Давид-Городок пахнет свежей колбасой и похрустывает оберточной бумагой
Я ничего не знаю про Давид-Городок. Никогда не был там. Не знаю, хорошие ли там люди живут.
А Надежда рассказывает про своего прадеда Семена Кулагу — былого жителя Давид-Городка. О том, как он с семи лет пас коней по ночам с братом, как в 1936 году вместе с семьей, в которой было семеро детей, построил в Давид-Городке большой двухэтажный деревянный дом, где на первом этаже открыл мясную лавку и колбасный цех. За теми колбасами приезжали покупатели даже из Мозыря и Речицы. Неизвестное мне местечко оживает. Я представляю большую работящую семью, которая трудится с утра до ночи, но ничего ни у кого не просит — живет своим. Я представляю бездомного пса, который сует нос в дверь и скулит от колбасного запаха, я представляю тетку пожилого возраста, которая покупает свежий фарш. А прадед Семен старательно заворачивает его в бумагу, в два слоя. Несколько коротких предложений в фейсбуке — а неизвестный мне Давид-Городок начинает пахнуть и похрустывать.
Снести халупу и не дурить голову
Потом прадеда раскулачат, дом конфискуют, доведут до ручки и начнут разбирать, ведь он «старенький», не представляет историко-культурной ценности и, между прочим, заслоняет вид на памятник воинам Великой Отечественной войны и новую школу.
Я не знаю критериев, которыми определяется ценность, но, когда строение рассказывает историю своих жителей и историю городка, на своем локальном уровне оно поистине драгоценно.
Я не знаю критериев, которыми определяется архитектурная ценность, но в Давид-Городке сохранилось лишь два двухэтажных деревянных дома, и, когда я приеду туда, я не на новую школу захочу посмотреть, а именно на них.
Местные чиновники постановили, что дом «старенький».
Я сразу представляю этот цирк.
— Васильевич, что напишем в резолюции?
— Бляха, Владимирович, я не знаю. Здесь работы — непочатый край. Это все покрасить, помыть, вон там стекло заменить. У тебя в бюджете лишние деньги есть?
— Откуда, Васильевич?
— Вот и я говорю. Здесь была гостиница. Гостиница у нас новая есть. Хорошая гостиница. А эту халупу снести и не дурить голову. А то думай только, что с ней делать. Нет дома — нет проблемы. Пиши — в негодном состоянии, эксплуатации не подлежит, перекрытие деревянное ветхое, может обвалится ребенку на голову. Нет, лист жести, свалится, а нам потом разбирайся. Еще на меня повесят. Снести однозначно! Сейчас уже нормальные дома строят — перекрытия там крепкие.
Чиновники — люди или не люди?
Я понимаю, в какой стране живу, какие люди принимают решения и какими критериями руководствуются. Таких снесенных домов и зарытых историй по всей Беларуси — тысячи. Если власти — ленивые манкурты, если манкурты — местные жители, то все довольны, всем нормально. Но в этой истории есть особенность, которая делает ее особенной, — правнучка. А это тот момент, который рвет меня за душу. Я переехал в полесскую деревню и восстанавливаю дом, которую поставил мой дед, в котором родился мой отец. Когда я встречаю человека, который стремится так же сохранить свою семейную историю, я хочу ему помочь. Но как помочь, если с одной стороны — девушка с худыми плечиками, а с другой — огромная ржавая система, которая объединяет сотни кабинетов и кресел? Еще мне замыкает мозги мысль, что человек лишен права повлиять на судьбу дома, построенного прадедом. Тем более, украденного государством дома. Тем более, никому не нужного сегодня дома.
Ну, неужели чиновники, и правда, не люди? Неужели у них не было своих дедов? И почему не может произойти так:
— Слушай, Васильевич, тут одна девка хочет этот дом в аренду. Это же ее прадедовский дом. Его потом раскулачили. Может пусть берет? У тебя откуда дед?
— Из-под Столина. У меня дед мастером был — о-го-го! Такая добротная хата стояла!
— И у нас хата всем хатам была — теперь таких не строят.
— Ай, что ты говоришь! Не сравнивай «тогда» и «теперь». Мы с братом меньшим, помню, дубовые листья на чердак таскали. И тепло же было, понимаешь! Нет уже той хаты. Кому она была нужна? У меня же своя квартира. Брат — в Москве.
— Ну, и нашу закопали. Слушай, может, пусть девка потешится? Хочет же.
И я еще раз подчеркну: речь идет об украденном государством доме, речь о ненужном сегодня государству доме!
Давайпока, Давид-Городок!
У меня в Прудке произошла подобная история. Стояла хата, которую построил мой прадед, потом дом конфисковали, прадеда сослали, дом превратили в школу. Впоследствии построили новую школу, а прадедова хата потихоньку разрушилась, и лет пять назад ее снесли подчистую. А я был далеко и жил совсем иной жизнью. И я успел спасти лишь дедовский дом, а за прадеда чувствую обиду. Прежде всего — на себя.
Если история правнучки из Давид-Городка не решится благополучно, это будет позор местным властям. Это будет разочарование и недоверие. Возникнет еще большая пропасть между человеком-человеком и человеком-чиновником.
Как-то я шел по Прудку и сказал деду на лавке:
— Здрасьте!
А он мне:
— Хадзі сюды. Трэба не «Здрасце» казаць, а «Добры дзень», уразумеў?
— Уразумеў.
Я не знаю, говорят ли «здрасьте» в Давид-Городке. Если это история не решится счастливо, я буду думать, что в Давид-Городке говорят только «давайпока».
Я никогда не был там и никогда не захочу поехать.
Но во мне теплится слабая надежда. Поэтому очень прошу: остановитесь, пожалуйста!
