Следственный комитет продолжает расследование дела о якобы «клевете» (то есть преднамеренном распространении заведомо ложной информации) в отношении бывшего замминистра внутренних дел Александра Барсукова. Сейчас он занимает должность помощника Лукашенко по Минску. Несомненно, что это дело и суд, если оно дойдет до суда, будет иметь большой общественный резонанс, а его материалы будут в центре внимания как белорусской, так и международной общественности.
«Наша Нива» будет детально писать об этом деле. Мы просим все белорусские и мировые СМИ, правозащитные организации следить за ним и собирать все материалы по нему. Если вы имеете важные материалы по этому делу, присылайте их на [email protected] или в телеграмме через @NashaNivaBot. А сегодня мы публикуем первое из того, что имеем.
14 августа. Александр Барсуков возле Окрестина. «Издевательств не было», — заявил он. Фото Ольги Шукайло, Tut.by
Диджей Влад Соколовский попал за решетку 6 августа после того, как включил песню «Перемен» на публичном мероприятии в Киевском сквере. Подозрителен сам факт задержания и осуждения диджея за песню — такое невозможно представить ни в какой другой стране Европы, и за этим видится четкая политическая ангажированность МВД и суда на стороне одного из кандидатов в президенты. Но это тема для отдельного разговора. Здесь — не об этом.
Выйдя на свободу после 10 суток заключения, Соколовский рассказал «Нашей Ниве» о том, что к нему в карцер заходил кто-то из заместителей министра внутренних дел, угрожал, а после нанес ему два удара. Соколовский не знал гостя в лицо, но, посмотрев после освобождения на фото, узнал Александра Барсукова. Об этом же Соколовский рассказал и другим СМИ — РБК, Deutsche Welle.
После того, как статья была опубликована, Соколовского вызвали в Министерство внутренних дел и, по его словам, предложили сделать выбор — или записать видео с «извинениями», или стать подозреваемым по уголовному делу о клевете. Диджей записал видео, а на следующий день уехал из Беларуси. В результате единственным подозреваемым по делу стал главный редактор «Нашей Нивы» Егор Мартинович, который не является автором статьи и никогда не разговаривал с Соколовским. Ему грозит до трех лет ограничения свободы.
23 сентября. Сотрудники отвозят Егора Мартиновича после обыска у него дома. Следующие три дня он проведет на Окрестина. Фото Надежды Бужан
Следственный комитет так и не взял объяснений у Соколовского. Хотя соответствующее ходатайство было заявлено Мартиновичем. Соколовский сообщал СМИ, что находится в Литве, однако законодательство обоих стран позволяет провести допрос дистанционно, с применением видеосвязи.
В связи с этим «Наша Ніва» публикует стенограмму разговора Влада Соколовского и журналистки Адарьи Гуштын, жены Егора Мартиновича. Разговор проходил 23 сентября, сразу после того как был задержан главный редактор «НН». Адарья Гуштын позвонила Соколовскому, с которым до этого не была знакома, чтобы выяснить обстоятельства его задержания и встреч с Барсуковым, а также с оперативниками Управления собственной безопасности МВД. Во время разговора Соколовский дал разрешение на распространение содержания беседы.
Аудиозапись будет передана в Следственный комитет.
Существенный момент: Соколовский отмечает, что в карцере на Окрестина велось видеонаблюдение. Более того, сотрудник Министерства внутренних дел говорил диджею, что сам видел это видео.
Публикация записей камер видеонаблюдения из карцера, в котором находился Соколовский, дала бы ответы на два ключевых вопроса:
- Заходил ли в карцер к Соколовскому тогдашний заместитель министра внутренних дел Александр Барсуков?
- Наносил ли он удары арестованному диджею?
6 августа. Влад Соколовский (слева) в Киевском сквере. Только что он включил песню «Перемен». Фото Надежды Бужан
— Расскажите мне хронологию: вот все это произошло, вы дали интервью и вас повторно задержали. Куда вас доставили? В МВД?
— Да, в МВД.
— И что там было?
— Как я уже рассказывал, мне предложили: или я подписываю бумагу, что я не знаю, что это был за человек, или уголовную статью о клевете. В итоге я подписал и на следующий день — бегом из страны.
— А что именно вы подписали?
— Я не помню точно, по-моему, это был какой-то протокол, я еще тогда в таком стрессе был.
— Адвоката не было с вами?
— Адвокат был под дверью МВД, он приехал чуть позже, и ему сказали, что я отказался от адвоката. Его не пустили ко мне.
— А вы вообще уверены, что это был Барсуков? Понимаю, фамилию его вы не знали, но внешне вы уверены, что это тот человек?
— Внешне я процентов на 95 уверен, что это был тот же человек.
— Можете объяснить, почему вы уверены, что это он был?
— Во-первых, когда я его второй раз увидел, я тогда собственно и узнал, что это замминистра.
