбережения.
Конечно, приятно, когда в белорусский культуру, историю свои средства вкладывают такие серьезные учреждения. Это означает, что тема весьма перспективная и востребованная — предметы белорусского искусства, белорусской истории. Но мне довольно трудно переводить все это в бизнес. Банки редко что-либо делают бескорыстно. Яйца они хранят в разных корзинах…
Дом в Любче и баня для Виталия Артиста
— Ты строил себе дом в Любче. В каком он сейчас состоянии?
— Это всего только проект, который дал мне лишь опыт, потерю времени. Зато теперь я понимаю в строительстве, в выборе участка. С первого курса я занимался волонтерством в Любче. Туда, в замок, собирались очень интересные люди из Беларуси, а, бывало, не только из Беларуси. Было замечательно, но в какой-то момент пришло время уходить. Лирическое настроение сохранялось еще некоторое время. Но я уже продал тот участок.
— Что за история о том, что ты строил баню для Виталия Артиста, лидера группы «Без билета?»
— Да, было и такое. Обстоятельства сложились так, что в музеях оставаться было невозможно ввиду размера зарплат. Я стал искать другую работу. Тогда в строительной отрасли был кризис. Пришлось вспомнить свой опыт строительных работ на восстановлении замка и руками зарабатывать на жизнь. Еще это были замечательные годы дружбы с Виталием Артистом. Это иной мир, но очень интересный. Деревня Белая Церковь — это необычная деревня, в ней есть всё: историческое архитектурное наследие, старинный монастырь, связанный с канцлером Львом Сапегой и памятью о нем, есть наследие советского времени, к которой я отношу отсутствие коренного местного населения и отсутствие инфраструктуры, и есть много новых, молодых и современных, жителей. Это парни и девушки, специалисты, уехавшие из городов, чтобы жить в деревне, на природе, среди холмов и голубых озер. Там родилась идея фестиваля места Sprava, я был свидетелем тех событий. Незабываемый опыт жизни и сотрудничества — может быть, такой тип поселений когда-нибудь станет актуальным для всей Беларуси.
«Мы русские, потому что так сказали по телевизору»
— Расскажи, кто твои родители.
— Мои родители — самые обычные люди. Мама — учительница белорусского языка и литературы. Но любви к белорусскому языку я научился от других людей, что-то еще сам осмыслил. Моя мать больше по-русски разговаривает — наверное, такая профессиональная деформация. Потому что в свое время белорусский язык сильно политизировали и в то же время навязали ему статус деревенского. Сегодня ситуация изменилась, но нужно время и нужны меры, чтобы белорусский язык полюбило большинство. Мать пропадала на работе, в школе. Были проверки тетрадей до поздней ночи, какие-то школьные мероприятия. Короче, меня вырастило телевидение, а в 1990-х было мало белорусских каналов, были в основном русские.
И вот в шестилетнем возрасте я спросил, кто мы такие. Мама ответила, что мы белорусы, живем в Минске. Я начал говорить, что это неправда, что мы русские, потому что так сказали по телевизору. У меня буквально была истерика.
А потом произошло знакомство с белорусской культурой на практике, когда я приезжал к бабушке в деревню и просто-таки не понимал местных жителей, как они разговаривали. В моем детстве там еще сохранялась классическая и сочная белорусская речь. Мой отец работал на заводе электриком, он довольно молчаливый человек. Этакая наполовину пролетарская, наполовину интеллигентная семья.
«Сегодняшний, я еще не романтик»
— Ты как-то говорил, что поиски артефактов мешают личной жизни. Чем же мешают?
— Я чересчур увлекся волонтерством и забыл библейскую истину, что не надо забывать и о себе. Думаю, что основная составляющая Библии — та, что лежит на поверхности, — это любовь к ближнему, к брату, к маме, к семье, к родине.
— Вера в Бога что-то для тебя значит?
— Конечно, я знаю, что все не напрасно. Все, происходящее со мной и в окружающем меня мире. Я не верю, что все это возникло из пустоты.
— Ты считаешь себя романтиком?
— Прежний я — это, безусловно, романтик. Сегодняшний, я еще не романтик. Мои былые самые романтические поступки — это многочисленные путешествия автостопом. Однажды я влез в окно к девушке (смеется). С романтикой как-то не очень.
— Если бы тебе дали миллион долларов, что бы ты с ним сделал?
— Я бы создал учебное заведение, небольшую школу вроде народных университетов в Германии. Там давали бы знания, направленные на то, чтобы человек нашел свое место на свете, нашел профессию, адаптировался к условиям. Есть такое чувство, что у нас люди все по отдельности замкнутые. Надо с этим что-то делать, нужно объединяться, поддерживать друг друга.
— Живешь ли ты с ощущением, что уже успел совершить в своей жизни что-то стоящее?
— Нет, такого ощущения нет. Я понимаю, может так сложиться, что возвращение культурных и исторических артефактов — это то, что у меня получилось лучше всего. Это может оказаться самой большой моей удачей. Надеюсь, конечно, на будущее. А пока что та слава где-то тлеет углями. Огонь догорел, остались угли, которые иногда раздувает ветром.
