Ярослав Лихачевский — успешный IT-бизнесмен. Миллионер, можно сказать. Последние годы он жил в Нидерландах и развивал свою компанию. А после выборов стал сооснователем фонда, чтобы помогать белорусам, уволенным за выражение своей гражданской позиции. Он же подхватил дело Микиты Микадо и призвал силовиков, которые решили уйти со службы, обращаться за помощью к нему.
Про сутки в изоляторе за молчаливые акции, работу сисадмином в Департаменте охраны МВД, проверку заявок, поступающих в фонд, и выплаты уволенным омоновцам — в интервью Ярослава Лихачевского «Нашей Ниве».
Фото Tut.by
«Мой уровень жизни чем-то похож на Цукерберга»
«Наша Нива»: Как вас занесло в Нидерланды?
Ярослав Лихачевский: Три года назад мы поехали туда с компаньоном делать стартап Deepdee. Это искусственный интеллект для диагностики заболеваний глаза по фото.
В Беларуси такие проекты реализовывать довольно сложно, так как нет технической инфраструктуры, сложно с академической экспертизой в этой области и затруднен доступ к инвестициям (по крайней мере тогда был). И нас пригласили поработать в аналог нашего ПВТ, который специализируется именно на технологических проектах для медицины. Он называется Health Valley.
«НН»: Как скоро вашей технологией будут пользоваться?
ЯЛ: Она уже готова. Мы сотрудничаем с голландскими клиниками. В марте получили европейскую сертификацию, и наш продукт можно официально использовать в европейских медицинских учреждениях.
«НН»: Мама-офтальмолог, наверное, гордится вами?
ЯЛ: Мама работает вместе с нами, она одна из учредителей компании. Она полностью ушла в стартап два года назад.
«НН»: В 2018-м ваш проект оценили в 1,2 миллиона евро. То есть вы миллионер?
ЯЛ: Если оценивать актив компании, то да.
«НН»: А если уровень жизни? Это миллионерский размах с яхтами и коттеджами?
ЯЛ: Знаете, разные миллионеры бывают. Посмотрите на Марка Цукерберга, который ходит в поношенных футболках и долгое время ездил на «цивике». Мой уровень жизни чем-то похож на Цукерберга.
«Первая работа — грузчик в Шабанах»
«НН»: Как вы вообще пришли в IT?
ЯЛ: Это было еще с детства. У меня появился компьютер в шестом классе. С тех пор были игры или программирование для игр. Потом Лицей БГУ, потом БГУ — факультет прикладной математики, специальность «инженер-программист».
Фото из Facebook
«НН»: Первую работу свою помните?
ЯЛ: Первая, за которую мне платили зарплату и была запись в трудовой, — грузчик в Шабанах, в промзоне. Потом я несколько месяцев работал в Департаменте охраны МВД сисадмином.
«НН»: И как вам знакомство с системой?
ЯЛ: Хватило на всю жизнь. До сих пор помню слова нашего начальника-майора, который говорил каждое утро: «Ребята, помните, родина до сих пор в опасности». И это «родина в опасности» проходит через всю мою жизнь.
«НН»: Вам тоже нужно было подчиняться жесткому режиму?
ЯЛ: У меня были определенные привилегии, так как я на то время (год 2005-й), наверное, единственный во всем отделе знал, с какой стороны включается компьютер, поэтому ко мне относились с уважением.
Я преувеличиваю, конечно, но те, кто на службе, казались довольно консервативными и не очень разбирались в технике.
Тогда была должность, которая называлась эникейщик. Это когда тебе звонит человек и спрашивает: «Что делать? У меня всплывает надпись «press any key to continue» (нажми любую кнопку, чтобы продолжить. — «НН»).
«Председатель участковой комиссии прятал нас от проверки в библиотеке»
«НН»: Последние три года живете в Нидерландах — чувствуете ли уже себя там своим?