— Он представился, или как?
— Когда я был в общей камере, к нам зашел какой-то человек — я так понимаю, из администрации Окрестина — и сказал, что сейчас с нами будет разговаривать замминистра. В этот момент меня выводили из камеры, и я увидел Барсукова (как я позже узнал его фамилию). Он разговаривал с другими заключенными, я в это время был в коридоре. То есть я его видел в коридоре второй раз.
— Когда он приезжал к вам в первый раз и у вас был разговор, что он вам говорил? В чем выражалось его давление на вас?
— Все, что я рассказывал в интервью: «Лицом к стене!» — я становлюсь лицом к стене. «Захотел перемен? Включил песню? Из-за тебя люди вышли на улицу, куча в больницах лежат, избитых, поломанных, готовься — сядешь на 10 лет, для тебя все только начинается». В этот момент — два удара. В конце еще говорит, что я и друга своего подставил. Весь разговор — минуты полторы примерный было.
— А вы воспринимали его угрозы как реальные?
— Как вы думаете? Я сижу в тюрьме в карцере, ко мне приходит какой-то человек и говорит: ты сядешь на 10 лет. Конечно, это звучало как реальная угроза. Я уже подготовился и даже сокамерником своим сказал, что жду уголовного дела или приговора, как минимум продления содержания еще на 15 суток. Я не думал, что я выйду после завершения этих 10 суток.
— Вы приняли решение уехать из Беларуси по какой причине?
— После второго задержания.
— Почему?
— Ведь мне угрожали уголовным делом. Еще в самой камере был такой инцидент, что ко мне подсаживался какой-то человек, который очень выделялся из всей массы, пытался честно поговорить. Оставлял в конце открытые вопросы: мол, протесты продолжаются, я выйду с Окрестина на свободу, и как не выйти второй раз на протесты, да? И сидит смотрит — ждет ответа от меня. И после разговора 21 августа в МВД по поводу ситуации с Барсуковым у меня расспрашивали о деньгах, которые нам собирали, пока мы сидели. Пытались узнать имена, фамилии, номера телефонов, организации, кто будет передавать. Дошло до того, что предложили: отдавайте деньги нам, а потом под нашим наблюдением будете ими распоряжаться правильно. После этого в коридоре я встречаю сокамерника: я иду в сопровождении двоих сотрудников, а он идет навстречу один. Мы полтора-два метра друг от друга, он опускает голову, проходит мимо, я поворачиваюсь, смотрю: он стоит у стены и тоже на меня смотрит. Я тогда подумал, что все только начинается, и уехал.
— Вы сейчас за границей в каком статусе находитесь: просите политического убежища?
— Нет, у меня виза.
— Возвращаться вы пока не планируете?
— С каждым днем вероятность, что я вернусь, тает.
— Вы же еще записывали какое-то видео в МВД?
— Был момент, когда они снимали официально, с занесением времени в протокол. Но весь разговор лежала камера на краю стола. И я не знаю, снимала она или нет, — это раз. Плюс еще меня снимали на телефон. На видео я записал, что я не знаю, что это был за человек, что тот, кто ко мне заходил, был чуть выше, чуть шире, волосы более длинные и темнее — вот такая ерунда, такая ерунда была и в протоколе. И извинение, что я извиняюсь. Там тоже ерунда полная, я сказал, что я извиняюсь, но не понимаю, за что я извиняюсь, — извиняюсь за все.
— А это видео выходило в каком-то виде, вы не знаете?
— Нет, мне мой адвокат говорил, готовься, они могут это нарезать и показать, как и это удобно будет. Но пока оно не выходило.
— А можете объяснить, зачем вы записали это видео?
— Когда мне говорят: смотри, тебе грозит уголовная статья или ты извиняешься — выбор. Я понимал, что это не закончится еще, но у меня есть шанс выйти или сесть в СИЗО.
— Могу ли я кому-то говорить о нашем с вами разговоре, о том, что вы мне сегодня сообщили?
— Да, я же ничего такого не сказал.
— Я в любом случае должна у вас это уточнить. Я же не писала об этой ситуации, краем уха слышала об этом. У меня как у жены Егора могут что-то спрашивать об этом журналисты или завтра меня вызывает следователь. Теперь я знаю больше об этой ситуации от вас, соответственно, я хочу попросить разрешения, могу ли я в своих комментариях, ответах ссылаться на то, что вы мне сказали.
— Ну да. Еще такой момент вспомнил: в карцере были две камеры видеонаблюдения под потолком. И когда я был в МВД, я спрашивал у одного из сотрудников, есть ли видео с этих камер. И он мне ответил, что да, есть, он его видел. Я спросил: ну и кто на этом видео? Он говорит: я не могу об этом говорить. На тот момент, когда я был в МВД 21 августа, это видео существовало, может, оно и сейчас есть.
