Издатель Андрей Янушкевич сделал ставку на «молодых», выпустил «Гарри Поттера» в белорусском переводе и раньше, чем в России, напечатал продолжение знаменитого романа Януша Вишневского «Одиночество в Сети». В интервью «НН» историк и основатель издательства «Янушкевич» размышляет о последствиях пандемии, тиражах белорусских авторов и интеллектуальном уровне белорусской элиты.
Фото Надежды Бужан
— По сравнению с театрами, кино или кафе в период угрозы коронавируса книжные интернет-магазины должны держаться нормально. Как чувствует себя ваш бизнес?
— Спад продаж очень ощутимый, то же у наших коллег, издатели в Европе тоже бьют тревогу — малые издательства и книжные магазины, особенно узкой направленности, могут не выжить. Мы еще в начале марта ощутили не столько последствия пандемии, сколько падение курса рубля, а для нас это больной вопрос, так как права на переводы и печать книг в твердом переплете, которую мы заказываем за границей, оплачиваются в валюте. Это не сможет не отразиться на стоимости изданий для покупателя, а они для наших зарплат и без того реально дорогие, так как условия для книжного бизнеса в Беларуси по сравнению с другими странами не весьма благоприятные. Наши издатели, например, платят высокий налог на добавленную стоимость, а у соседей государство либо снижает его, либо отменяет.
— То есть государство может сделать книги дешевле?
— Конечно, оно обязано поддерживать то, что имеет безусловную культурную ценность, несмотря на принадлежность (или непринадлежность) к государственным структурам. Я считаю, от деления издательств на государственные и частные нужно избавиться — объектом должен быть конкретный проект, и если он что-то значит для культуры, государство должно обратить на него внимание.
— А что вы скажете о коронавирусе как историк? Как, на ваш взгляд, пандемия повлияет на мир?
— Она, во-первых, повлияет на экономику, а опосредовано и на сферу культуры: как издательство, мы пока не почувствовали сильных кризисных проявлений, но прекрасно осознаем, что последствия могут быть катастрофическими, а культура, соответственно, и общество, возможно, окажутся в состоянии стагнации. С другой стороны, есть надежда, что печатная книга в итоге приобретет большую ценность, а иметь красивое издание будет как иметь бриллиант в коллекции. Уже сегодня из продукта ежедневного спроса книга превращается в некую эстетскую вещь, обладание которой свидетельствует о принадлежности к высшему классу. Из более глобального —возможно, трансформируются культ потребления и построенное на потребительских инстинктах понимание успеха. Человек станет более взвешенно оценивать вещи и выделять то, что имеет истинную ценность. Соответственно, поменяются законы, по которым работают рекламщики и пиарщики, а в итоге все это должно приятным образом сказаться опять же на книгах.
— Как вы оцениваете действия государства в условиях распространения коронавируса?
— Политика государства смущает меня нежеланием принимать факты и учиться на чужих ошибках, хотя она вполне закономерна и исходит из логики, по которой существует и работает наша власть.
Я имею в виду хотя бы введение карантина: я не специалист, но вижу, что делают соседние государства. То, что карантин стал массовым явлением, должно стать определенным сигналом, а у нас решения часто принимаются по принципу «мы сами с усами». Мол, зачем нам у кого-то учиться, мы и сами умеем трактора производить. Такая позиция часто приводит к изобретению велосипеда: мы просто неэффективно тратим силы и время.
— Перейду к издательской деятельности: вы начинали с жанра нон-фикшн, так как в Беларуси, по вашим словам, существует голод по исторической литературе…
— Надо уточнить: хотя у нас и есть историческая литература, в большинстве случаев она представляет собой консервативные научные книги, написанные на старый копыл. В мире же иной тренд: книжный продукт такого рода отличается и по фактуре, и по форме подачи. Истории рассказываются динамичнее, в проблемном ключе, даже с вкручиванием детективной линии. В наш технологический век, когда конкуренцию литературе составляют телевидение и YouTube, книжный рынок должен быть живее. Сегодня нон-фикшн — это книга, с которой ты можешь классно и полезно скоротать время. Этого у нас не хватает, иногда кажется, что на дворе 2020 год, а в книгах — 1995-й, хотя и есть приятные исключения.
— Но ведь вам было с чем работать.
— Если бы это было что-то стабильное! У нашего скрюченного книжного рынка есть проблема: у авторов отсутствует мотивация, поскольку через литературу в Беларуси ты не получишь медийного признания, не станешь знаменитым и не заработаешь хороший гонорар. Профессиональных писателей, живущих за счет своего творчества, у нас почти нет, а это показатель того, какая хилая сфера литературы. Ни государством, ни издательствами не ведется системной работы, а в цепочку «автор — издательство — книжный магазин» обязательно нужно включить рекламу и промоцию, эффективный мерчендайзинг в книжных магазинах, литературных обозревателей в СМИ, которых у нас тоже почти нет. У талантов, чтобы они не шли в программисты или хоккеисты, помимо творческой должна быть мотивация типа «если я напишу книгу — стану знаменитым». У нас же можно написать замечательную книгу и не стать знаменитым, потому что ее никто не прочитает.