ЯЛ: Я, наверное, чувствую себя своим, где бы я ни находился. Потому что я всегда выстраиваю вокруг себя окружение, в котором мне комфортно. Страна вполне удобна для жизни и стартапов. Все говорят по-английски. И мне очень стыдно, что я медленно учу голландский. Но как в Беларуси жизнь не заставляет знать белорусский, к сожалению, так и в Нидерландах не заставляет знать голландский.
Из плюсов — здесь питьевая вода в каждом кране. Когда у тебя всегда есть доступ к ней и не надо ходить за водой в магазин, это сильно меняет качество жизни.
Второе — это транспортная инфраструктура. Велосипед плюс поезд решают все твои проблемы по перемещению в Нидерландах. Нет никакой необходимости приобретать машину. Иметь ее даже неудобно.
Если говорить более общо, то очень важно, что это свободная демократическая страна, в которой ты чувствуешь себя безопасно и можешь спокойно заниматься своей непосредственной работой. Это было откровением.
В Минске ты начинаешь свой день с новостей: у нас «страна приятного удивления». В Нидерландах — с кофе и рабочей почты, поскольку там не происходит ничего, что могло бы тебя шокировать, кроме футбола.
«НН»: Вы были летом в Минске перед выборами. Приехали специально во время кампании или так совпало?
ЯЛ: Было три цели моего визита. Во-первых, в Минске до недавнего времени я бывал регулярно, так как у нашей компании здесь офис разработки. Во-вторых, у меня был день рождения в середине июня, и я хотел отметить его в Беларуси. И третье — я собирался стать членом участковой избирательной комиссии.
«НН»: У вас получилось побыть независимым наблюдателем. Что шокировало?
ЯЛ: Меня довольно сложно шокировать, но опыт действительно был интересным. Интереснее всего было наблюдать за председателями участковых комиссий: как они действуют, как меняется их настроение. В нашей школе были два участка для голосования — один возглавил директор школы, второй — глава местного ЖЭСа.
Мы сначала нашли взаимопонимание. Наблюдатели могли находиться рядом с участком и видеть почти всё. Это продолжалось два дня, пока председатели не получили новый приказ, мол, нас надо отодвинуть дальше. А потом вообще выгнать из здания. И я наблюдал ситуацию, когда на них оказывают давление и я, и сверху, а они не могут определиться, давление с какой стороны им больше грозит.
Они суетились, пытались искать компромисс. Был смешной эпизод, когда управление образования приезжало с проверкой в школу, чтобы убедиться, что там нет независимых наблюдателей, и директор нас прятал в библиотеке.
Почти до последнего мы надеялись, что председатели комиссий подсчитают голоса как положено. Но в результате они не вывесили никаких протоколов.
«В первые дни после выборов началась война»
«НН»: Когда вы решили стать сооснователем фонда?
ЯЛ: Фонд создавался в первые дни после выборов. Я настаиваю на том, что в те дни началась война в Беларуси, поэтому нужно было делать всё быстро и ситуативно.
У меня эта история началась задолго до августа — весной, с первой волны ковида. Поскольку моя компания технологически —медицинская, то мы работаем с врачами почти всех крупных клиник Минска. Когда начался ковид и многие больницы были переориентированы и должны были заниматься коронавирусными пациентами, Александр Лукашенко его игнорировал.
И тогда возникла одна из важнейших гражданских инициатив этого года — #BYCOVID19, которая взяла на себя обязанность обеспечить врачей всем необходимым. Это вызвало первую волну солидарности. Так получилось, что я был вовлечен в кампанию. Мне нужно было оградить от опасности своих врачей, но тогда невозможно было приобрести маски. Я познакомился с Андреем Стрижаком, и вместе было легче искать поставщиков этих средств защиты и доставлять в Беларусь.
Параллельно у Стрижака и кампании была другая инициатива, которая помогает арестованным, оштрафованным, раненым.
