Фото Воли Офицеровой.
Виктор Мартинович размышляет на budzma.by о том, почему городская культура в нашей стране рано или поздно победит.
Всем, кто участвует в событиях холодного лета 2020-го в Беларуси, всем, кто выходит на пикеты, стоит в «сцепках», кто «винтит» и кого «винтят», не хватает ощущения невидимых глазу предпосылок, программирующих восприятие событий и сами события.
Очень поверхностно было бы думать, что народ поднялся, потому что «устал» (как будто той усталости не накопилось к 2015 году) или что «вмешалась Москва», которой, как и ЕС, не понять и крох из описанного ниже.
Если вы хотите понять систему, которая выстраивалась и устойчиво существовала последние 26 лет, поживите хотя бы неделю в «глубинной Беларуси» — волшебном и мрачном краю на стыке Могилевщины и Гомельщины.
Все наши косноязычные министры, все «дворцы», в том числе ледовые, — они выросли отсюда, из пыли разбитых полевых дорог. Живущие здесь люди могут показаться злыми, поскольку не привыкли показывать свою доброту кому бы то ни было за пределами своей семьи.
Они постоянно, от рассвета до заката, тяжело трудятся в поле. Они сильно пьют — нигде в мире мужики не пьют так, как здесь. Эти люди еще продолжают борьбу с природой, которая в Европе закончилась 150 лет назад: их деревянные дома и заборы трухлеют и валятся. Замшелый шифер с их крыш постоянно сносит ветер, а во время ливней или ураганов деревни неделями могут оставаться без света.
Здесь абсолютно нормально воспринимается ситуация, когда ближайшая церковь находится в 30 километрах, ближайший магазин — в 20, через лес. Они живут натуральным хозяйством, едят только тот хлеб, который пекут сами (если вообще пекут, часто хлеб заменяют блины или затирка).
Здесь нет привычной для нас морали, так как мораль сначала определялась церковью или костелом, потом, когда с церквей «коммунисты» обрезали луковицы, — кодексом строителя коммунизма и кулаками «председателя». Здесь уже нет ни совхозов, ни коммунистов, только темный, душный труд. Только корова в сарае и свёкла в огороде.
Эти люди совсем другие.
Например, они относятся к домашним животным не так, как мы, городские. Собака здесь нужна, чтобы лаять на тех, кто попытается стащить топор, кошка — чтобы ловить мышей. Когда с голодухи кошка начинает душить кур, взрослые отдают приказ деревенским мальчишкам забить ее камнями, и это нормально.
Здесь нет сочувствия или знакомой нам «любви»: мужик здесь нужен для «жиловыворачивающего» труда (как говорила моя бабушка, зачем в городе мужик?), женщина — чтобы заботиться о хозяйстве, и ее труд тяжелее мужского, вот почему у мужиков хотя бы хватает времени и сил прикладываться к «горькой», у женщины же из «разлечений» — только шитье и штопанье.
Они не знают, что такое мода, и десятилетиями носят одно и то же. Они еще не полностью освоили «телевидение», так как программ здесь две и, чем смотреть на шоу Малахова, местные скорее почешут языками о том, что Пилип крутит с Ганулей, а Певниха того и не знает.
Когда я наблюдаю отдельные повороты этой избирательной кампании — самые грязные повороты — например, то видео с Цепкало и женщинами, я понимаю, что «сельские» пытаются поразить «городских» тем, о чем городские и болтать не станут. В городе свои понятия о недостатках, о роскоши и стиле.
Мечта любого жителя той темной (но, поверьте мне, красивой!) Беларуси — выбраться из деревни и построить себе огромный каменный дом. А лучше дворец. Роскошный. С золотом и хрусталем. А еще лучше — много дворцов, повсюду.
Они не будут покупать в тот дворец Шагала, потому что не видят смысла.
Система понимает важность того, чтобы именно этот глухой край продолжал как оставаться той настоящей «глубинной Беларусью», так и предопределять принятие решений. Жителю Глусского района можно объяснить, кто такой «тунеядец», а для жителя города «тунеядец» — это безработный, которому государство должно найти работу, а пока той работы нет — выплатить пособие, чтобы не взбунтовался с голодухи.
Чтобы сохранить сакральный политический центр там, в этих деревнях, власть последние 26 лет «возрождала село», «газифицировала Полесье» и назначала в кабинеты исключительно тех, кто может отчитываться за надои, но теряется, пытаясь понять, что такое «интернет-трафик».
Но постепенно и неизбежно Беларусь все эти годы становилась городской. Человек из деревни Малмыги (которой уже давно не существует) скорее поедет в Вилейку и будет работать там хотя бы уборщиком в гипермаркете, чем останется среди аира и трухлявых лавок с приклеенными к ним старушками.
Теперь же там, в этом волшебном месте, которое 26 лет являлось сакральным центром Беларуси, полный атас.
Дороги рассыпались, они покрыты непроходимыми ямами. Магазины — даже те немногие, к которым приходилось топать 20 кэмэ — закрылись. И теперь туда два раза в неделю приезжает автолавка.
Все те Шитали, Маньковы Пети и Певнихи то ли умерли, то ли переехали в Минск, где живут в Каменной Горке, то ли ждут сдачи очередного стройобъекта сербов.
Они стали горожанами.
Более того — у тех из них, кто уехал еще в 1990-х, выросли дети-горожане. Которым новая модельная линейка BMW и раф с соевым молоком интереснее уровня надоев колхоза «Радзіма».
До сих пор любое выступление на улицах происходило по принципу «погнали наши городских». Румяные парни с дубинками, все еще не знакомые с тем, что такое YouTube, наваливали фронтам в коротких штанишках. И фронты понимали, что они меньшинство, что «центр» и «сердце» — там, на глубине.
Сейчас город начинает заявлять о себе.
Ведь город же возник в результате самоорганизации, замены шоблы «талакой».
У города свои законы.
И как ты ни стремись под них подстраиваться, как ни приобретай «моднявую собачку» вместо надежного Рекса, который может откусить ногу за украденный топор, ты останешься второго сорта.
Город любит нуар, стильных подонков в белых рубашках, с узкими галстуками и металлом во взгляде.
Напряжение, которое сейчас дрожит в воздухе, предопределено не политикой. И даже не «классовой борьбой». Это напряжение — противостояние деревни/хутора и микрорайона.
Городу — городово.
Когда закончится всё как всегда, когда «городские» снова получат по щам, самых активных пересажают, а остальные уедут, мы снова окажемся в той самой замшелой хате, с ревом коровы и бабушкиным корытом у крыльца: голова гудит с похмелья, а надо идти собирать камни с поля.
И если попытаться отыскать в том что-то хорошее, то урбанизация, знаете, — она как запряженная лошадь. Встав на борозду, назад она не пойдет, ее можно вести только вперед.
Город рано или поздно возьмет свое.
Замечу, что пишу это без какой бы то ни было язвительности, потому что, стремясь к свободе и мечтая об уважении к правам, люблю и белорусскую деревню.
Ее мы потеряли навсегда.