— Вы работаете в основном с белорусскоязычной литературой. Какое место она занимает в стране?
— Как бы мы ни пыжились с русским языком и ни старались быть лучше Москвы, у нас это не получится — в пространстве русской литературы мы будем только игроком регионального, если не провинциального, значения. А благодаря белорусскому языку мы можем быть уникальными. Жаль, многие этого не понимают и размениваются на то, чтобы быть частью русского мира.
— А стал ли в последние годы белорусскоязычный сегмент книжного рынка сильнее?
— Белорусская литература довольно сильная, но в ней мало хороших произведений массовых жанров, хотя писать детективы, фантастику и женские романы у нас многие могут.
Проблема опять же в мотивации авторов входить в этот бизнес, где все пущено на самотек и руководствуется неясными правилами. Мне, например, не понятно, почему «социально значимую литературу», которая поддерживается государством, у нас выпускают только государственные издательства.
— Какие книги вы видите смысл переводить на белорусский язык, учитывая, что большинство уже существует на русском? Например, имеет ли ожидаемый читательский спрос «Гарри Поттера» в переводе на белорусский язык?
— Он имеет не просто ожидаемый, а по сравнению с другими книгами бешеный спрос. Казалось бы, кто будет покупать книгу двадцатилетней давности на белорусском языке? Разве что коллекционеры, фанаты и те, кто принципиально читает только на белорусском языке. Все оказалось иначе: спрос высокий, и большинство покупателей — русскоязычные. Я понимаю, почему так происходит: мы же постоянно говорим, что Беларусь — независимая страна, а что собственно ее такой делает? Так вот белорусское издание «Гарри Поттера» дает повод гордиться принадлежностью к своей нации, хотя, может, это и пафосно звучит. Мне кажется, мотивация «это наша книга, а не российская» работает. Мы также стараемся отслеживать, до чего еще не дошли российские книгоиздатели и пытаемся их опередить — мы раньше, чем в России, выпустили продолжение знаменитого романа Януша Вишневского «Одиночество в Сети». Через месяц у нас выйдет книга «Тиль» самого читаемого немецкого писателя Даниэля Кельмана, вошедшая в шорт-лист Букеровской премии, — ни россияне, ни поляки пока еще ее не перевели.
— Что касается белорусской художественной литературы, каких авторов можно издавать даже без чтения «рукописи»?
— Смело можно издавать Светлану Алексиевич, Альгерда Бахаревича и Виктора Мартиновича: свой тираж так или иначе продастся.
Я считаю, книжный рынок должен жить прежде всего актуальными произведениями и делать ставку на современную литературу. Мы сделали Купалу, Коласа, Богдановича, Короткевича идолами и неустанно размахиваем этими флагами, что свидетельствует о слабости нашей позиции.
— По меркам частного издательства что сегодня значит «хорошо продается»?
— Наша планка — тысяча экземпляров. Если такой тираж расходится за полгода — это большой успех, если за год-полтора — просто удача, но редко кто такой планки достигает.
Так продаются «Мае дзевяностыя» Альгерда Бахаревича, детская книга «Кот Шпрот» Анны Янкуты, «Ведьмак» Анджея Сапковского, детектив «Окулярник» Катажины Бонды. Хороших продаж можно достичь массовой литературой и популярными жанрами, как и во всем мире, а за их счет заработать средства на культурно важные проекты.
— А какой обычно тираж для нового в белорусской литературе имени?
— Двести. Дебютанты — это всегда риск, книга может выстрелить, а может не выстрелить, даже неудачная обложка может повлиять. Андрей Горват вот выстрелил, но дебютные книги, ставшие бестселлерами, — исключение.
— Недавно негативную реакцию в нашей стране вызвало высказывание Дмитрия Быкова о том, что в Беларуси «ужасная деградация на всех уровнях». Что вы думаете о его словах?
— Я полностью на стороне Дмитрия Быкова. Те, кто у нас считается элитой или лидерами мнений, часто лишены самокритики и ощущения реальности.
Если бы то же мнение прозвучало в Америке или Германии, была бы совсем другая реакция, а «москалям», мол, не позволим. Я давно слежу за творчеством Быкова и вижу, что он человек с глубокой рефлексией, кстати, те слова были сказаны в довольно дипломатической форме. Для меня они стали очередным поводом задуматься о том, что здесь происходит. Год назад с помощью издательства «Инбелкульт» мы выпустили биографию Владимира Некляева, написанную Сергеем Шапраном, — фундаментальную работу на пятьсот страниц. Как вы думаете, сколько рецензий на нее вышло? Ни одной, и так со многими книгами. С аналитикой у нас проблема во всех сферах: редко увидишь, чтобы бурлила мысль, чтобы велась экспертная аналитика, чтобы на основе глубоких знаний озвучивались прогнозы. Отсутствие аналитического стержня у наших интеллектуалов и запоздалое реагирование на события — признак, может, и не деградации, но низкого уровня.