Когда на улицах начали стрелять, взрывать гранаты, мы уже были в Киеве. Во время одного из обсуждений пришли к выводу, что скоро у нас будет очень много уволенных людей, репрессированных тем или иным образом экономически — и нужно им как-то помочь.
Мы решили выделить отдельный фонд, который был бы инструментом взаимопомощи между белорусами.
«НН»: Из ваших друзей кто-нибудь пострадал в первые дни протеста?
ЯЛ: У меня есть знакомый журналист, который 9 августа поймал осколок гранаты плечом. Еще моя знакомая, попавшая в замес на стеле 9-го. Друг, которого арестовали, и он сидел на Окрестина, потом в Жодино и Слуцке. На самом деле у меня достаточно много знакомых, которые так или иначе попали под этот каток.
«НН»: Раньше вы политикой интересовались?
ЯЛ: Если ты учишься в Лицее БГУ, у тебя нет выбора, интересоваться политикой или нет. Очень многие мои друзья участвовали в Площади 2006 года, потом в 2010-м. Никто из нас не был профессиональным политиком, создателем партии, но мы всегда следили за ситуацией, пытались разобраться, что происходит.
В 2011 году я даже попал на 7 суток на Окрестина, а потом в Жодино за молчаливые акции. Меня забрали из кафе, когда я на телефон снимал, как сотрудники МВД в трениках гоняют пенсионерок по дворам.
Потом, насколько помню, не было крупных политических активностей, и я ушел заниматься своей профессиональной деятельностью. В 2014—2015 гг. появилась моя первая компания, потом вторая, я уехал в Нидерланды и до последних событий не был в политике задействован. Для меня это нечто новое.
«НН»: А что теперь с основной работой? Вы поставили ее на паузу?
ЯЛ: Честно говоря, более 90% времени я сейчас посвящаю фонду. Всё, что касается основной работы, я делегировал своей команде, и она справляется, я за них не волнуюсь. В основном я сосредоточен на том, чтобы ситуация в Беларуси как можно скорее разрешилась и мы смогли вернуться к своим обычным жизням.
«Человек уволился весной, подправил цифры в трудовой и написал нам»
«НН»: Много ли уволенных силовиков уже обратилось к вам?
ЯЛ: Сразу должен сказать, что силовики — не те, на ком сосредоточен фонд. Мы работаем со всеми, кто экономически пострадал от режима, и силовики — лишь небольшая часть общества. Мы больше внимания уделяем рабочим на заводах, чиновникам среднего звена.
Всего в фонд обратились 1323 человека. Выплаты получили 325. Заявок много, поэтому их обработка занимает две-три недели.
«НН»: Те, кто подавал заявки, — участковые или большие шишки?
ЯЛ: От участковых до полковников. Генерала еще ни одного не было.
Фото Надежды Бужан.
«НН»: Как вы проверяете обращения?
ЯЛ: У нас есть специальная команда, состоящая из нескольких слоев. Сначала мы просто смотрим, чтобы все документы, которые мы запрашиваем, были в наличии. Потом это обрабатываем.
А потом еще подключается наша служба собственной безопасности, в которой работают бывшие сотрудники силовых структур, — они проверяют подлинность документов и другие моменты по своим каналам.
Разумеется, если это работник завода, то к нему меньше вопросов. Если чиновник или силовик, вопросов больше.
«НН»: Отказывали ли кому-нибудь уже?
ЯЛ: Отказывали. Например, когда в трудовой книжке была исправлена дату увольнения. Человек ушел или весной, или вообще в прошлом году, подправил циферки и написал: вот, я решил уйти, поддержите меня, пожалуйста, деньгами.
«НН»: А если обратится омоновец, о котором известно, что он принимал участие в разгоне 9—11 августа, а теперь просто решил соскочить с этого поезда? Как поступит фонд?
ЯЛ: Это очень сложный этический вопрос. С одной стороны, он преступник и должен быть наказан. С другой, мы заинтересованы в том, чтобы все силовики, готовые уйти, уходили. Потому что даже если он участвовал в преступлениях, а теперь больше не хочет, это то, к чему мы стремимся. И если один омоновец — а их всего 1500 — увольняется, то, наверное, мы должны сделать так, чтобы он имел возможность уйти.