— Вы сказали, что наша элита лишена ощущения реальности. Что это значит?
— Мне часто кажется, что в сознании людей есть буйки, за которые нельзя заплывать, отсюда оторванность от реальности, примитивная идеологическая заангажированность, стереотипное представление об истории и современности Беларуси и попросту нежелание смотреть правде в глаза. Попытайся сказать кому-нибудь: правда глаза колет — тебя объявят чуть ли не врагом, как в случае с Дмитрием Быковым. Откуда такая нетерпимость? Посмотрите на литературную критику — там как о мертвом говорят либо хорошо, либо ничего. А иначе в лице автора можно нажить врага.
— Можно ли говорить, что вручение Нобелевской премии Светлане Алексиевич стало неким импульсом, который получила наша литература?
— У меня была иллюзия, что в мире это вызовет интерес к белорусской литературе, но, во-первых, мы сами не воспользовались шансом ее продвинуть, во-вторых, интереса к самобытным белорусским авторам из-за рубежа я тоже не увидел.
Через год-два после вручения немецкие эксперты по издательскому делу проводили в Минске семинар, и я задал им вопрос, появился ли в Германии после Нобеля Алексиевич интерес к белорусской литературе. Ответ меня шокировал: «А причем здесь вы? Алексиевич же русская писательница».
— Может быть, премия простимулировала читательскую активность в самой Беларуси, мол, вот у нас есть своя современная литература и она достойна внимания?
— То, что простимулировала интерес к творчеству Алексиевич, это точно, а к белорусской литературе вообще — нет. Я не увидел увеличения тиражей, а это главный критерий. Последние год-два, наоборот, наблюдается определенный упадок, что видно по количеству интересных изданных книг, по интересу людей к презентациям и вообще по затишью на культурном поле.
— Если говорить о нашей культуре, кому бы вы дали Государственную премию?
— Я вообще против премий — белорусов надо отучивать от халявы. Лучшая премия — это гонорар писателя. Надеюсь, такую получил Андрей Горват, продав несколько тысяч своих книг. А когда сидит какой-то чиновник и решает, кому дать премию, — это смешно, особенно в наших условиях, где все это превращается в клановые войны и междусобойчики.
— Кто из героев белорусской истории Вам кажется недооцененным?
— Могу точно сказать, что переоценен — Лев Сапега. Одежка национального героя ему не подходит. А его близкий современник Григорий Ходкевич недооценен. Многие имена обросли мифами и стали идолами, это касается Купалы и Коласа — когда уже нам покажут живых людей? Я посмотрел трейлер фильма «Купала» и уже понял: задачи показать живую личность здесь не стояло.
— Может, мы слишком часто отдаем принадлежащие нашей земле имена другим культурам?
— Общество, создающее себе идолов и склонное к идолопоклонничеству, — слабое. Мы избегаем самоанализа и критического взгляда на историю, а если хотим быть сильными, нужно разбить этих идолов и посмотреть правде в глаза: не всегда мы были красивы и героичны.
Этим должна заниматься элита страны. Иначе для чего еще она существует? Это же не идеологически обслуживающий персонал. У нас сложный путь самоидентификации — нам очень хочется назвать ВКЛ белорусским государством, а это далеко не так; мы гордимся Скориной, но не любим упоминать факт, что напечатанные им на старобелорусском языке книги оказались невостребованными; мы радуемся, что нам удалось привезти Брестскую Библию, а она, хотя и на территории современной Беларуси была издана, но на польском языке и служила фактически инструментом полонизации.
На чужом славы не добьешься. Здесь не то что мы кому-то что-то раздаём, а то что наше должно быть действительно нашим.
Блиц
— Какая книга вас больше всего поразила за последний год?
— Каждый год я открываю для себя нового писателя, который позволяет по-новому взглянуть на литературное мастерство. В прошлом году это был канадец Робертсон Дэвис. Просто весело!
— Книга, которую вы никогда не стали бы издавать?
— Если ко мне придет заказчик и выложит деньги, издам хоть черта лысого. А если серьезно, то идеологически ангажированную литературу и всё, что со знаком нетерпимости и зла.
— Лучший вид искусства после литературы?
— Кино и музыка.
— Любимый режиссер?
— Такого нет. Из любимейших — Тарантино, безусловно, Коппола, Гайдай, Скорсезе. Я всеяден, лишь бы кино было хорошее.