Что дальше с ним делать, вопрос другой. Возможно, этот человек в свое время будет наказан независимым судом. Возможно, его уход сегодня можно считать явкой с повинной. Возможно, с ним должны работать психологи. Возможно, больше ответственности нужно возлагать на командиров, которые отдавали приказы. Но у меня нет ответов на эти вопросы. Их придется решать по ходу дела.
«НН»: Какую сумму вы выплачиваете?
ЯЛ: Это стандартная сумма — 1500 евро. Мы все хотим придерживаться белорусских законов, поэтому и в этом вопросе отталкивались от них. По закону, если сотрудника увольняют по причинам, зависящим от нанимателя, ему должны выплатить три месячных зарплаты в качестве компенсации. Это дает возможность спокойно найти новую работу и обеспечить себя средствами к существованию.
Мы собирались каждому перечислять три его зарплаты, но это усложнило работу. Надо было запрашивать больше документов. Мы решили пойти на социалистический шаг: всех уравнять и выплачивать три заветных «по пяццот», причем евро, а не долларов, что во всех регионах, кроме Минска, выше средней месячной зарплаты.
«НН»: Думаю, вы часто слышали критику вроде «Зачем помогать уволенным силовикам». Поясните, зачем.
ЯЛ: У нас есть три цели, к которым мы движемся: остановить насилие, освободить политзаключенных и провести новые демократические выборы. И первая цель не случайная: пока на улицах насилие, мы не можем двигаться дальше. Сейчас положение войны, а во время войны нельзя ничего конструктивного сделать.
Каждый омоновец, после того как он снимает форму и сдает оружие, больше не может избивать людей на улицах, насиловать в автозаке и издеваться в РУВД. Поэтому мы считаем, что каждый человек, уходящий из силовых ведомств, приближает нас к нашей первой цели.
Мы готовы идти навстречу им.
Фото Надежды Бужан.
В то же время мы слышим недовольные голоса, мол, эти люди все равно остаются агрессивными и будут совершать насилие другим образом. Мы осмысливаем эту проблему тоже. Надо разрабатывать какие-то программы реабилитации и возвращения силовиков в общество, ведь нам с ними дальше жить вместе. Но это довольно большой кусок работы — мы, к сожалению, не имеем пока ресурсов, но готовы поддержать такие инициативы.
«НН»: За время работы в фонде что вы для себя поняли о силовой системе?
ЯЛ: Адекватные люди есть повсюду, их число зависит от среды. И я бы не сказал, что среда в наших силовых структурах хорошая. Следует признать, что в течение последних 26 лет Александр Лукашенко проделал хорошую работу по отрицательной селекции. Он выстраивал всю систему таким образом, чтобы основным критерием был не профессионализм, а тотальная лояльность и подчинение его власти. Это не создает условий для эффективной работы — во всех сферах.
Но что я увидел в силовых структурах — это господство атмосферы тотального недоверия. Насколько я знаю из последних разговоров с силовиками, они даже не разговаривают друг с другом в курилках, опасаясь собственной тени.
И я не представляю, как в такой атмосфере можно эффективно работать, поэтому не верю, что силовики смогут противостоять белорусскому народу.
Они все еще могут бить нас на улицах, но интеллектуальная работа выполняется плохо. Это пугает тем, что нам в новой Беларуси понадобятся силовые структуры, чтобы защищать нас от криминала, но не понятно, способны ли нынешние сотрудники это делать или нам придется инвестировать время и деньги, чтобы вырастить новых профессионалов.
Даже из того, что мы видим на улицах — они выдыхаются, не понимают, зачем им бить своих соседей и кидать их в автозаки. Силовиков продолжают нашпиговывать пропагандой, пугать масонами и рептилоидами, но, кажется, и это перестает работать.
